Когда деды были внуками - Сапронова Надежда Алексеевна (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗
Но топот, приглушенные крики и возня в дальнем углу барака продолжаются и наяву.
— Чтой-то? — испуганно спрашивает он Андрея, проснувшегося тоже.
— Бьют кого-то…
— Кого? За что?
— Не знаю. Спросить… У кого?
Савка вслепую шарит вокруг себя — под нарами пусто. Значит, все ушли туда. Значит, это они бьют… Или их…
Что кто-то кого-то бьет, что бьются люди не поодиночке, а скопом, в этом теперь не сомневается Савка.
Потрескивая, прогибаются под множеством топочущих ног шаткие половицы. Савка боками чует зыбь ветхого пола.
Колышутся дощатые нары, будто навалился на них и ворочается огромный, тяжелый зверь.
Стелются по бараку странные, страшные приглушенные звуки — не то хрип, не то звериное рычание — при закрытой пасти, втихую…
Может, под нарами во тьме кромешной и впрямь ползет зверь?
Лежать под нарами ребятам становится невтерпеж. Перевернувшись на животы и отталкиваясь руками, они раком вылезают из-под нар и отползают на середину прохода.
Садятся. Оглядываются.
Луна светит в окна барака, накладывая косые квадраты на нары, пол, стены. На нарах пусто, и вблизи никого.
А в дальнем углу, возле нар, освещенная светом луны, ворочается и хрипит десятками грудей какая-то темная живая куча, похожая на клубок перевитых, перекрученных друг с другом змей. Змеи то ослабляют перекрутку, отодвигаясь друг от друга и выбрасывая вверх маленьких юрких змеек («Руки! Бьют!» — холодея от ужаса, соображает Савка.), то снова наваливаются друг на друга, смыкаясь вокруг какого-то одного страшного центра.
Огромные черные тени борющихся мечутся по стенам и потолку, повторяя в чудовищном искажении все их движения.
Ребята, сами того не замечая, давно уже поднялись, стали на ноги. Но сдвинуться с места не смогли. Так и стоят — ни живы ни мертвы, глядя то в угол, то на стены.
Часы? Минуты? Неизвестно. Время перестало существовать. Счет ему потерян.
Но вот движения становятся медленнее. Меньше вздымаются вверх маленькие змейки. Совсем сникли.
Не видно и отдельных больших змей: на стене и потолке колышется только одна общая огромная тень — туча.
Потом туча начинает делиться на части. Части отходят друг от друга и двигаются в направлении ребят.
Савка торопливо толкает Андрея под нары и ныряет туда сам.
Вскоре туда же начинают вползать и другие ночевщики, часто и хрипло дыша.
Через некоторое время они начинают дышать глубже, ровней, и тогда Савка, наклоняясь к уху соседа, спрашивает его тихонько:
— Дяденька! А что это было?
— Расправа, — глухо отвечает тот. — Запомни: расправа с подлецом.
Спал ли Савка остальную часть ночи? Спали ли другие? Должно быть, спали. За день так спина на работе наломается, что хоть крыша на нее вались — она все же норовит прилечь.
Утром, одеваясь под истошный вой гудка, ребята косили глаза в страшный угол, но ничего особенного там не приметили. Обитавшие там шахтеры, как всегда, торопливо и дружно одевались, потом сели завтракать. Нары опустели.
Только суконинское место оставалось занятым: на нем лежал человек, закрытый с головой каким-то тряпьем.
— Чтой-то, дяденька, он лежит? — негромко спросил Савка одевавшегося рядом шахтера.
— Заболел, видно, — ответил тот, не глядя на Савку.
Потом все, как обычно, ушли на работу, попрощавшись с уволенными. Катаев и Семихин ушли тоже — неизвестно куда. А Суконин остался лежать.
— Заболел, — смущенно подтвердила и стряпуха. «Болезнь» продолжалась дня три, потом он перешел спать в другой барак — поближе к хозяину.
Ни Суконин, ни хозяин не дали никакого хода этой истории: за шахтой водились грешки и гласности она не любила. И оба посмирнели.
В следующую получку выдали заработанное и Андрею с Савкой.
Савка повертел недоуменно в руках свои 3 рубля 20 копеек, и три замызганные рублевые бумажки за десять дней каторжного труда не вызвали у него никакого радостного волнения.
По дороге в свой барак Савка видел, как шахтеры заворачивают в маленький кабачок: под него хозяин приспособил одну из комнатушек второго барака.
Мелькнуло: а не заглянуть ли? Но рядом шел товарищ, шахтер вдвое старше Савки. Он все видел, все понимал.
Он взял Савку за рукав и сказал:
— Пойдем-ка в барак. Небось отцу-то ни разу после отъезда не написал? А там ждут, тревожатся. А у меня и карандаш есть. И бумага.
Савка покорно пошел. И бумагу взял. Но домой опять не написал: не о чем. Не нашел он пока что и здесь хорошей доли, а ныть да жаловаться — к чему же? Дома и своих бед достаточно.
Со следующей получкой пошли к землякам: расплатиться.
Шли степью, только что покрытой первым снежком. Всей грудью пили свежий, бодрящий, слегка морозный воздух. Всей душой радовались простору, небу и свету. Только глаза, привыкшие к шестисуточной ночи, боялись глядеть на свет: щурились, слезились.
Дорога показалась им такой короткой, хотелось еще и еще идти и дышать — без конца…
Земляки встретили их приветливо, радостно:
— Живы, цыплоки-то? А мы уж гадали: не отслужить ли нам панихидку? — смеялся Семен.
— Погоди, успеешь отслужить, — мрачно сказал молчаливый Иван Степанович: он уже побывал в кабаке, пропил все, что полагалось и не полагалось, и теперь его мутила и водка, и злоба на жизнь. «Другие хоть во хмелю веселятся, а мне во хмелю еще тошней жизнь кажется», — жаловался он товарищам, когда бывал трезв, И все-таки пил…
Земляки порасспросили ребят о житье и, узнав, что те устроились на «мышеловке», нахмурились. Анна Петровна, всплеснув руками, заахала:
— Батюшки-светы! А ведь нам вскорости, как вы ушли, соседи сказывали, что на Горловке двое ребят приблудились. Мы так полагали, что вы это: схоже описывали. Я и наведать как-нибудь собиралась. Да недосуг все мне, сами знаете.
— Погодь, ребята! — сказал один из земляков. — Мне из дому писали, что сват мой, Алексашка Авдеев, на штольную шахту уехал, тут поблизости… С деньгами… Будет ладить там в подрядчики. Коли так сбудется — мы попросим за вас: свой своему не откажет. Потерпите пока.
День промелькнул как минута. «Эх! Кабы под землей время так летело», — подумал Савка, возвращаясь домой.
Денег за харчи земляки не взяли:
— Артель вас побогаче, не объели.
Савка уже перестал удивляться такому: товарищи… И теперь по дороге он мечтал, как пошлет завтра три рубля отцу вместе с письмом. Вот теперь и написать можно: «Шлет, дескать, вам ваш сын и внук Савка с любовию низкий поклон и 3 рубля денег. И еще кланяюсь братьям Петру Гавриловичу, и Павлу Гавриловичу, и сестрам Пелагее, Марфе, Ольге, Анне и Апросинье Гавриловнам». Савка даже взвизгнул тихонько, от удовольствия, когда представил себе радость и изумление всей семьи. Андрей, не видавший в темноте его лица, спросил:
— Чегой-то ты?
— Так, придумал одно… — отвечал Савка загадочно. На другой день письмо с трешкой было послано.
А дома о Савке давно тревожились. «Парень молодой, домашний, нигде не бывал: долго ль до греха?» — унывал отец. «Носит сиротинку по свету, как листочек по ветру», — думала бабка про себя, а вслух говорила иное, бодрое, как всегда. И она и отец при расставании крепко Савке наказывали: «Как прибьешься к месту, к работе — в тот же час отпиши!»
Однако неделя прошла, вторая, третья… Письма нет.
Молчаливыми стали отец с бабкой, поскучнели Апроська с Пашкой. Сидя за столом, они тайком косились на пустое Савкино место. Чтобы развеселить ребят, отец пошутил однажды:
— Гляди-ка, Пашка! Апроська-то, знать, по Савкиным подзатыльникам да щелчкам соскучилась: все в его угол поглядывает! Стукни-ка ее взамен Савки, чтоб повеселела!
А Апроська неожиданно как запищит тоненьким плачущим голосом:
— И ничего он не дрался! Я сама… баловалась! А Савка… самый… самый… хороший! — и заревела на полчаса.
И четвертая неделя миновала без вестей.
А письмо Савкино с трешкой уже брело по свету…
Поболталось два дня в вагонах, полежало в почтовом отделении столько же. А попав в почтальонову сумку, пошло бродить с ним по деревням…
