Злоключения озорника - Хольц-Баумерт Герхард (читать книги бесплатно полные версии txt) 📗
Бруно скромно сказал:
— Ух и вкуснятина! Макароны с помидорами!
Ребята от нетерпения стали стучать ложками по мискам. Бруно щедро разливал суп огромным половником.
Но одна девочка сказала:
— Что-то ваш суп на вид какой-то странный!
— Зато вкусный! — отрезал я.
Ребята не начинали есть, ожидая, когда вожатый скажет застольную присказку. Я сел поближе к дверям. Почему-то и Бруно сел поближе к дверям. Но вот Гарри произнёс присказку, и все разом зачерпнули по полной ложке.
Я тихо спросил Бруно:
— Ты чего не ешь?
— Живот что-то болит.
Я сказал:
— И у меня тоже. Лучше уж я сегодня ничего не буду есть.
Тут все начали плеваться и кашлять.
Луиза взвизгнула:
— Меня отравили!
Мы с Бруно — бежать! Кто-то из ребят выудил из супа помидор и угодил Бруно прямо в затылок. Так ему и надо! У меня всё ещё палец болел, а во рту горело как в печке.
И вот сейчас сидим мы с ним на берегу озера и удим рыбу.
А ребята тем временем сварили манную кашу и съели её с малиновым сиропом. С нами никто не разговаривает.
— Неважно! — говорит Бруно. — Сейчас наудим рыбки да поджарим. Нужна нам их манная каша!
— Опять хвастаешь! А рыбу-то жарят с костями или без?
Макароны с помидорами я теперь даже видеть не могу. В животе у меня рычит, будто посадили туда живого льва…
Как я решил стать космонавтом
I
Космонавт-7 — Циттербаке
Папа иногда говорит:
— Альфонс, ты ужасный болтун. Ты выбалтываешь все свои тайны. А мы, настоящие Циттербаки, гораздо молчаливей. И вообще мы не такие… Должно быть, это у тебя от мамы.
Вот тебе и раз! Мама тоже обиделась. Она сказала, что и у них в семье нет болтунов, но что у неё никогда не бывает тайн от папы, да и вообще ей вся эта скрытность и молчаливость ни к чему.
Я про себя решил: обязательно докажу им, что умею молчать.
Так вот, не много прошло времени… Совсем недавно — в среду — я решил стать космонавтом-7, ну в крайнем случае — космонавтом-8.
Ещё до этого я собирался стать:
продавцом овощей,
клоуном,
шофёром такси,
водолазом,
велосипедистом-гонщиком,
генералом нашей народной армии
и даже бригадиром-забойщиком в шахте.
Но всё это меня ещё не очень устраивало. А кроме того, и дело было не к спеху.
Но в ту среду я прочёл книгу Юрия Гагарина и тут же твёрдо решил: буду космонавтом. Но я понимал, что об этом никому нельзя говорить — ни дома, ни в школе, да и пионерам тоже.
Папа-то наверняка не будет против. А вот мама! Мама обязательно скажет, что эта профессия чересчур трудная. «У тебя, — скажет, — Альфи, гланды не в порядке, тебе нельзя в космонавты!» А в классе и в отряде я не хотел ничего говорить, чтобы кто-нибудь из ребят не решил тоже стать космонавтом. А то устроят конкурс, набежит много народу, и мне дадут отставку. И Петер, и Эрвин, и Бруно — очень крепкие ребята. А Петер к тому же председатель совета отряда…
На другой же день я спросил его:
— Ты кем бы хотел стать?
— Техником по телевизорам, — ответил он.
И он очень удивился, когда я сразу высыпал ему в руку чуть не половину леденцов из своего пакетика.
— Правильно ты решил, — сказал я ему, — давай старайся!
Эрвин сказал, что хочет стать пограничником.
— Вот здорово! — говорю я ему. — Но только закаляйся как следует. А главное — тренируйся всё видеть в темноте, чтоб потом у тебя никто не пробрался через границу.
С Бруно дело оказалось сложней. И вообще могло плохо кончиться. Он хотел стать лётчиком-испытателем. Ещё чуть-чуть — и он вздумает стать космонавтом.
Поэтому я ему сказал:
— Лётчик-испытатель — это очень опасная профессия. Вдруг ты свалишься с высоты сорок тысяч пятьсот метров?
Бруно только пожал плечами:
— Подумаешь! Я же возьму с собой два парашюта!
— А если оба не раскроются, что тогда?
Бруно наморщил лоб. Тут-то я его и прижал.
— А представь себе, — говорю, — вдруг забарахлит у тебя мотор или вспыхнет пожар? Или плоскость ни с того ни с сего отвалится?
Он в ответ только хмыкнул.
А я ещё добавил:
— Никогда не пошёл бы в лётчики-испытатели. Уж слишком опасная профессия. Ни за что! И тебе не советую. А чем плохо быть водителем такси, водолазом или клоуном в цирке?
Бруно сразу обозлился:
— Ещё что скажешь! «Клоуном в цирке»! Вот я сейчас тебе как дам! Нет, обязательно буду лётчиком-испытателем. А ты можешь говорить что хочешь!
Так. Значит, тут у меня вышла осечка… Хотя, говоря по правде, лётчик-испытатель — это ведь ещё не космонавт… И я сразу придумал себе целый план, как я буду тренироваться на космонавта. Только план у меня был очень сложный. И чего я только потом не вытерпел!.. Но труднее всего было научиться молчать.
II
Как я всё время молчал
Говорят, в космосе совсем тихо. А правда, чудно? Никаких звуков — ни птиц, ни радио, даже листики на деревьях и те не шуршат. Самое важное для космонавта — это чтобы у него нервы не сдали. Вот я и решил: буду три дня молчать. Пусть это станет моим первым испытанием. Я достал два кусочка ваты, засунул в уши да крепко закрыл окна, задёрнул занавески и сел посреди комнаты на стул. Сперва всё шло хорошо, и я уже подумал: «А совсем не трудно сидеть в тишине!» Несколько минут спустя у меня зачесалась нога. Потом в голове зажужжало, и откуда-то очень издалека до меня донёсся мамин голос:
— Альфонс! Альфи! Ты что, не слышишь меня?
«В космосе и то тебя мама разыщет!» — сразу обозлился я. И тут же услышал её шаги в коридоре. Хлопнула дверь, и она вошла в комнату. Должно быть, она ничего не видела в темноте, потому что тут же натолкнулась на мой стул.
— Ой! — воскликнула она и зажгла свет. — Ну что за глупости, Альфи! Среди бела дня сидеть посреди комнаты в темноте!
Я уже хотел ей всё объяснить по порядку, но вовремя спохватился: космонавт должен уметь молчать!
— Ты что, онемел, Альфи? — спросила мама.
А я смотрел прямо перед собой и представлял себе созвездие Большой Медведицы.
— Ну знаешь ли, хватит! — рассердилась мама и достала из сумки кошелёк. — Ступай-ка в магазин, купи джема, маргарина и двести граммов сала.
Возражать было бесполезно. Я молча взял деньги, хозяйственную сумку и вышел.
В магазине я объяснил знаками, что мне нужно.
— У тебя что, язык отсох? — спросила продавщица.
Я подумал: «Вот бедняжка! Откуда ей знать, что я сейчас пролетаю мимо Луны и кругом царит абсолютная космическая тишина!»
За ужином папа долго смотрел на меня, а потом говорит маме:
— Послушай, с чего это наш Альфи молчаливый такой? Уж не натворил ли чего? Или его в стенгазете протащили?
Я молча жевал картофельный салат.
— Покажи-ка дневник!
Но в дневнике папа не нашёл никаких записей.
Когда ужин кончился, я убежал к себе в комнату и сел на стул. Сидел и молчал. Тихо вошла мама, потрогала мне лоб.
— Мне кажется, у тебя жар, Альфи!.. Вот видишь! — крикнула она папе. — Он заболел. И ушки, оказывается, себе ватой заткнул. Наверно, его где-то просквозило, а теперь уши болят.
Мама тут же обмотала мне голову шарфом, и я сразу стал похож на пасхальное яйцо с бантом наверху. Но ничего не скажешь — молчать так молчать! Тишина так тишина!
Вечером, на мою беду, зашёл Петер, чтобы обсудить со мной новый номер стенной газеты. Петер, когда бывает у нас, всегда говорит очень тихо. А у меня уши-то были заткнуты ватой, и я ни слова не мог разобрать. Он всё говорил, говорил о какой-то большой статье про подсказки. А у меня в ушах только бу-бу-бу!
«Должно быть, сопло ракеты не в порядке, — сразу подумал я. — Какие-то неравномерные толчки».
Я стал ходить по комнате взад и вперёд. В голове неотвязно вертелась одна мысль: как спасти ракету и себя? В конце концов Петер покрутил пальцем у виска.
