Барьер трёх минут - Раннап Яан Яанович (книги бесплатно полные версии .TXT) 📗
С этого дня мы больше не бегали по своим кольцевым дорогам. Я вдруг почувствовал страсть к открытиям. Куда поехал грузовик, следы которого мы потеряли? Откуда ведут узкие колеи велосипедных колёс? Где же река, о которой дедушка так много рассказывал? Сбегаем, а, Этти?
Выговор подействовал. Побежали. Больше он не отставал, теперь он семенил впереди меня. И лишь когда тропа раздваивалась, он останавливался и ждал меня, склонив голову набок, словно спрашивал, куда свернуть.
Куда ведут лесные тропы? Кто протоптал их? Иногда мы легко находили ответ. Например, когда тропа обрывалась на зелёной от зарослей черники лесной поляне или вела к клочку покоса, вклинившегося в край болота. Значит, сюда ходят по ягоды или косить сено. Но иногда мы попадали на тропки, возникновение которых трудно было объяснить деятельностью людей. Тогда я говорил Этти:
— Это наверняка тропа какого-то животного. Ну-ка, принюхайся, может, узнаешь по запаху, кто её протоптал?
Он делал это сейчас же. Стоило мне лишь указать на что-то, как он уже совал туда свой нос. Ньюх, ньюх, ньюх — старательно принюхивался щенок и затем сообщал своё мнение звонким лаем. Он узнал хозяина лесной тропы.
Никто лучше меня не знает, что значит для человека способность передвигаться. Когда у меня из берцовой кости вынули иглы, когда мне разрешили вставать, когда я понял, что могу ступать на обе ноги, не чувствуя при этом острой боли, я сначала ничего другого не хотел, как только ходить, ходить, ходить. Неуклюже пошатываясь и покачиваясь. От стола к окну, из одной комнаты в другую, на двор и на улицу. Но того, что и бег может доставить почти столько же радости, я тогда не знал. Этого не знает большинство людей. Да и не узнает, если не попробует, если останется для них неизведанным такой бег трусцой по пахнущим смолой и хвоей пригоркам, среди низин, где растёт болотный багульник, белоголовая пушица и терпко пахнущие кусты таволги.
Да, без ног, способных бегать, я никогда бы не попал в самые дальние закоулки леса за хутором Хюти. Не обнаружил бы ель, которая поднималась над рекой из прибрежного кустарника как огромная зелёная башня, прямо в поднебесье, без единого просвета между зелёными колючими лапами. Остался бы неувиденным поднимающийся горкой между болотными берёзами Барсучий остров, под которым был целый подземный город, и его более плоский остров-близнец, на котором штук сто ёлок, потерявших хвою и кору, росли так близко одна к другой, что возникало впечатление, будто это орган, огромный лесной орган с навеки замолкнувшими трубами.
Нет, если бы я только ходил, всё это осталось бы неувиденным. Пока я сюда дошёл бы, комары сожрали бы меня вместе с моими кедами производства фабрики «Пыхьяла». А так удалось удрать от комариной стаи.
До сих пор наши пробежки в лесу были всё же больше «прогулочным бегом», но вот наступил день, когда мне пришлось напрячь всю свою силу и волю.
Однажды под вечер мы бежали по холмам, заросшим смешанным лесом, и наткнулись на куст сирени. Но, судя по всему, Этти, то и дело забегавший вперёд и зазывно оглядывавшийся, не придал теперь нашему открытию ни малейшего значения.
— Глупый ты пёс, — сказал я ему. — Этот сиреневый куст таит в себе гораздо больше тайн, чем дурацкие пни, которые ты так старательно и радостна обнюхиваешь. Скажи, откуда тут в лесу взялась сирень?
Конечно же, он не знал. Да и вообще ответить на этот вопрос трудно. Как попадают в лес кусты смородины, малина, яблони — объяснить легко, но ведь семена сирени птицы не клюют. Кто же мог помочь этой сирени перебраться за многие километры? Был бы там дом поблизости, я подумал бы, что когда-то давным-давно, когда везли саженцы, одно растеньице просто потеряли по дороге, но в этих местах ведь жилья не было. По крайней мере дедушка об этом не рассказывал.
Этти вертел головой и при этом смотрел так, словно понимал, что на пень, который лишь немножко попахивает мышами, не стоит и времени тратить. Опустив нос к земле, он бегал вокруг сиреневого куста, пока вдруг не бросился разгребать лежалые листья и обломки сухих веток.
Этот уже немного повзрослевший щенок был гораздо предприимчивее, чем я мог предполагать. С помощью своих двух передних лап он секунд за двадцать раскрыл тайну сиреневого куста. Из-под мусора и слежавшихся листьев показался раскрошившийся угол фундамента.
Но показалось и нечто другое. Щенок неожиданно взвизгнул и невиданным до сих пор прыжком бросился на спину. Несколько секунд я не мог различить, где у него ноги, уши и хвостик. Скулящий клубок шерсти крутился в траве и замшелом подлеске, пока, наконец, вдруг не раскрутился, встал на ноги и бешенно закружился.
Из угла фундамента слышалось воинственное жужжание. Ясно, надо удирать пока не поздно. Я свистнул и побежал в сторону дома.
Спустя мгновение Этти пролетел мимо меня. Как ракета, как чёрная молния, как тот, кто, попав в тяжёлое положение, видит спасение лишь в стремительном бегстве. Я свистел, звал его, он и внимания не обратил. Убежав вперёд метров на сто, может быть, на полтораста, он со всего маху бросился опять на землю и принялся кататься по траве.
У меня похолодела спина. По пути сюда мы прошли немного по шоссе. Этти, конечно, на поводке. Я хотел, чтобы он понемногу привыкал к автомобилям. А что если он теперь помчится той же самой дорогой назад домой? Сколько задавленных машинами собак видел я из окошка автобуса. Можно ли надеяться, что сейчас, обезумев от боли, он сможет соблюдать осторожность?
— Этти, сюда! — крикнул я повелительно.
Он всегда подбегал, когда я звал его. Мы уже два месяца тренировались на подход по команде. Но теперь он не послушался. Странно вскидывая зад, он скакал передо мной, как галопирующая лошадь. Однако расстояние между нами не увеличивалось, скорее — уменьшалось.
Так быстро я в жизни не бегал.
Мысленно я прикидывал, далеко ли ещё до тропы, которая привела нас от шоссе на гребень холма. Семьсот, шестьсот, пятьсот метров? Я должен догнать его, пока он не добежал до неё. Должен по крайней мере догнать и бежать рядом с ним, чтобы затем повернуть и повести его за собой, подальше от шоссе, на наш старый добрый Невский проспект.
Дышалось ещё легко. Я свистнул. Конечно, вышла нескладно, тихо. Попробуйте-ка сами свистнуть на бегу, увидите, что получится. Но он всё же услыхал. Свист был нашим условным знаком. Это означало: ищи меня, догоняй. Свист действовал лучше, чем оклик по имени. По свисту он привык оставлять любое занятие и бросаться ко мне. Но теперь он лишь сбавил скорость и поглядел назад. Бросил один-единственный взгляд, не больше. И понёсся дальше.
Вот так оно и бывает, когда бегут наперегонки, подумал я. Видимо, я забыл как это бывает. Может быть, когда-то давно, до болезни я и бегал наперегонки, но теперь почувствовал себя первооткрывателем, почувствовал впервые, как колено больше ни за что не хочет подниматься, как шаг становится всё короче и в груди начинает жать, а на пояс как бы навешивают дополнительные гири. Неужели мне придётся познать и то, как полностью выкладываются в беге?
Нет, это осталось на другой раз. Я догнал его. Метров за сто до шоссе я не только догнал его, но и вырвался на шаг вперёд.
— Ну, Этти, — сказал я минут десять спустя, после того, как мы счастливо добрались домой и он прошмыгнул в свой угол, а я вытащил у него из шерсти на загривке двух раздавленных шершней и с брюшка сбил щелчком ещё одного, живого.
— Ты, конечно, не Затопек и я не Лассе Вирен, но и мы не такие уж слабаки.
Его хвостик застучал по полу. Наши точки зрения совпали, как говорит отец.
Как говорит отец. В это лето он говорил мало. Он и не смог по-настоящему побыть в деревне. «Сознательные люди понимают, что предприятие испытывает трудности и не добиваются отпуска на летние месяцы», — говорил он иногда, когда приезжал в Хюти, и пространно рассказывал, что отвечают сознательные люди своему директору, если тому всё же приходит в голову дать им отпуск летом.
— Не могу, товарищ директор, — отец заламывал руки, — ведь пла-пла-а-ан, ведь про-про-проект!
