Седьмая симфония - Цинберг Тамара Сергеевна (список книг .txt) 📗
Мальчик все еще смотрел на него, и он добавил, желая сказать ему еще что-нибудь приятное:
— А кровать у тебя теперь совсем как у большого.
— Ну да, я же вырос. А кресла увезли.
— А это — ваши… — тихо сказала Катя.
Над кроватью, на том же месте, на том же гвозде, висели его, Воронова, ручные часы, которые он когда-то сюда повесил.
— Ну и как, идут?
— Конечно. Мы все время по ним жили.
Тут Воронов повернулся и заметил голову Гермеса, по-прежнему стоящую на шкафу.
— Как, и ты здесь, приятель! — воскликнул он, чрезвычайно чем-то довольный. — Стало быть, все в сборе!
Катя улыбнулась.
— Вы знаете, я так просила, чтоб его нам оставили. Этот профессор, который здесь раньше жил, он после войны переехал в Москву. Ему там квартиру дали. Они сюда приезжали за вещами. Но у них там комнаты маленькие, и они диван и шкаф нам оставили, — очень уж громоздкие. Профессор сказал — это ленинградский масштаб. А его хотели увезти, — и Катя кивнула на Гермеса, — но я очень просила, чтоб его оставили. Жена профессора не хотела, говорила — это ценная вещь, то да се. А профессор сказал, — и Катя вся вытянулась и сказала басом, очевидно подражая профессору: — «Это только справедливо. Он с ними прожил всю войну». Очень хороший старик! Он сказал, что это Гермес, греческий бог.
— Ну да.
— А мы его Васей звали, — сказала Катя смущенно.
Воронов рассмеялся. Теперь он отошел немного, чтобы рассмотреть скульптуру, и, внезапно вздрогнув, остановился, внимательно глядя в угол. Там, за шкафом, в тени, на прежнем месте стояла старая железная кровать, которую они когда-то теплым летним вечером разыскали на пустыре.
— А, — проговорил он вполголоса и слегка улыбаясь, — моя волшебная кровать.
— Почему волшебная?
— А ты разве не знала, что она волшебная? — внимательно глядя на нее, спросил Воронов.
— Нет.
— Тогда зачем же ты ее сохранила?
Катя опустила глаза. Несколько секунд она стояла молча, не подымая головы, потом сказала очень тихо, почти шепотом:
— Я все думала, вы вернетесь.
— Вот видишь, а говоришь, не волшебная.
Все с той же улыбкой он пристально смотрел на нее.
Она подняла голову и сказала, глядя на него в упор спокойным и ясным взглядом:
— Оставайтесь у нас, Алексей Петрович.
— А я вам не помешаю? — спросил он, помолчав.
— Нет, не помешаете. Мы вам будем очень, очень рады.
К ночи ветер усилился. Снег уже перестал идти, и стало холоднее. Уличный фонарь, висящий на проволоке у Катиного дома, с силой раскачивался на ветру, и тусклый свет его скользил, колеблясь, по облупленному фасаду старого дома.
Проникая в незавешенные окна, он скользил также и по стенам тихой комнаты, где все уже давно легли и погасили лампу. Свет и тени, быстро сменяясь, пробегали по широкому дивану, на котором, свернувшись калачиком, тихо спала Катя, по Митиной кровати, по шкафу, по желтоватому мрамору стоящей на нем скульптуры.
Юный бог казался совсем живым в быстрой смене света и тени, скользящих по его лицу. Он слегка улыбался. И Воронов, который, накрывшись шинелью, лежал там, за шкафом, на своей «волшебной» кровати, улыбнулся ему в ответ.
— Вася… — И он тихо рассмеялся. Давно ему не было так хорошо. И вот он уже засыпает, спокойно, без снов, со странным чувством, что наконец-то он вернулся домой.
30
На следующее утро Воронов в одной гимнастерке и меховой ушанке, лихо сдвинутой на затылок, с наслаждением колол дрова во дворе Катиного дома.
Митя помогал ему, — растянув на земле веревку, он складывал на нее расколотые поленья.
Воронов вытащил из сарая корявое, толстое, покрытое замшелой корой полено, с удовольствием разглядел его со всех сторон, аккуратно поставил на подернутые тонким льдом булыжники и, с силой размахнувшись, с одного маху разрубил его пополам.
— Вот здо?рово! — крикнул Митя, с восторгом глядя на Воронова, который, улыбаясь, стоял посредине двора, широко расставив ноги, с топором в руках — такой большой, необыкновенно сильный, удивительный человек в орденах, в военной одежде, к ним, именно к ним вернувшийся с войны.
— Я еще и не то могу, — хвастливо сказал Воронов, которого и тешило и смешило безудержное восхищение, ярко светившееся на личике мальчика.
— А что вы еще можете?
— А я могу, например, сделать из этого вот чурбанчика очень хороший корабль.
— Да? — прошептал Митя, совершенно пораженный.
— А ну, шабаш! — весело крикнул Воронов. — Складывай наши чурки.
По лестнице они шли медленно. Воронов нес на спине большую вязанку, Митя тащил свои дрова прямо в руках. Шапка съехала у него набок, березовое полешко упиралось в щеку, но он, закинув голову, не отрываясь глядел восторженными глазами на идущего рядом человека.
Они уже поднялись на верхнюю площадку. Митя засмеялся:
— Вот Катя удивится, когда придет из магазина, правда? К нам два звонка.
— Это я уже знаю, что два звонка, — усмехнулся Воронов.
Пока Воронов укладывал дрова и с тем же неожиданным для себя удовольствием чинил перекосившуюся форточку, Митя снова принялся за свои задачи. Он решал их вслух, с забавной серьезностью объясняя Воронову, как мальчик Петя и два его товарища разделили пятнадцать цветных карандашей.
Наконец и с задачами и с форточкой было покончено, и они принялись за строительство корабля. Воронов строгал большим финским ножом продолговатую, остропахнущую смолой сосновую чурку — корпус будущего корабля, а Митя старательно красил белилами тонко наструганные палочки — будущие мачты и реи.
Воронов работал молча, время от времени бросал внимательный взгляд на маленькие, измазанные белилами руки, которые так ловко двигались рядом с его большими, тяжелыми руками.
— Когда мы, наконец, закончим это сооружение, — прерывая молчание, сказал Воронов, — мы торжественно спустим его на воду.
— Где?
— Да у любого спуска на канале. Лед уже сходит.
— А он не уйдет от нас?
— А мы веревку привяжем.
— А как мы его назовем?
— Ну, это еще надо обдумать, — серьезно ответил Воронов.
Он обернулся на звук отворяемой двери. Сопровождаемая большой серой кошкой, Катя, улыбаясь, внесла дымящуюся кастрюлю.
Строительство корабля пришлось отложить, — в этот первый послевоенный год к обеду относились с подобающим уважением. Суп оказался просто замечательным. Воронов признался, что с довоенного времени он не ел такого вкусного супа. А к чаю неожиданно выяснилось, что, пока они здесь трудились над своим кораблем, Катя испекла пирог с вареньем. Правда, он был маленький и порядком подгорел с одного бока, но все-таки это был пирог!
Воронов пил чай, хвалил пирог и обстоятельно разъяснял Мите разницу между шхуной и фрегатом. А впереди был еще целый вечер — свободный, мирный, необъятный вечер выходного дня.
— А вы знаете, — проговорила Катя, поворачивая пирог к Воронову более удачной стороной, — у нас в «Рекорде» идет «Леди Гамильтон». Женя вчера смотрела. Она говорит — совершенно замечательная картина!
— Там морской бой! — с энтузиазмом подхватил мальчик. — Я видел картинки, они в окошке вывешены.
— Морской бой? — переспросил Воронов. — Так это, наверно, Трафальгарское сражение.
Трафальгарское сражение и решило вопрос.
В кино во время сеанса только кажется, что в зале темно. Свет, идущий с экрана, освещает лица зрителей достаточно ярко. Воронов держал Митю на коленях и с ласковой и слегка иронической улыбкой глядел на сидящую рядом Катю. С глубочайшим волнением, забыв все на свете, она не отрываясь смотрела на экран. Там, на экране, молодая прелестная женщина быстро и взволнованно говорила что-то по-английски высокому мужчине, у которого один глаз был закрыт черной повязкой.
— О чем это она? — громко спросил Митя.
Кругом с негодованием зашикали. Митя притих.
