Шестая Бастионная - Крапивин Владислав Петрович (читать хорошую книгу .txt) 📗
Выход был один: поскорее написать про свою первую книжку рассказ и напечатать в газете или журнале. Тогда пускай спрашивают! Я буду говорить: "Про это уже напечатано. Прочитайте, если интересно, там все-все рассказано".
Я так обрадовался этой мысли, что хотел сесть за работу в тот же день. Однако всякие срочные дела мешали… Но вот опять весна, близятся каникулы, и времени уже почти не осталось. Я берусь за карандаш. Пишу название…
Но даже сейчас у меня ощущение, будто я не сижу один за столом, а стою в классе и на меня выжидательно смотрят сорок девчонок и мальчишек. Рыжий пятиклассник, весело морща конопатую переносицу, спрашивает:
– А как вы написали свою первую книгу?
… – Как я ее написал… Видишь ли, это длинная история.
– Вот и хорошо! Расскажите! – слышатся голоса.
– Разве вы еще не устали?
– Не-е-ет!!!
"Вот черти…"
– Ну ладно… Прежде всего надо сказать, что в то время мне было чуть больше семи лет…
– У-у-у…
– Да. Именно так. Это случилось в феврале сорок шестого года.
…Хороший был год – первый мирный год после войны. Больше не надо было со страхом ждать: вдруг придет извещение, что кто-то из родных убит, ранен или пропал без вести. Но жизнь еще была нелегкая. Хлеб давали по карточкам, одежды не хватало, с дровами тоже случались перебои…
Мама, я и старшая сестра Людмила жили тогда в Тюмени, на заваленной сугробами улице Герцена, такой тихой, что по вечерам на много кварталов разносился скрип снега под полозьями саней и валенками редких прохожих…
Вечера случались хорошие и плохие. Хорошие, когда горят в печке дрова, на столе каша или макароны, посыпанные сахарным песком; мама вовремя пришла с работы и сегодня больше никуда не уйдет; в тетрадках нет ни двоек, ни грозных записей Прасковьи Ивановны; уроки вроде бы сделаны (а еще лучше, если завтра воскресенье). Но самое главное – у меня есть хорошая книжка!
Если книжки не было, никакой вечер не мог считаться полностью хорошим. Я в то время читал, как говорится, напропалую. Добывал книжки где только можно: брал в детской библиотеке на углу улиц Ленина и Челюскинцев, выпрашивал у знакомых, выменивал "на срок" у ребят ("Я тебе насовсем пистолет с резинкой, а ты мне на три дня эту книжечку. Идет?"). Больше всего мне нравились потрепанные томики детиздатовской "Библиотеки приключений" – маленькие, пухлые, в потертых коленкоровых переплетах, которые украшала узорчатая рамка со следами облезшей позолоты.
Какие это были книги! "Таинственный остров", «Аэлита», "Плутония", "Белый клык", "Всадник без головы"…
На первой странице каждой книжки я всегда видел маленький значок со словом «Детиздат» – сидящего мальчика, который положил на поднятые коленки книгу и, видимо, с головой ушел в мир бурь и приключений. Мне казалось, что этот мальчик похож на меня. По крайней мере, мы были друзьями…
Не всегда мне везло. Случалось, что я оставался совсем без книг: прежние прочитал и отдал, новых раздобыть не удалось. И вот однажды…
Вечер без книжки был унылым. Тем более что мама все не возвращалась. Людмила за что-то на меня ворчала, электричество не горело, а желтый свет керосиновой лампы делал комнату тесной и. печальной.
Дрова в печке, однако, горели. Я сидел у приоткрытой дверцы и почти сердито думал о писателях. Что они за люди? Откуда у них такая сила, что могут они заставить человека забыть про все на свете? Про то, что хочется есть, про уроки, про боль в распухших от холода пятках. Даже про то, что мамы все еще нет дома, а на улицах, говорят, хозяйничает по вечерам банда "Черная кошка" (эти бандиты не только грабят, но еще страшно мяукают и царапают людей громадными железными когтями)…
"Как человек придумывает книгу, от которой не оторвешься?" – это была, кажется, первая четкая мысль в цепочке моих рассуждений.
А вторая:
"Наверно, писать такую книгу еще интереснее, чем читать…"
И третья:
"А если так, не попробовать ли самому?"
Я даже задержал дыхание – такой неожиданной и блестящей была идея.
Но почти сразу я спросил себя:
"Разве ты писатель?"
А может быть, это спросил не я, а тот мальчик с детиздатовского значка? Он вспомнился – будто поднял от книжки голову и взглянул внимательными темными глазами. Без насмешки, но недоверчиво.
Я немного смутился, но сказал:
"А что? Сперва никто не писатель, пока не написал книжку. А если написал, тогда уж… вот… Вдруг я когда-нибудь тоже?.."
"Ты же маленький".
"Но я только попробую… маленькую… Ладно?"
Он улыбнулся и сказал мне:
"Ладно. Давай".
Когда человеку семь лет, у него решительный характер. Я вскочил и сразу взялся за дело…
Обычно здесь я прерываю рассказ и спрашиваю ребят:
– Как по-вашему, что надо, чтобы написать книгу?
Нынешние школьники не лыком шиты! Аккуратная строгая девочка в белом переднике поднимает руку и говорит:
– Надо знать жизнь.
Мальчик с первой парты что-то шепчет соседу и потом сообщает:
– Надо заранее изучить материалы и составить план… Подробный.
Даже конопатый мальчишка – тот, что задал коварный вопрос о первой книге, – произносит с ужасно серьезным видом:
– Надо получше выучить русский язык. – Он хитро косится в сторону учительницы, а та одобрительно кивает.
Я вздыхаю.
– Правильно, – говорю я. – Вы молодцы. И мне сейчас неловко за себя. Потому что в тот далекий зимний вечер я не смотрел на дело так серьезно и глубоко. Мне казалось, что для работы над книгой нужны две вещи: бумага и карандаш. (Чернила не годились: они напоминали об уроках и гасили вдохновение.)
Карандаш у меня был. Даже карандаши. Цветные. Шесть штук в коробке с надписью «Спартак». Мама положила их под елку в новогоднюю ночь. Где мама взяла такую редкость, я так и не узнал. Она утверждала, что это подарок Деда Мороза. Но я на восьмом году жизни верил в Деда Мороза не больше, чем в то, что когда-нибудь стану отличником.
Я заново отточил кухонным ножом красный и черный карандаши. Красным я выведу название и первую заглавную букву – как в старинных книгах. А черным стану писать весь роман. Я сразу решил, что это будет роман – с морскими приключениями, пиратами и сокровищами.
Итак, у меня было чем писать. А на чем?
С бумагой было туго. Чистые тетрадки выдавали нам в школе по строгому счету. Их не хватало. Часто приходилось писать на всяких случайных листках, на обороте старых документов, а задачки мы иногда решали даже на газетах.
Я подумал, что если газеты годятся для школьных занятий, то сойдут и здесь. Тем более что другого выхода не было.
Старые газеты мы припасали для растопки и хранили в углу за этажеркой. Я их вытащил оттуда под негодующие крики старшей сестрицы. Скобками из медной проволоки я сшил тетрадку размером в одну восьмую газетной страницы – так, чтобы писать поперек печатных строчек.
Потом встал коленями на стул, подвинул тетрадку к лампе, сердито оглянулся на Людмилу – чтобы не подглядывала – и вывел название: ОСТРОВ ПРИВИДЕНИЯ.
С чего начинаются главные события во всех классических романах с морскими приключениями? Конечно, с бури. Вспомните «Робинзона», "Пятнадцатилетнего капитана", «Гулливера»… Я не хотел отступать от правил. Я написал:
Отчетливо помню большую красную букву Б в начале строки. И эту черную неровную строку с первыми словами моего «романа» (она дерзко пересекла цепочки мелкого газетного шрифта). И разлапистое Т, совершенно ненужное в слове «ужасная» (про это мне потом сказала мама).
Вторая строчка рассказывала, что "волны были как десятиэтажный дом".
В ту пору я ни разу не видел десятиэтажных домов. Самые большие здания в Тюмени тогда были высотой в четыре этажа. Но эта высота казалась мне совершенно недостаточной, чтобы изобразить гороподобные волны «ужастной» бури.
