Встреча с неведомым(изд.1969) - Мухина-Петринская Валентина Михайловна (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Почему-то преследовало ощущение, что ты попал в сказочный мир. В детстве мне подарили сказки Топпелиуса, и я зачитывался ими. Из-за ближайшего утеса могла выйти Звездоглазка. Этот край наверняка посещали единороги. А может, в здешних горах жили гномы, и под музыку Грига, если повезет, увидишь их шествие. А может, рядом, вон за той горой, живут люди с глазами посреди груди, как уверяли древние землепроходцы.
Неведомые, незнаемые места… Здесь могло произойти что угодно.
Я удивлялся, как спокойно, не ожидая никаких чудес, жили и трудились взрослые.
Отец говорил, что наука — это исследования, исследования и снова исследования, пока груду накопленных фактов не озарит молния вывода.
Работы было много, особенно у Жени. Программа работ по Международному геофизическому году требовала по крайней мере трех геофизиков, а Женя был один. Поэтому в наблюдения по геофизике включились все научные сотрудники. Это называлось, как и у моряков, — нести вахту.
Я очень любил бывать в «святилище» Жени — геомагнитном и геофизическом павильоне. Там была аппаратура.
Ничего-то я в ней не понимал! Была камера «С-180» для фотографирования полярных сияний. На кинопленке фиксировалась полная картина полярных сияний, начиная от первой слабой вспышки света в темном небе до полного затухания. Женя давал мне просматривать пленку. Там были точнейшие (на одном миллиметре до шестисот штрихов!) спектрографы, которые, отмечая изменения спектра, должны были раскрыть физику явления. В облачные ночи высокие слои атмосферы просматривал локатор. Какие-то камеры с наклонными пультами, зеркалами в полметра диаметром, столь хрупкими, что страшно до них было дотронуться пальцем. Больше всего было всяких автоматических действующих самописцев, хронометров.
Механик Бехлер был тоже частым гостем в научном павильоне. Когда в камере «С-180» сломалась решающая деталь, Борис Карлович выточил вручную напильником уникальную шестерню. В цементных нишах стояли загадочные приборы, улавливающие частицы, приносящиеся на землю из космоса.
Но самой большой гордостью Жени был нейтронный монитор.
Женя сказал о нем так: «Позволяет исследовать составляющую космического излучения, обследующую малой энергией». Вы что-нибудь поняли? Я — ничего!
Был там и прибор, регистрирующий колебания земной коры, но, кажется, никаких колебаний на плато не наблюдалось. Этот прибор назывался «сейсмическая установка».
Во всех разговорах ученых часто употреблялось слово полюс. Плато находилось к полюсу ближе, нежели к Москве или к Иркутску. Это завораживающее слово я слышал (ей-богу, без преувеличения!) по сто раз за день.
Магнитный полюс, географический, геомагнитный, полюс относительной недоступности, полюс холода (по счастью, он лежал не у нас), полюс ветров… Слово это было символом дерзаний, символом исследования загадочной и непостижимой Земли, которую только еще предстояло узнать.
Материалы, полученные в Жениной лаборатории, должны были поступать к ученым всего мира.
Октябрь отец провел в домике на леднике. Отправляясь на ледник, он спросил меня: пойду ли я с ним или останусь на станции? Я с чистой совестью предпочел остаться на станции и даже радовался его отсутствию.
Учителем моим на этот месяц стал Женя, а с ним гораздо веселее заниматься. Вообще я чувствовал себя без отца свободнее. Нам сбросили мешок с почтой, и там было мне два письма от бабушки. Она писала, что здорова, скучает обо мне, а маме писать некогда. Потом шла масса наказов и советов. В конце письма сообщалось о дебюте мамы. Мама не имела успеха… Теперь она готовится выступать в новой пьесе какого-то молодого драматурга, который восхищался ее игрой. Бабушка забыла написать папе привет.
В свободное от занятий и работы время мы все ходили на лыжах, бегали на коньках по замерзшей Ыйдыге, катались вместе с эскимосиками на санках. После ужина собирались в кают-компании, пели хором, танцевали, слушали радио, разговаривали, спорили.
Чаще всего велись серьезные научные беседы, из которых я понимал десятую часть. Все же кое-что понимал. Так, например, я понял наконец, почему Ангелина Ефимовна отправилась на это плато. Все же она была доктор наук и, как другие профессора ее возраста, могла бы спокойно заведовать кафедрой в университете и жить в своей удобной квартире в центре Москвы.
Я думал сначала, что она только из-за вулкана поехала в эту экспедицию, но оказалось, что вулкан интересовал ее между прочим. Профессор Кучеринер была одним из основоположников совершенно новой науки — геотермики: науки о тепле Земли.
Ангелина Ефимовна говорила, что в поисках новой энергии человечество пошло не по тому пути. Самая мирная, самая безобидная энергия — это энергия тепла Земли. Неисчислимые выгоды сулит она. В любом месте земного шара можно сооружать геотермические станции, которые будут превращать тепловую энергию в электрическую и не иссякнут, пока на Земле есть жизнь. И не нужны для этого всякие реакторы и дорогостоящие устройства, не нужно загораживаться толстыми бетонными и свинцовыми стенами, а потом ломать голову над тем, куда деть опасные радиоактивные отходы.
Даровая энергия, мощная и практически неиссякаемая, потому что человечеству ее не пережить, — у нас под ногами, только надо ее взять! В чем-то мечты профессора Кучеринер совпадали с мечтами моего отца, Жени Казакова и Вали (это их всех и объединяло). Воздействовать внутренним планетарным теплом на климат, погоду, растопить вечные льды, сместить полюсы холода, укротить горячее дыхание Земли…
Отец утверждал, что это возможно, но обязательно потребуется предварительный физико-географический анализ последствий изменения климата Земли.
Подземный океан горячей воды во многих местах прорывается наружу. Ангелина Ефимовна уже нашла множество теплых ручейков, которые, как и озеро на плато, не замерзали зимой. Источники эти, в большинстве радиоактивные, несли следы сложных процессов там, в недрах Земли, где вода нагревалась, как в гигантском самоваре. Ангелина Ефимовна и была занята изучением этих горячих источников.
В первый год плато баловало нас: летом почти не было комаров. Помню, об этом много было споров. Кажется, никто так и не смог объяснить, почему комары и всякий другой гнус избегали эту местность. Нам это было, разумеется, на руку. Короткая осень была ясна и прозрачна.
Но в конце октября мы узнали, какие здесь бывают бураны.
Со страшной силой ветер нес снег, почти параллельно земле; сбивал с ног даже мужчин. Валю не пустили на метеоплощадку. Пошли Женя и Бехлер, держась за натянутый канат. Они еле довели наблюдения до конца.
И долго потом никак не могли отдышаться. Мы очень боялись, чтобы не снесло палатку эскимосов. Но, занесенная сугробами снега, она устояла. В нашем доме было тепло и уютно. Поужинав в тот вечер кое-чем (плита не топилась: дым гнало обратно), мы, как всегда, собрались в кают-компании. Валя казалась расстроенной чем-то и поглядывала на меня неодобрительно. Я не мог понять почему.
Наконец она не выдержала и со своей обычной прямотой спросила у меня:
— А Дмитрий Николаевич сейчас не боится там один?
— Боится… папа? — Я удивленно посмотрел на нее.
— Что тебя удивляет?
— Разве взрослые боятся?
— Когда человек один, всегда как-то страшно, — серьезно произнесла Валя. — Ты бы хоть Кудесника своего послал с отцом.
Я смутился. Почему-то я ни разу не подумал, что отцу боязно или тоскливо одному. Он звал меня с собой, а я отказался. Предпочел быть там, где веселее.
Той ночью, лежа с Кудесником на папиной постели, я думал о своих родителях. Думал о маме, которая в Москве и уже не знает никаких буранов. Добьется ли она славы? Отчего первое выступление ее было неудачным? Думал об отце. Мне было теперь совестно, что я отказался с ним ехать. Какой ураган… А вдруг снесет дом на леднике и он покатится прямо в пропасть? Ветер выл за стенами, как сотни голодных псов. И я никак не мог заснуть от тревоги и тоски. Засыпая уже под утро — условное утро, потому что та же темная, непроницаемая ночь была за окном, — я решил, что в следующий раз непременно поеду на ледник с папой. Мне было стыдно. И я вдруг подумал, что бабушка ошибалась в папе, как ошибалась, впрочем, и в дочери. Ведь мама отнюдь не Клара Копперфильд!
