Собрание сочинений в 4-х томах. Том 3 - Лиханов Альберт Анатольевич (читаем книги бесплатно .txt) 📗
После скандала на кухне она хотела немедленно поговорить с Кирьяновым, открыла уже дверь в столовую, но тут же притворила ее. ПэПэ говорил речь, похохатывая, модулируя голосовыми связками, — речи его всегда отличались бескрайностью и определенным уровнем исполнительства, приглашенные сидели тихо, словно мыши, стая серых мышей, к которой должна присоединиться и она, серая мышка Цветкова.
Кира ломала пальцы, нервничала, несколько раз заглядывала в дверь одним глазком, но Кирьянов, покрасневший от выпитого, все говорил и говорил, и она не выдержала, накинула пальто и побежала к радистам. Преодолевая расстояние от столовой до дома, крыша которого была усеяна причудливыми антеннами, она лихорадочно думала, что поступила очень верно, побежав сюда, а не объяснилась немедленно с Кирьяновым. С мерзавцами надо бороться доказательно, сильно, а у нее, кроме эмоций и одной аварийной радиограммы, ничего не было, хотя аварийная радиограмма говорит сама за себя. Однако это можно доказать кому угодно. Кирьянову же лучше всего предложить более веские доказательства: флегматичную аварийку Гусева он обсмеет, и только. Она бежала к рации, надеясь, что запросит у Гусева подробности, что он наконец объяснит внятно, что там случилось, забьет тревогу.
Радисты — Чиладзе был в столовой — выполнили ее требование, но в ответ на запрос, как чувствует себя группа, Гусев ответил: "Нормально. Ждем помощи". Чертыхнувшись в душе, Кира пошла назад, к столовой, но на полдороге повернула домой. И вот психовала, нервничала, злилась.
Пытаясь успокоиться, она анализировала причины своего состояния. Может, это просто форма женской истерики? Реакция уязвленного самолюбия? Перестраховка безвольного существа, боящегося любой ответственности? И, черт побери, люди, которые просят вертолета, тут совсем ни при чем?
Она прохаживалась по скрипящим половицам. Наверное. Может быть. Даже очень может быть. И истерика, и самолюбие, и, в конце концов, перестраховка неуверенного в себе человека, но не только, не только! Гусев — широкий, костистый, хотя и невысокий, с крепкими ухватками — не выходил из головы. Да, он спокоен, даже чересчур, порой просто непробиваем, но тем более. Если он просит вертолет, значит, уже перепробовал все другое.
Кира остановилась у окна. Больше тянуть невозможно. Ее поведение и так походило на вызов.
Она оделась и вышла из дому.
В столовой дым стоял коромыслом. Кира обрадовалась, что, может, ее появление не заметят, будет считаться, что она тут давно, но Кирьянов, сидевший во главе стола, заорал истошно, ломая ваньку:
— Кира Васильевна! Голубушка! Где же вы! — и без перехода: — Штрафную ей! Штрафную!
Окружающие засмеялись, Кирьянов, ломаясь, поднес ей граненый стакан, наполненный спиртом и подкрепленный заваркой.
— Коньячку отведайте, — прогремел он, — нашего, сибирского коньячку, — а сам кланялся, изображал теперь хлебосольного хозяина.
Кира пригубила спирт — все внутри обожгло, но она сдержалась, не закашлялась, приложив все силы, чтоб отвлечь от себя внимание гостей и хозяина. Кирьянов отошел, и взгляд Киры упал на стулья, составленные в углу.
Там лежали подарки: перевязанная бечевкой и свернутая в рулон, мездрой наружу, медвежья шкура, три одинаковых транзистора ВЭФ-12, купленные, верно, в небогатом поселковом магазинчике, грузинский большой рог на серебряной цепочке — Чиладзе, наверное, — и охотничья двустволка. "Сколько же у него этих ружей!" — подумала Кира, соображая, что второпях забыла дома свой подарок, приготовленный для ПэПэ, — изящно изданный двухтомник Лермонтова. Книги прислала Кире подружка; она специально и заранее заказывала подарок, зная по опыту, что день рождения начальника отряда отмечается шумно, непременно с презентами.
Заказывая книги, Кира искренне хотела выразить свое благодарное отношение к Кирьянову — к его уважительности и терпению. Надо отдать должное: не каждый начотряда был бы столь снисходителен к ней, этот, зная ее, никогда не попрекал, не ругал, других в то же время не щадя, и у Киры не было к нему, как говорится, никаких претензий до сегодняшнего дня.
До сегодняшнего дня… Что же случилось сегодня? Да ведь ничего. Просто она испугалась. Пришли эти радиограммы, она затрепыхалась, и все предстало перед ней в мрачном тоне.
Выпили за семью Петра Петровича, он снова принялся, со стаканом спирта в руке, говорить длинную речь, теперь его слушали не столь внимательно, в столовой висело гудение, брякали вилки, слышался шепоток.
Кира выпила еще чуточку, как будто ненадолго отлегло. Она улыбнулась Чиладзе, поддержала разговор с соседом, немного поела жареной лосятины, вкусной, но жестковатой. Заноза, засевшая с утра, все-таки не выходила… Нет, дело не в испуге. Дело все-таки в духоте, да, да в духоте. Ей нечем дышать, не хватает кислорода, и хотя вполне может оказаться, что лично для нее кислород губителен, и ей и всем остальным в отряде надо вздохнуть. Поглубже вздохнуть, распрямить все клеточки легких.
Кира поднялась. Она не была пьяна, ну, может, самую чуточку, но это не в счет. В голове что-то позванивало едва, а так в ней было чисто и прозрачно.
Увидев ее со стаканом в руке, Кирьянов забренчал ножом о графин, наполненный спиртом. Не так скоро, как вначале, не столь послушно гости умолкли, перешептываясь: "Тост, тост, тише!" — и, услышав это, Кира демонстративно поставила стакан. По столовой прокатился шумок.
Кира обвела взглядом столовку, поглядела на Кирьянова и вдруг бухнула:
— Какого черта!
ПэПэ, задыхаясь от хохота, отвалился на спинку стула, гулко захлопал в ладоши, крикнул:
— М-молодец!!
Ему нравилось начало тоста, и эта пигалица выглядела совсем ничего сегодня, — надо же, а? — и он скомандовал:
— Просим дальше!
— Какого черта! — повторила Кира, решительно признаваясь себе, что все-таки немного пьяна и что это даже хорошо, трезвой бы она так никогда и не решилась. — Там люди шлют аварийки, а мы пьем спирт.
Кирьянов сбросил все маски, смотрел пристально, настороженно.
— Петр Петрович, — сказала Кира, оборачиваясь к нему. — Ну когда будет покончено с этим безобразием!
— Кира Васильевна! — нависая над гостями, поднялся Кирьянов. — Здесь, простите, день рождения, а не общее собрание.
— Но там люди!.. — воскликнула Кира, не столь требуя, сколько умоляя, протянув руку к окну. — Там люди, они на острове, их заливает. И я не могу добиться вертолета.
На мгновение в столовой стало тихо, и Кира успела окинуть взглядом лица гостей. Что-то неуловимое сломалось в этих беспечных именинах, лопнула какая-то пружина. Кира поняла это сразу, определив по застывшим или, напротив, неестественно оживленным лицам, что ее бунт — факт не неожиданный, что большинство сидящих тут как будто давно готовы к неприятностям, ожидающим отряд, и дело тут не в ней, Кире, отнюдь не в ней.
Мимолетная пауза кончилась, гости зашумели, споря пока между собой, потом вскочил начпартии Лаврентьев, близорукий и странноватый, всегда выступавший невпопад на летучках у Кирьянова, не понимавший его тонких внутренних схем, и крикнул:
— Надо организовать группу спасения!
Кира увидела, как передернулось побуревшее лицо начотряда, как он вжал голову в плечи — начиналась обычная игра.
— И вообще, — опять крикнул Лаврентьев, несуразно размахивая руками, — с Храбриковым никогда не договоришься, для него мы все мальчишки.
— Я подтверждаю! — напрягая голос, сказал начальник радиостанции Чиладзе. — Радиограммы идут, Кира Васильевна хлопочет, а ей никто не поможет. Возмутительно просто! Храбриков у нас важней начотряда!
При упоминании Храбрикова столовая оживилась еще больше.
"Нет, оказывается, у него сторонников тут, кроме ПэПэ, — подумала Кира, — но зато Кирьянов — сторонник серьезный. Что дальше?"
Начотряда все бурел, склоняя голову, привлекая к себе внимание, но странно, — то ли от выпитого спирта, то ли еще от чего, — гости на хозяина внимания не обращали. Они галдели, возмущались, они обсуждали невозможность такого поведения Храбрикова. Лаврентьев, севший было за стол, вскочил снова и уже выкрикивал желающих срочно лететь на спасение. Помогать ему вызывался подвыпивший бухгалтер — одряблый и лысый, хотя и молодой, Чиладзе и чья-то жена.
