Гюрги-Дюрги-Дюк - Ширяева Галина Даниловна (мир книг .txt) 📗
Она запечатала письмо и опустила его в почтовый ящик возле телеграфного окошка. Конечно, лучше бы послать письмо не на Мельничную, а туда, в дом на холме. Но Юлька не знала адреса на Заозерной.
Отыскав местечко на самой дальней забытой скамейке, она устроилась поудобнее, подняв воротник плаща. Поезд уходил в шесть утра. Ночь на вокзале не была для Юльки в новинку. В позапрошлом году, возвращаясь от няни Мани, они с Любкой потеряли билеты и провели на вокзале в Курске целые сутки. Но тогда Юльке, несмотря ни на что, было весело...
10. Глаз Бури
К утру дождь, ливший всю бессонную ночь, прошел. Просохли крыши, тротуар у вокзала, и воздух стал сухим. Однако к тому времени, когда объявили посадку на саратовский поезд, снова начал накрапывать дождь - не разноцветный и не звонкий. Мелкие, почти невидимые капли снова быстро и незаметно покрасили непокрытую часть перрона и крышу вокзала в темный цвет. Вагонное окно в коридоре, к которому подошла Юлька, оставив чемодан в купе, было непрозрачным, рябым от дождя, и Юлька открыла его. Вот и все. Словно и не было никогда ни Дюк, ни дома на холме, ни телефонного разговора с дедом, ни ее так печально закончившейся золотой любви...
- Отправляемся! - весело прокричала проводница, проходя мимо Юльки по коридору. - Провожающие, освободите вагон! Девочка, отойди от окна, простудишься!
- В Саратове-то когда будем? - спросил кто-то, высунувшись из купе.
Родное слово "Саратов" сразу укутало Юльку с головы до ног во что-то мягкое и теплое - как будто она зарылась в нагретый солнцем песок на пляже, что напротив города, у нового моста.
Что бы они там ни говорили, а такого пляжа здесь у них нет и быть не может... Наверно, мать удивится Юлькиному приезду. И Василий Леонтьевич тоже. Но что поделаешь? И ведь все равно они будут ей рады! И ей не придется держать в памяти встречу с Егором Витановичем и с человеком, у которого в сердце осколок...
Поезд тронулся. Капли дождя вместе с ветром ворвались в вагон и хлестнули Юльку по лицу.
- Девочка! Закрой окно!
Город ушел от Юльки как-то стремительно. Наверно, поезд сразу же свернул в сторону от него, и побежали, побежали за окном редкие невысокие одинокие дома. Выше за ними виднелась полоска голубого, уже освободившегося от дождливых облаков неба. День начинался, и это было хорошо - днем всегда светло и празднично, как на параде, когда сверкают ордена и гремят барабаны, а до сумерек еще далеко. И можно петь песни. Не те, не Юлькины, а те, которые поют все, - веселые, в которых нет тревоги и зова военной трубы.
- Холодно у окна-то! - сказала Юльке женщина, соседка по купе, выходя в коридор. - Я смотрю - ты все стоишь и стоишь у окна. Что, грустно было расставаться?
- Да, - ответила Юлька, - грустно.
- От матери уехала?
- Нет, - глотая щемящий комочек в горле, сказала Юлька. - От дедушки.
Слово это, такое ласковое и мягкое, произнесенное ею впервые, не для него, а для чужих людей, вдруг стало каким-то твердым и шершавым, как кора погибшего дерева.
- Ты до Саратова едешь?
- До Саратова.
- Вот и хорошо. У нас в купе все до Саратова. Значит, ночью можно спокойно спать, никто не потревожит.
- А где первая остановка?
- Первая? В Максимове.
- Где?
- В Максимове.
- А к-когда?
- В семь пятнадцать, кажется. Больше часа без остановок гнать будем.
- А что там в Максимове? Город?
- Город не город, а станция. Вокзал. Все как положено.
- И электричка ходит?
- Ходит. Чего же ей не ходить? Все как положено.
- До города ходит?
- До города.
- И автобус?
- И автобус ходит. Ты закрой окно. Холодно.
Юлька закрыла окно, и сейчас же дождь с силой исхлестал его и закрыл от нее мутной пеленой и небо, и горизонт, тронутый солнцем.
- Тебя как зовут?
- Юля.
- Хорошее имя.
Да! Так называют женщин из славного рода Гюрги-Дюрги-Дюков!
- Который час?
- Да скоро половина седьмого уже!
До Максимова, куда обязательно должен вернуться дед, оставалось сорок пять минут. Ровно сорок пять. Долгий школьный урок с невыученной главой из учебника, когда не знаешь, куда деться, и уйти никуда нельзя. И все равно вызовут к доске. И холодок от застывших серебряных лучей живет в ладонях!
Она прошла в купе, снова спросила у кого-то, который час. Прошло только две минуты. Она вернулась в коридор, к окну.
Бессонная ночь на вокзале была, пожалуй, самой беспокойной в ее жизни. Поезда уходили и приходили всю ночь. И наверно, именно оттого, что все чего-то ждали, что-то тревожное жило в электрической дымке вокзального зала, и Юльке все время думалось: может быть, эта ночь в холодном зале ожидания похожа на те страшные ночи в бомбоубежищах, когда плыли-плыли к этому городу вражеские самолеты и голос радиодиктора размеренно, по-обыденному повторял: "Самолет противника над городом! Самолет противника над городом..." А мимо Юльки все сновали и сновали неугомонные пассажиры, и среди них почему-то было очень много похожих на Юлькиного деда... И барабанил по крыше вокзала дождь, словно выстукивал тревогу...
Хлопнула дверь в конце вагона. Кто-то перешел из соседнего вагона и медленно пошел через коридор. Остановился почему-то за Юлькиной спиной... "П-почему он остановился?.. М-может быть, он п-просто хотел закурить... А м-может быть, хотел п-посмотреть в окно... Пошел дальше. Ушел!"
Зеленые кроны деревьев, плывущие за окном, вдруг слились в Юлькиных глазах в стремительную стрелу, готовую поразить кого-то насмерть!
Как она не подумала об этом раньше? Как она не догадалась еще ночью, почему дождь выстукивал тревогу и почему ей делалось тревожно и страшно, когда мимо нее шли люди, похожие на ее деда?..
Юлька метнулась в купе, села на скамью, дрожащей ладонью провела по взмокшему лбу.
- К-который час?
- Без двадцати семь.
То дело, о котором он говорил ей по телефону, - это его новая поездка к Юльке! За Юлькой! Не может быть, чтобы он считал свой последний бой, бой за Юльку, проигранным! Он едет в Саратов! Если даже он и не собирался еще ехать тогда, когда разговаривал с ней по телефону, то ведь все равно же он догадался, кто провел у него в квартире несколько дней! Ведь рассказала же ему про Юльку соседка... И как Юлька удирала с чемоданом, тоже рассказала, наверно... И он бросился ее разыскивать! Он не нашел, не узнал ее на вокзале и теперь ищет в поезде... Он где-то рядом. Может быть, в соседнем вагоне... И ищет! А ему нельзя волноваться! Ведь ему уже семьдесят четыре!
Она вскочила и снова выбежала в коридор.
У соседнего окна стоял какой-то мальчишка, вдалеке - женщина с маленькой девочкой. Больше в коридоре никого не было. Кроны деревьев за вагонным окном уже не были похожи на стремительную стрелу, готовую поразить кого-то, они плыли спокойно и мягко - поезд почему-то замедлял ход. Желтизна уже тронула ветви деревьев, они были по-осеннему поникшие, осень уже надвигалась на них, и они умирали... А ему семьдесят четыре!
Она вернулась в купе, наглухо задвинула дверь.
- Кажется, мы здесь остановимся, - удивленно сказала соседка по купе. - Разве это Максимово?
- Н-не знаю, - сказала Юлька. - Я п-посмотрю.
Она снова выбежала в коридор.
Там было пусто. За окнами плыл голубой горизонт, кроны деревьев исчезли, и тогда неожиданно сквозь запотевшее стекло с блестящими капельками дождя Юлька увидела знакомый холм, утонувший в зелени парка! Поезд шел тем же путем, что и электричка!
Юлька замерла, вцепившись руками в жесткую раму вагонного окна. Холм, притихший с утра, разворачивался перед ней тяжелой, темной от прошедшего дождя громадой, вот повернулся боком, показав ей зеленую гущину парка на склоне. Там, в чащобе, сцена с покатыми стенками, где Юлька пела песню о трех товарищах... Где-то там Дюк!
