Мой класс - Вигдорова Фрида Абрамовна (книги хорошего качества .TXT) 📗
– Пожалуй, правда. Но посуди сам: четвёртый класс, да ещё мальчишки – это не просто.
– Завидую! – Шура встал, прошёлся из угла в угол, потом сел на ручку кресла. – Очень завидую тебе! – повторил он. – Очень хочу в школу. После фронта ещё больше, чем прежде!
По тому, как звучал глуховатый Шурин голос, как оживилось его лицо, утратив обычное насмешливое выражение, я поняла: это и есть сейчас самое главное для него. Но ведь и для меня это тоже главное.
– Знаешь, я очень огорчилась сначала, когда мне дали четвёртый класс. Показалось даже обидно: кончила институт – и вдруг в начальную школу. А теперь даже рада. Очень интересно начать с четвёртого класса.
– Ещё бы! Но знаешь, и этого, по-моему, мало. Я возьму первый класс – понимаешь, первый! – и доведу до десятого. Вот тогда с полным правом можно будет сказать: мои ученики!
– Авторское самолюбие! – засмеялась я. – Нет, нет, я понимаю, не сердись.
– Я и не думаю обижаться. Быть бы нам такими авторами, как Анна Ивановна… тогда и наши произведения, может быть, получатся не хуже. У неё ведь – говорю в данном случае о себе – не всегда был в руках благодарный материал… Я завтра же пойду к тебе, посижу у тебя на уроках. Это можно?
– Ох, лучше не надо! Я привыкла к тому, что взрослые бывают на уроках – и директор, и завуч, и методисты. Но чтоб ты или Анна Ивановна… нет, об этом я и думать не могу! При своих ещё больше неловко…
– Ну, послушай, ведь это нелепо! Приехать в Москву и не побывать у тебя на уроке – извини, это просто невозможно. Я бы тебя пустил к себе – и пущу, увидишь!
– Значит, ты не передумал?
– Я ни о чём больше не могу думать – это вернее. Меня уже приняли на заочный математический.
– Какого института?
– Киевского педагогического.
– Так ты не насовсем приехал?
– Нет, вернусь на Украину. Сейчас мне предлагают быть корреспондентом «Комсомольской правды» по Сталинской области. Это очень интересно, только не знаю, справлюсь ли. Ведь, кроме школьных сочинений да писем, я, ты знаешь, литературным творчеством не занимался. Но, как бы там ни было, буду работать и учиться. Понимаешь, в последние месяцы работал инструктором по школам в обкоме, много бывал среди ребят, среди учителей – и так не терпится притти в класс не гостем, не знакомиться, а учить! Никакими словами не скажешь, до чего интересно!
Он снова встал и начал ходить по комнате.
– Видела бы ты, что там у нас делается! Школы были почти все разрушены. Да и там, где уцелели, ничего нет, одни стены. Только название, что школа. Ни книг, ни наглядных пособий. Во многих местах ребята сами восстанавливали школы: штукатурили, красили, печи клали – всё своими руками. Какие чудесные ребята, если б ты только видела! А в одном селе была любопытная история. Там тоже сами ребята своими руками подняли школу, отстроились. Начались занятия, а они горюют: не та школа, что была прежде. До войны, понимаешь ли, они были богачи, гордость района – и кабинеты, и пособия, и библиотека солидная. А теперь пусто. Больше всего тосковали о книгах – в это время каждая печатная страничка была на вес золота. И вот в один поистине прекрасный день приходит посылка. Ни на чьё имя – просто в такую-то школу. Открывают посылку – книги! Да какие! Однотомники: Гоголь, Чехов, Белинский, Добролюбов, «Тихий Дон», «Молодая гвардия» – словом, названий двадцать, и всё самое нужное. Откуда? От кого? Ничего не известно. Месяца через два опять книжная посылка – и опять новинки, всё, что вышло в Москве за последнее время. И так весь год. Что творилось с ребятами, описать невозможно. Надышаться не могли на эти книги, гадали на все лады: кто им шлёт такие подарки? И только совсем недавно выяснилось: эту школу кончила одна девочка, которая потом поехала в Москву к родным и рассказала, как ребята восстанавливали школу и как у них плохо с книгами. А её дядя – инженер, большой любитель книг, у него прекрасная библиотека. Вот он и стал посылать им посылки. У меня к нему от ребят письмо: просили лично передать и сказать ему всякие горячие слова. Пойду к нему, повидаю.
Мы никак не могли наговориться. Шура всё ходил по комнате, пока я готовила еду; потом мы поужинали, я убрала со стола, перемыла посуду, а он снова зашагал из угла в угол и рассказывал; потом начинал расспрашивать меня и пытливо вслушивался, а потом мы наперебой вспоминали школу и всех, с кем учились, – ведь Шура почти ни о ком ничего не знал.
– Я тебя совсем заговорил! – спохватился он. – Это потому, что мы так давно не видались. Ты никуда не уезжала, всё время была в Москве?
– Всё время. Я хотела, чтобы Шура застал меня тут, если он вернётся.
– Трудно было?
– Как всем, не больше и не меньше. Дежурила на крыше, гасила зажигалки – этим тебя не удивишь.
– Удивляться я не разучился… Знаешь, одно из самых ярких моих воспоминаний за эти годы связано с Артеком.
– С Артеком? Почему?
– Видела бы ты, что сделали с лагерем фашисты!
– Я знаю, я читала. И потом, этим летом в Артеке был один мой ученик, он рассказывал.
– Он приехал уже в восстановленный лагерь, он не видел того, что мы. Ты хорошо помнишь Артек?
– Ещё бы!
– Попробуй представить его совсем пустым, мёртвым. Это дико! Двери комнат не открыты, а вышиблены, сорваны с петель. В краеведческом музее – конюшни. Помнишь парк Верхнего лагеря? Так вот, в этом парке пасли стадо. Из лечебницы выломали ванны и поили из них скотину. А пальмовую аллею в Нижнем лагере помнишь? Листья веерных пальм обломали на веники. Дворец Суук-Су подожгли. Ты говоришь – читала. А я видел.
Мне вспомнилось: после окончания седьмого класса нас – четверых из всей школы – отправили в Артек. Никогда до тех пор я не видела моря, гор, пальм, даже не подозревала, что может быть столько солнца, столько огромных, ярких цветов и такой чудесный дворец, звенящий от песен и смеха!
– В сорок четвёртом, как только освободили Ялту, в Артек съехались многие старые сотрудники, – рассказывал Шура. – Стали восстанавливать. Да что там можно было сделать голыми руками! А мы стояли неподалёку. Пришли они к нашему генералу, попросили скромно: «Выделите грузовую машину, никак сами не справляемся, войдите в положение». Большего они не ждали и не просили, хоть бы грузовик получить: они всё таскали на себе.
Генерал послушал-послушал и сказал, что сам поедет и посмотрит, как и что. Повели его по парку, показывают: в этом сожжённом дворце дети обедали, тут была пристань, здесь зажигали костёр… Потом принесли довоенный артековский альбом – сберёг кто-то. С каждой страницы смотрят весёлые ребята, улыбки во весь рот, щёки круглые… Он походил, посмотрел. «Что же вы, – говорит, – одну машину просите? Делать, так уж делать по-настоящему». Ну вот, прибыли мы восстанавливать Артек. Ремонтировали дачи, кухни, столовые. Отдельная приморская армия прислала электротехников, они восстановили электростанцию. Видела бы ты, как люди работали! С жаром, с радостью, как на празднике. А потом мы уходили на запад, а лагерь в это время готовился принимать ребят – первых ребят, понимаешь? Вот на что я бы хотел посмотреть: как ребята из Белоруссии, с Украины, из Ленинграда, из Сталинграда приехали тогда в Артек. Наверно, было хорошо…
– Я читала, как…
– Читала!.. Я хотел увидеть это своими глазами!
Кажется, я начала понимать перемену в Шуре. Прежде он очень редко, даже с ближайшими друзьями, мог говорить так горячо, так открыто. А теперь черепашьего панцыря, о котором когда-то так метко сказала Анна Ивановна, больше не было.
«А ведь он очень добрый», подумала я. Он не стал добрее, нет, он всегда был таким, но теперь он не стеснялся этого.
