Тореадоры из Васюковки (Повести) - Нестайко Всеволод Зиновьевич (лучшие книги .txt) 📗
— Ещё бы! Если бы такое сделать, то вообще!.. — говорю я, не находя слов от восторга.
Кукурузо сокрушённо вздыхает:
— Да разве на этом острове что-нибудь сделаешь… на транзисторах…
Я подхватил:
— Ну да! Конечно, ты прав! И кому нужен этот дурацкий остров. Поехали домой. А? Поехали, Кукурузо!
Кукурузо сразу нахмурился, взглянул на меня исподлобья:
— Думаешь, что я слабак?! Да? Купить хочешь? Не купишь!
— Ты же сам сказал, — обиженно ответил я.
— Ничего я не сказал… Раз я решил жить на острове — всё! И не говори мне…
Воцарилось напряжённое молчание, которое бывает, когда друзья чувствуют, что между ними есть что-то неискреннее…
Наконец Кукурузо сказал:
— Ты бы лучше подумал, как мы будем Кныша задерживать.
Я удивлённо посмотрел на него.
Когда он говорил юным следопытам про задержание браконьера, всё было правильно: нельзя же было, в самом деле, рассказать им правду об острове Переэкзаменовки.
Но теперь… неужели он серьёзно?
— Ты что — действительно думаешь его задерживать?
А ты что — хочешь, чтобы этому злостному браконьеру всё так гладко сошло?
— Да ты что — сдурел? Он же нас потопит, как цуциков. Мы и пикнуть не успеем.
— Потопит? А ружьё зачем? Ты думаешь, что для этого дела обязательно нужен взвод солдат? Ружьё — это, брат, не шутка. Это, брат, оружие. Огнестрельное. Бац — и будь здоров, привет! Чуешь?
— Ты что, думаешь в него стрелять? — со страхом спросил я.
— Ну вот ещё — сразу стрелять! Не стрелять, но… если… да вообще ружья кто хочешь испугается. И будет как миленький…
— Конечно, конечно, — поспешно согласился я и тут же сказал: — Но, знаешь, мне сейчас домой надо. Видишь, солнце уже садится. Боюсь, как бы мать не заругала.
— А я что — удерживаю? Езжай, — недовольно сказал Кукурузе. — Только завтра же будет Кныш. И… я не знаю… ты как хочешь… я могу, конечно, и сам… раз ты боишься… Пожалуйста.
— Да нет, что ты, — спохватился я, — завтра я приеду. А как же!
— Было бы хорошо, если бы под вечер и переночевать чтобы смог, — уже примирительно сказал Кукурузо. — Он ведь завтра ночью будет ставить, а рано утречком выбирать приедет.
— Трудно, конечно, с ночёвкой. Но я что-нибудь придумаю. Сбегу, в крайнем случае. Лишь бы не уснуть нечаянно.
— Полено под голову положи или репейников под рубашку.
— Не волнуйся, всё будет в порядке.
С этими бодрыми словами я сел в лодку.
Лицо у Кукурузо было мрачное и грустное. Видно, ему очень не хотелось снова оставаться на острове одному.
Он долго ходил по колено в воде вокруг лодки и ощупывал борта, приговаривая:
— Вот тут надо бы зашпаклевать, а тут подсмолить, а эту доску вообще заменить…
Ему хотелось ещё что-то сказать; он почесал за ухом, шмыгнул носом и наконец сказал:
— Ты знаешь… Ты бы привёз мне скрипача хоть одного… Захотелось, как перед смертью… А то всё рыба да рыба…
«Скрипачами» называли у нас пряники, которые продавались в сельмаге. Пересохшие и твёрдые, как дрова, они скрипели, когда ты вгрызался в них зубами. Один скрипач можно было есть целый день. Может, за это мы и любили их так.
— Ладно, привезу, а как же, — сказал я и оттолкнулся от берега.
ГЛАВА XIII
ВО СНЕ И НАЯВУ
— Где это ты весь день бегаешь не евши? — встретила меня мать укоризненными словами. — Смотри, одни кости остались.
— Да что вы, мама! Я ухи вот так наелся. Ох и вкусная! Там один Сашко таким мастаком оказался — лучше любого повара… — Это вырвалось у меня так неожиданно, что я едва успел прикрыть рот, чтоб вовсе не проговориться.
Мать заметила это и, подозрительно взглянув на меня, спросила:
— Это ты про которого Сашка?
— Да про… про Юрчишина, — начал выпутываться я. — Тот, знаете, что возле мельницы живёт, дяди Михайла сын.
А сам думаю: «А что, если мать его сегодня днём в селе видела. Пропал тогда!..» Нет, пронесло! Мать ничего не сказала. Значит, не видела.
— Так что — хорошо клевало?.. — ласково улыбнувшись, спросила она.
— У-у! Со страшной силой! Вот такие ловились, — не краснея, врал я. — Хотел вам принести, да всю сварили. Вот жалко. Ну я ещё принесу… Мы завтра на ночь хотим поехать. На плёсы. Можно?
— Посмотрим, посмотрим. Иди-ка наколи дров, а то у меня все вышли.
И я, довольный, что всё так хорошо обошлось, побежал колоть дрова.
До самого вечера я волчком вертелся около матери — то воды принесу, то в хате подмету… Такой хороший, хоть к болячке прикладывай. А что ж сделаешь — надо же, чтоб завтра на ночь отпустили. Кукурузо ведь ждать будет…
Набегался я так, что когда вечером лёг, то сразу же уснул, словно в прорубь провалился.
И приснилось мне что-то невообразимое. Не сон, а кино прямо. Я его на всю жизнь запомнил.
Стою я на берегу острова Переэкзаменовки. Стою и вижу: выплывает на плёс корабль, огромный белый океанский корабль (я такие только в кино видел), трёхпалубный, с бассейнами, с ресторанами, с волейбольной площадкой. А труба величиной с нашу хату. Я смотрю и удивляюсь: как это он через узенькие стружки в камышах проплыл? Но не успел я как следует наудивляться, как с корабля спускают трап и по трапу сходит на берег… Гребенючка.
Подходит ко мне и говорит:
«Здравствуйте вам. На остров приехала немецкая делегация пионеров. Вы будете переводчиком».
Я обалдело смотрю на неё, и мне хочется сказать: «Чего это ты, дурья голова, меня на „вы“ называешь», — но вместо этого я почему-то вежливо отвечаю:
«С превеликим моим удовольствием. Однако хочу вам напомнить, что в школе я, как вам известно, изучаю английский язык и по-немецки поэтому говорю не очень свободно. По-немецки я знаю всего три слова: дер Тыш (то есть стол), дер Штуль (то есть стул) и дер Бляйштифт (то есть карандаш)».
«Ничего, — говорит Гребенючка, — этого вполне достаточно. Принимайте гостей. Вот они, пожалуйста».
Я смотрю и вижу, что по трапу спускаются Игорь, Сашко-штурман и Валька.
«Вот оно что! Так они, значит, немецкие пионеры, а не наши».
Мы идём по острову и подходим к шалашу. Возле шалаша стоит Кукурузо.
«Знакомьтесь. Губернатор острова Переэкзаменовки Робинзон Васильевич Кукурузо, — говорю я, как мне кажется, на чистейшем немецком языке, а сам думаю: „Чего это я его губернатором окрестил? Что он, капиталист, что ли? Он же наш, советский Робинзон. Надо было, наверное, сказать: „Председатель сельсовета“. Но какой же тут сельсовет, если это необитаемый остров и Кукурузо здесь один!“».
Между тем Кукурузо говорит:
«Пожалуйста!»
И мы входим в шалаш.
Входим в шалаш и оказываемся в большой светлой комнате, где всё белое, как в больнице. Посередине на белом столе стоит блестящая никелированная кастрюля.
«Кастрюля, — объясняет Кукурузо. — На транзисторах. Сама варит. Без огня».
Ты смотри. Вот чёртов Кукурузо. Всё-таки понавыдумывал это самое… На транзисторах. А говорил, что на острове нельзя ничего выдумать.
«Дер Штуль?» — спрашивает вдруг Валька.
«Дер Бляйштифт», — отвечаю я и сам удивляюсь, как складно выходит. Ведь она спросила: «Слушайте, а вы браконьера своего поймали?» — а я ответил: «Конечно, поймали. Всё в порядке. Не волнуйтесь».
Какой хороший немецкий язык: одно слово скажешь — и всё понятно. Надо будет на следующий год попроситься в школе в немецкую группу. Обязательно. Отличником в ней стать — раз плюнуть. Теперь я понимаю почему все они — и Валька, и Игорь, и Сашко — отличники.
Тут вдруг ко мне подходит Гребенючка и говорит:
«Даме всегда надо уступать место!» — и изо всей силы толкает меня в грудь.
«Только так!» — слышится голос Сашка-штурмана.
И я лечу, лечу, лечу — куда-то в пропасть. Хоп — и просыпаюсь. Лежу на полу. Болит плечо. Это я во сне свалился с кровати.
Вот ведь какая ерунда приснилась.
Было уже поздно. Мама и папа ушли на работу. На столе, прикрытый салфеткой, стоял завтрак и лежала записка, в которой мать наказывала сделать то-то и то-то по хозяйству. Очевидно, по моему вчерашнему поведению она заключила, что это доставляет мне большое удовольствие. Я поморщился. Не очень-то легко быть хорошим.
