Заколдованная буква - Лоскутов Михаил Петрович (бесплатная библиотека электронных книг txt) 📗
— Ешь, — говорю.
Только вижу — не ест. Вижу — сидит, ковыряется, носом сопит.
— Что? — говорю. — В чём дело?
Молчит, не отвечает. Я говорю:
— Ты же есть просила. Вот — ешь, пожалуйста.
А она покраснела вся и вдруг говорит:
— Нет ли у вас чего-нибудь повкуснее?
— Как повкуснее? Ах ты, — я говорю, — неблагодарная! Тебе, что ж, конфет надо, что ли?
— Ах нет, — говорит, — что вы, что вы… Это тоже невкусно.
— Так чего же тебе? Мороженого?
— Нет, и мороженое невкусное.
— И мороженое невкусное? Вот тебе и на! Так чего же тебе, скажи пожалуйста, хочется?
Она помолчала, носиком посопела и говорит:
— Нет ли у вас немножко гвоздиков?
— Каких гвоздиков?
— Ну, — говорит, — обыкновенных гвоздиков. Железненьких.
У меня даже руки от страха затряслись.
Я говорю:
— Так ты что же это, значит, гвозди ешь?
— Да, — говорит, — я гвоздики очень люблю.
— Ну, а ещё что ты любишь?
— А ещё, — говорит, — я люблю керосин, мыло, бумагу, песок… только не сахарный. Вату люблю, зубной порошок, гуталин, вазелин, спички…
Я думаю:
«Батюшки! Неужели это она правду говорит? Неужели она действительно гвоздями питается?»
«Ладно, — думаю. — Давай проверим».
Вытащил из стены большой ржавый гвоздь, почистил его немножко.
— На, — говорю, — ешь, пожалуйста!
Я думал, она не будет есть. Думал, она просто фокусничает, притворяется. Но не успел я оглянуться, она — раз-раз, хруп-хруп — весь гвоздь сжевала. Облизнулась и говорит:
— Ещё!..
Я говорю:
— Нет, голубушка, извиняюсь, у меня больше гвоздей для тебя нет. Вот, если хочешь, — бумаги, пожалуйста, могу дать…
— Давай, — говорит.
Дал ей бумагу — она и бумагу съела. Спичек дал целый коробок — она и спички в два счёта скушала. Керосину на блюдечко налил — она и керосин вылакала.
Я только смотрю и головой качаю. «Вот так девочка, — думаю. — Такая девочка, пожалуй, и тебя самого съест в два счёта. Нет, — думаю, — надо гнать её в шею, обязательно гнать. Куда мне такое страшилище, людоедку такую!!!»
А она керосин выпила, блюдечко вылизала, сидит, зевает, носом клюёт: спать, значит, хочется.
И тут мне её, вы знаете, что-то жалко стало. Сидит она, как воробушек, — съёжилась, нахохлилась, — куда ж её, думаю, такую маленькую на ночь глядя гнать. Её ведь, такую пичужку, и в самом деле собаки могут загрызть. Я думаю: «Ладно, так уж и быть, — завтра выгоню. Пускай выспится у меня, отдохнёт, а завтра утречком — до свиданьица, иди откуда пришла!..»
Подумал я так и стал ей готовить постель. Положил на стул подушку, на подушку — ещё подушечку, маленькую, из-под булавок у меня такая была. Потом уложил Феньку, укрыл её вместо одеяла салфеткой.
— Спи, — говорю. — Спокойной ночи!
Она сразу и захрапела.
А я посидел немножко, почитал и тоже спать лёг.
Утром, как только проснулся, пошёл посмотреть, как там моя Фенька поживает. Прихожу, смотрю — на стуле ничего нет. Ни Феньки нет, ни подушки нет, ни салфетки… Вижу — лежит моя Фенечка под стулом, подушка у неё под ногами, голова на полу, а салфетки — так той и вовсе не видно.
Я разбудил её, говорю:
— Где салфетка?
Она говорит:
— Какая салфетка?
Я говорю:
— Такая салфетка. Которую я тебе давеча вместо одеяла устроил.
Она говорит:
— Не знаю.
— Как это не знаешь?
— Честное слово, не знаю.
Стали искать. Я ищу, а Фенька мне помогает. Ищем, ищем — нету салфетки.
Вдруг Фенька мне говорит:
— Слушайте, не ищите, ладно? Я вспомнила.
— Что, — я говорю, — ты вспомнила?
— Я вспомнила, где салфетка.
— Ну, где?
— Я её нечаянно скушала.
Ох, рассердился я, закричал, ногами затопал.
— Обжора ты этакая, — говорю, — утроба ты ненасытная! Ведь этак же ты мне весь дом сожрёшь.
Она говорит:
— Я это не нарочно.
— Как это не нарочно? Нечаянно салфетку съела? Да?
Она говорит:
— Я ночью проснулась, мне кушать захотелось, а вы мне ничего не оставили. Вот сами и виноваты.
Ну, я с ней, конечно, спорить не стал, плюнул и ушёл на кухню завтрак готовить. Себе сделал яичницу, кофе сварил, бутербродов намазал. А Феньке — нарезал газетной бумаги, накрошил туалетного мыла и сверху всё это керосинчиком полил. Приношу этот винегрет в комнату, смотрю — моя Фенька полотенцем лицо вытирает. Я испугался: мне показалось, что она ест полотенце. Потом вижу — нет, лицо вытирает.
Я у неё спрашиваю:
— Ты где воду брала?
Она говорит:
— Какую воду?
Я говорю:
— Такую воду. Одним словом, где ты мылась?
Она говорит:
— Я ещё не мылась.
— Как не мылась? Так чего ж ты тогда вытираешься?
— А я, — говорит, — всегда так. Я сначала вытрусь, а потом вымоюсь.
Я только рукой махнул.
— Ну, — говорю, — ладно, садись, ешь скорей и — до свиданьица!..
Она говорит:
— Как это «до свиданьица»?
— Да так, — говорю. — Очень просто. До свиданьица. Надоела ты мне, голубушка. Уходи поскорее, откуда пришла.
И вдруг вижу — моя Феня как задрожит, как затрясётся. Кинулась ко мне, за ногу меня схватила, обнимает, целует, а у самой из глазёнок слёзы так и текут.
— Не гоните меня, — говорит, — пожалуйста! Я хорошая буду. Пожалуйста! Прошу вас! Если вы меня кормить будете, я никогда ничего — ни одного гвоздика, ни одной пуговицы без спросу не съем.
Ну, одним словом, мне её опять жалко стало.
Детей у меня тогда не было. Жил я один. Вот я и подумал: «Что ж, не объест ведь меня эта пигалица. Пускай, — думаю, — погостит у меня немножко. А там видно будет».
Ладно, — говорю, — так уж и быть. В последний раз тебя прощаю. Но только смотри у меня…
Она сразу повеселела, запрыгала, замурлыкала.
Потом я ушёл на работу. А перед тем как уйти на работу, я сходил на рынок и купил полкило маленьких сапожных гвоздей. Штук десять я оставил Феньке, а остальные положил в ящик и ящик закрыл на ключ.
На работе я всё время о Феньке думал. Беспокоился. Как она там? Что делает? На натворила ли чего-нибудь?
Прихожу домой — Фенька сидит на окне, мух ловит. Увидела меня, обрадовалась, в ладошки захлопала.
— Ой, — говорит, — наконец-то! Как я рада!
— А что? — говорю. — Скучно было?
— Ой, как скучно! Прямо не могу, до чего скучно!
Взял её на руки. Говорю:
— Есть, наверно, хочешь?
— Нет, — говорит. — Ни капельки. У меня ещё три гвоздя от завтрака осталось.
«Ну, — думаю, — если три гвоздя осталось, значит, всё в порядочке, значит, она ничего лишнего не съела».
Я похвалил её за хорошее поведение, немножко с ней поиграл, потом занялся своими делами.
Мне нужно было написать несколько писем. Я сажусь за письменный стол, открываю чернильницу, гляжу — чернильница у меня пустая. Что такое? Ведь я только третьего дня чернила туда наливал.
— А ну, — говорю, — Фенька! Иди сюда!
Она прибегает.
— Да? — говорит.
Я говорю:
— Ты не знаешь, куда у меня чернила девались?
— А что?
— Да ничего. Знаешь или не знаешь?
Она говорит:
— Если вы ругаться не будете, тогда скажу.
— Ну?
— Не будете ругаться?
— Ну, не буду.
— Я их выпила.
— Как выпила?!! Ты же мне, — я говорю, — обещала…
Она говорит:
— Я обещала вам не есть ничего. А не пить я не обещала. И вы, — говорит, — опять сами виноваты. Зачем вы мне таких солёных гвоздей купили? От них пить хочется.
Ну вот — поговорите вы с ней! Опять я виноват.
Я думаю: «Что же мне делать? Ругаться? Да нет, руганью тут делу не поможешь». Думаю: «Надо ей какую-нибудь работу, какое-нибудь занятие найти. Это она от безделья глупостями занимается. А когда я её работать заставлю, ей некогда будет дурака-то валять».
И вот на другой день утром я ей даю метёлку и говорю:
