Единственная - Ярункова Клара (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Но теперь она какая-то странная. Не только посылает меня на каток, но даже ругаться перестала, чтобы в доме тихо было. Отцу не жаловалась уж не помню с каких пор. На ужины готовит целые пиршества и сама предлагает папе черный кофе. И маме. Но мама пьет его на кухне, с ней. А мне вечно проповедует, Чтобы я слушалась отца и не спорила с ним. Да я и не спорю! Неизвестно, когда и спорить-то. К его возвращению меня уже загоняют спать. Надо как-нибудь подкараулить его, мне нужна мохнатая шапка. Может, уделит малость из своих тяжелым трудом заработанных, если скажу, что у меня голова мерзнет. С ним легче договориться, чем с мамой, ей шапка не нравится. А отец не знает, сколько у меня шапок, и всегда твердит, что голова в тепле — залог здоровья. Он, когда простужается, спит в берете, говорит, только это ему и помогает. Ха! Мне шапка тоже поможет — потрясти человечество на катке!
Я ни с кем не договаривалась, потому что и не предполагала, что каток вдруг свалится с луны. Вернее, с неба. Ха-ха! («С луны свалилась» — это такой фильм, там одна свалилась в озеро со скутера, а потом демонстрировалась по деревне в бикини, и все крестьяне пялили на нее глаза.) Раз я ни с кем не договорилась, то поехала на трамвае. Была бы компания, конечно, интереснее было бы тащиться пешком. А в одиночестве — нет, нет. Слишком далеко.
На катке была скучища. Кроме Марцелы, Ивана, Бланки, Микуша, Пале Берната, Кинцелки и одноклассников из художественной, не было никого знакомых. Кинцелка сказала, что отец Бабинской еще в тот день, перед каникулами, подал заявление в двенадцатилетку. Попросил у директора чистый бланк и тут же его заполнил и отдал. Кинцелка знает все. От Антонии. Правда, про это и я знала. Не от Антонии, а просто легко было догадаться.
Домой вернулась в шесть. А у нас Верба! То есть моя классная учительница Врбова. В общем-то меня это с ног не сбило. Она посещает семьи, вот и к нам пришла. На каждую семью у нее отведено ровно по десять минут. Что можно наговорить за десять минут? Она сидела в комнате с мамой. Мы с бабушкой окопались в кухне. Но Верба все не уходила, и бабушка вытолкала меня в комнату — мол, надо же поздороваться. Ну вошла я. А что такого? Верба была как мед. А почему бы и нет? Я в школе вполне приличная. Через две минуты я взяла чашки со стола и спросила, не сварить ли еще кофе. Мама, ясно, чуть не лопнула, но виду не показала. Дело в том, что я в жизни еще ни разу не варила кофе. А Верба кивает — давай, мол. Я выкатилась в кухню и сказала бабуле, чтобы она не сквалыжничала, а сварила бы сногсшибательный напиток.
— Подсыпь, подсыпь еще, — толкала я ее под руку, — не жадничай!
— Ну погоди! — шепотом стращала меня бабушка. — Она уже спрашивала, как ты со мной обращаешься, и я рассказала, какая ты грубиянка!
Сначала-то во мне что-то екнуло, но потом я поняла, что это неправда. Ни капельки я бабке не верю! Пусть мы с ней ругаемся, но чужим она меня никогда не выдает. Да еще учительнице!
— Жалуйся сколько угодно, — выпалила я наугад, — никто тебе не поверит. Тем более Верба.
— Но-но! Вот возьму и взаправду все скажу! — грозила бабушка.
Ясно! Она еще и словечка не пикнула!
Я элегантно подала кофе и удалилась, поняв, что со стороны Вербы мне ничто не угрожает.
Явился отец. Бабушка забегала вокруг него: мол, не подать ли ему ужин в кухне. Услыхав, кто у нас сидит, он сказал, что поужинает позже, и бросился в ванную бриться, чтобы произвести впечатление на Вербу. Ха, могу себе представить! «Пани Врбова, не хотите ли закурить? Вам удобно сидеть? А то я принесу подушечку… Так как же ведет себя наша Ольга?»
Хо-хо-хо!
Куда там десять минут — пока длился визит, я прочитала всего «Пастушка божия». Ничего другого в моей комнатушке под рукой не оказалось. Это такая древняя бабушкина книжонка. Но трогательная, хоть плачь. Как на бедного пастушка наваливали ужасно много работы, потому что он был сирота, но бог его от всех бед спас и в конце концов взял на небо. Аминь. Когда-то люди этому верили. Но мне было жаль пастушонка, он был такой маленький и одинокий. Счастье, что ему помогал господь бог. Нынче-то несчастным детям никто не помогает, когда они горят по математике или гео.
Некоторые слова из «Пастушка» я не поняла. Бабушка мне объяснила, что «повойник» — такой платок, которым раньше женщины обкручивали головы, «смутный» — значит грустный, печальный, «орать» — значит пахать. Смех!
В девять часов за Вербой захлопнулись двери, папка пришел в кухню и молча стал ужинать. Я шмыгнула в комнату выспросить маму, что было. Выяснилось, что Верба явилась вовсе не «посещать семью», а просто она встретилась с мамой в магазине. Потом, когда они проходили по нашему двору, мальчишки громко здоровались с Вербой, чтобы она их узнала даже в темноте. Шупо, тот даже спросил: «Куда вы, товарищ учительница?» Он любит так подлизываться. А Верба ему и ответь: «Меня пригласили на чашку кофе».
Когда мама это сказала, я чуть не умерла.
— Ох, ты же меня просто убила! — произнесла я, когда ко мне вернулся дар речи. — Теперь я во двор ни ногой!
— Да что такого? — не поняла мама.
— Что? — я была готова разреветься. — Ты еще спрашиваешь?
Я ей объяснила, что теперь все думают, будто она нарочно затащила к нам Вербу, чтобы та мне покровительствовала. Я бы думала то же самое, если б была тогда во дворе.
— Да, здорово ты меня подкосила, теперь мне крышка!
— Ну, знаешь, — рассердилась мама, — не выдумывай глупости! Мы знакомы с ней девять лет, почему же нельзя нам посидеть за чашкой кофе?
— Я же тебе говорю почему! — крикнула я.
— Замолчи! — Мама даже ногой топнула. — Если кто что скажет, ты объяснишь, и дело с концом! А теперь иди спать.
Скажет! В том-то и дело, что никто ничего не скажет, а думать будут все! Некому и объяснять-то будет! Нет, пропала я совсем!
Перед сном я попросила маму, чтобы никто никогда не вздумал мне покровительствовать. Что я, Бабинская?
Надо еще сказать это же отцу, с него скорее станется…
На следующий день меня опять услали на каток. Возвращаясь с Иваном и Марцелой, мы разговаривали о Банска-Бистрице — там, оказывается, в моде больше лыжи, чем коньки. Иван, оригинальничая, говорил банска-бистрицким говором:
— Кабы у нас да таки круты горы-то, и мы б все на лыжи-то становились бы, не на эти несчастные железки-то.
Может быть. Я на лыжах катаюсь неважно, поэтому предпочитаю коньки. Ивана я на лыжах не видела. По его словам, нет в Банска-Бистрице лучшего горнолыжника, чем он.
— А теперь скажи, какую девчонку ты там закадрил, — подковырнула я его. — Я знаю тамошних девчат, вот мне и интересно.
Только Иван расхвастался, что, ясное дело, девчонок было много, а всех он запомнить не может, как вдруг меня словно обухом по голове стукнуло: вижу, стоят под нашим балконом две знакомые фигуры и глазеют вверх. Хорошенькое место выбрали, тупицы! Я так и обмерла, представив себе, что кто-нибудь из наших выйдет на балкон и посмотрит вниз. Надо было чуть не наскочить на них, чтоб они оторвались от нашего балкона и опустили взгляд на нормальный уровень.
— Привет! — первым очнулся веснушчатый Шанё. — Вот случай!
Ничего себе случай! Правда, хорош?
А другой — Имро — слова не мог выговорить.
— Ты тут живешь? — сказал опять-таки Шанё. Господи, шпионят за мной, как Шерлоки Холмсы, а еще спрашивают, тут ли я живу! Ну и обезьяна этот Шанё!
Тут, слава богу, фонарь замигал, и Имро наконец собрался с духом.
— Тоже мне освещение, правда? — сказал, пренебрежительно взглянув вверх, — и в эту минуту фонарь окончательно погас.
— Не знаю, что это с ним, — посмотрела и я на фонарь. — Вообще-то он светит нормально.
Это был тот самый фонарь, который светит в комнату Штрбы, и Иван при его свете читает детективные романы, когда мать у него гасит лампу. Мы-то живем на четвертом этаже, выше фонаря. Но только я договорила, неоновые трубочки опять покраснели, замигали как сумасшедшие.
