Зеленое окно - Тихомиров Олег Николаевич (бесплатные версии книг .TXT) 📗
Но девушка сидела смирно. Я покосился на нее краешком глаза — нет, она не зубрила. Она даже не смотрела в книгу. В раскрытую книгу, которая лежала у нее на коленях. Взгляд ее скользил поверх страниц и упирался куда-то в землю, шагах в трех от скамейки.
Что она разглядывала, понять я не мог. Ничего интересного там не было. Пустое место. Разве лишь какой-нибудь муравей пола. Но вряд ли стала бы она так смотреть на него.
Я вспомнил, как однажды муравьи завелись у нас на кухне. Они торопливо ползали один за другим как бы по узенькой дорожке. Появляясь откуда-то на подоконнике, они пробегали короткое расстояние но стене и ныряли в щель за буфетом. Я нисколько раз смахивал их, но они показывались тишь и направлялись точно тем же путем. Тогда я решил проследить, куда же они так стремятся. Я принялся выгружать из буфета посуду, всякие банки, скалки и кастрюльки. Одно блюдце, помню, разбил. Когда же буфет был пуст и я смог отодвинуть его, то обнаружил между ним и стенкой леденцовую конфету.
Почему только это я вспомнил? А наверное потому, что посмотрел на главную аллею. Среди больших безлюдных газонов она казалась узенькой, и народ по ней шел, шел и шел. Точь-в-точь как те мои муравьи.
С главной аллеи слышались шум шагов и гонор. Если б я был не один, если б я был с Таней, как хорошо было бы двигаться там, о чем-то болтать и смотреть, как она улыбается! Только сейчас она улыбалась не мне, а Витальке. Как же это все получилось? Как-то постепенно, незаметно.
«Сердце красавицы…» — вспомнился сладкий голос.
Может, нужно было говорить с Таней о чем-то таком? Всякие там слова?… А я даже тогда на стене написал лишь: «Таня + Эдик =». И все. Больше не смог. А Виталька, наверное, говорил ей эти слова. Ему ничего не стоит. Раз, два — и готово. Ну а зачем она и мне продолжает улыбаться? И ему, и мне. Как будто ничего не произошло. Как будто все хорошо. И в поезде, пока ехали, все крутилась вокруг меня: «Эдик, Эдик…» А сама!..
«Сердце красавицы…»
Нет, лучше о чем-нибудь другом думать.
Я взглянул на свою соседку по скамейке. Она сидела все Ё том же положении. И книга была раскрыта на той же странице. Я запомнил: в левом углу была картинка. А смотрела девушка все так же мимо книги. Я пригляделся. Нет, теперь она сидела с закрытыми глазами. Ну и ну! Значит, каждый зубрит по-своему. А может, она заснула? Я где-то читал, что во время сна можно изучать язык.
У девушки вздрогнули плечи. «Проснулась, — решил я, — а теперь начнет повторять вслух». Но она продолжала сидеть все так же неподвижно, с закрытыми глазами.
И вдруг я увидел, как по щеке ее поползла слеза. Она обогнула уголок рта и повисла на подбородке.
Мне стало очень жалко эту девушку. Она плакала беззвучно, не вытирая слез, будто кругом никого не было, будто она сидела одна в своей комнате. Только щека у нее иногда чуть заметно дергалась.
«Не сдала экзамены, — догадался я, — провалилась».
Я не могу понять, как это произошло, но я подвинулся к ней и сказал:
— Вы не плачьте… ну бывает ведь…
Как-то так по-дурацки сказал и сам испугался.
И тогда она подняла голову и посмотрела на меня. Глаза у нее были темные-темные и мутные от слез.
— Что — бывает? — спросила она, словно ничего не поняла.
— Ну это… — сказал я, — двойка… на экзамене.
— На каком экзамене?
— На вашем.
— На моем?
Она рассматривала меня недоуменно. И вдруг улыбнулась. Потому что все поняла. Правда, улыбка была короткой и слабой. Глаза ее снова стали печальными, темными. Она сказала:
— Он меня не любит. Понимаешь?… Не любит. Произнесла она это просто и спокойно, как будто мы были с нею добрые знакомые, как будто давно уже ноли беседу обо всем этом.
Никто со мной раньше так не разговаривал. Я даже представить себе не мог, что можно сказать это постороннему человеку.
Мне почему-то захотелось, чтобы у нее было псе хорошо.
— А может, любит… — проговорил я.
— Не любит. — Девушка опять смотрела куда-то вниз. — Он мне сам сказал.
И снова мне показалось, что я давно ее знаю, и не просто знаю, а что мы друзья, настоящие друзья, большие.
— Меня тоже не любит, — бухнул я неожиданно.
Вот ведь как бывает. То я удивлялся, что она так со мной откровенна, и вдруг то же самое сказал постороннему человеку… Но, может, постороннему-то и легче. Я бы ни за что не открылся маме, или отцу, или моим знакомым.
Девушка молча взглянула на меня и не ответила, словно еще ждала чего-то.
— Она мне не говорила, — добавил я, — только я сам знаю.
Больше ничего не хотелось рассказывать о Тане. Но девушка и не спрашивала. А мне сделалось легче, и я даже попробовал пошутить.
— Да, знаю, — повторил я, — только реветь в три ручья из-за этого не буду.
— Тебе сколько лет? — спросила она.
— Четырнадцать, — решил я прибавить полгода.
— А мне двадцать один. Через семь лет ты бы не так сказал.
— Ну да! Не так… То же самое и сказал бы, — заупрямился я.
Девушка опять слабо улыбнулась.
— Много ты понимаешь, — произнесла она.
— Не меньше вашего! — разозлился я.
Только что говорил с ней на равных, поделился как с человеком, а она… Словно вдруг увидела во мне малолетку.
Я уже думал подняться и уйти, но, взглянув на нее случайно, увидел, что она переменилась. Улыбалась она теперь не слабо, а вовсю, и глаза смотрели весело, тоже смеялись.
— Тебя как зовут? — спросила она.
— Вам-то что?…
Она опять не обиделась. Сказала:
— Говори мне «ты». Не люблю неравноправия. — И снова спросила: — Так как же тебя зовут?
— Эдик… А вас?
— А «тебя», — поправила она.
— А тебя? — Я вдруг почувствовал, что от моей злости ничего не осталось.
— Нина. — Она протянула мне руку.
— Очень приятно, — сказал я и смутился. Где-то я видел, может, даже в фильме, как эти слова говорили девушке при знакомстве. Наверное, в них не было ничего особенного, но я произносил их первый раз, и мне было как-то неловко. Может, опять я в чем-то веду себя не так? Не подумает ли она снова, что я еще мал, чтобы со мной можно было разговаривать, как со взрослым?
И тут Нина спросила меня ни с того ни с сего:
— Эдик, а ты не москвич?
«Так и есть, — испугался я, и щеки мои запылали. — Веду себя как малолетний шкет! А что я не москвич, должно быть, у меня на лбу написано».
Нина, конечно, заметила, как я залился краской, и поспешила пояснить:
— Я вижу, ты купил московские открытки, пот и спросила. Потому что я сама такая. Как куда приеду, запасаюсь всякими открытками и путеводителями.
— А-а-а… — У меня гора с плеч свалилась. Я повертел в руках набор открыток и зачем-то сказал: — Это я в Кремле купил.
Совершенно непонятно, для чего я так сказал. Она хотела узнать, из какого я города, а я ей про открытки.
— Где ж ты еще побывал? — спросила Нина.
— Нигде. Я только утром приехал. — И добавил: — Из Уярска.
— Это с самого утра ты ходишь по Москве?
— Да нет… — проговорил я и умолк: не хотелось рассказывать о Дим Димыче и его учебной машине. — Не с самого.
— Наверное, голодный, как Бармалей?
Я улыбнулся, потому что привык считать Бармалея не столько голодным, сколько кровожадным. Но поразмышлять о Бармалее я не смог. Другие мысли завертелись вдруг в моей голове: чего бы проглотить на самом-то деле?
И опять Нина сразу же обо всем догадалась.
— Идем, — сказала она.
— Куда?
— Поедим. Заодно на Москву с высоты посмотришь.
— С какой высоты?
— С пятнадцатиэтажной. Ну, пошли?
Кабина этого лифта была очень большой. Вместе со мной и Ниной сюда вошло еще человек пятнадцать. Лифтерша сидела на удобном вертящемся стуле у щитка с кнопками. Возле нее был телефон, а над нашими головами беззвучно работал вентилятор.
— Все в кафе? — спросила лифтерша и, чуть выждав, нажала кнопку.
