Когда приходит ответ - Вебер Юрий Германович (читаем книги бесплатно txt) 📗
А чем же заменить этот язык? Какой метод, какой надежный инструмент поведет проектировщика к верным решениям? Каждый автор старых «Трудов» предлагал свой талисман. И над каждой статьей Мартьянов замирал в ожидании: «Вот оно!..»
Автор первый. Считает, что технические условия работы схемы можно выражать не в словах, а графически. Кружки большие и малые, обозначающие разные элементы. Лучи, их соединяющие. Стрелки, указывающие взаимодействие. И перед глазами — некий рисунок художника-кубиста, по которому автор берется определять возможности работы тех или иных сочетаний реле.
Стоит только применить его способ изображения, как в релейном искусстве наступит спасительный перелом. В него войдут «элементы науки», и проектировщики станут увереннее разбираться в паутине замкнутых и разомкнутых цепей.
Автор второй. «Метод рационального составления схем». Уже не только описание режима, а именно составление схем — самое трудное, пожалуй, что есть в создании всяких автоматических новинок, мука мученическая. Тут как верное средство автор предлагает таблицы. Множество разных таблиц. На каждый участок схемы — своя таблица, в которой глаз окидывает быстро все то, что обычно приходится расписывать страницами на длинной словесной тарабарщине. Крестики заменяют выражение «замкнутый контакт». Знак минус — «контакт разомкнут». А столбики и строчки в таблицах — вместо того чтобы запоминать, что и в какой момент должно быть замкнуто или разомкнуто. Короче, порядок переключений.
Пользуясь таблицей, можно уже не так длинно рассуждать и не так много удерживать в уме, уверяет автор.
Мартьянов видел на шершавых страницах тетради эти страстные попытки десятилетней давности. Попытки преодолеть громоздкую неповоротливость словесного языка, найти ему замену. В каком-нибудь новом языке, более гибком и более отвечающем тому, что творится в релейных нагромождениях. Авторы призвали на помощь изобразительный язык — язык графических построений.
В их заключительных фразах звучала уверенность, ну, скажем осторожнее, надежда, что их подход откроет новый путь. Путь превращения релейного искусства — искусства одиночек! — в науку.
Но почему же тогда…
Закрыв последнюю страницу, Мартьянов сидел неподвижно, обуреваемый вопросами.
Почему же он столько лет ходит вокруг релейных дел и ничего даже не слышал об этом? Разве он так грубо проглядел?
Почему же другие, уж несомненные знатоки, и тоже никогда об этом не упоминают?
Почему Же нигде не встречается, чтобы кто-нибудь пользовался таким графическим языком, если он столь много обещает?
Почему случается так, что выношенная мысль, блеснувшая догадкой, пропадает без внимания и гаснет где-то под спудом библиотечных залежей?
Только недвусмысленный призыв библиотекаря, гасившего лампы на соседних столиках, напомнил Мартьянову о действительном времени. Пора!
8
Толпа подступивших вопросов. И был только единственный способ найти на них ответ: самому ответить. Первое смятение от ленинградской тетради должно было уступить место другим, более холодным чувствам. Все проверить, ничему не доверяя, все взвесить на весах собственного расчета. Приди, прокурорский дух исследователя!
Листы с кружочками и лучами. Листы со столбиками таблиц. Листы с набросками типичных схем. Листы бумажным наводнением хлынули на его большой лабораторный стол. Следы его допросов. Расследование с пристрастием.
Он все проделывал вместе с каждым автором, принимал его обозначения, его способ рассуждений, решал вместе с ним его примеры, как самый преданный компаньон. Но потом шел все дальше и дальше, оставляя автора, предлагая уже свои примеры, раздвигая границы испытаний. Ну что ты, чистенький, гладенький метод, такой благополучный на специально подобранных образцах, — каким-то окажешься ты перед строем жестких требований и практически необходимых схем? Метод хорош, когда им может пользоваться не один только автор и не только на свой случай.
Он придумал список схем, по которому метод должен подвергаться допросу. Сначала то, что попроще. Одноэлементная схема, имеющая всего лишь одно исполнительное реле для приведения в действие какого-нибудь прибора. Однотактная схема, где сразу все включается от одного сигнала. Затем сложнее — многоэлементная схема, где имеются и реле, воспринимающие сигналы, и реле, приводящие по сигналу приборы в действие, и реле, промежуточные между ними. Еще сложнее — многоэлементная многотактная схема, где разные реле включаются и отключаются в разной последовательности. Еще сложнее — схемы с блокировкой, схемы циклические…
Мартьяновская склонность все сортировать и классифицировать находила тут полное удовлетворение. Но все это было нужно, все это ежедневно встречается в практике, создавая симфонию автоматических действий, и все бросает вызов: «А ну-ка, попробуй решить!»
Он бормотал по привычке условия задачи. Посмотрим, какой же будет по вашему методу структура релейного устройства, если нужно, чтобы при воздействии на один из элементов посылались короткие импульсы, а при воздействии на другой элемент — импульсы продолжительные? В телемеханике это называется «импульсным генератором с удлинением импульсов». Если говорить теоретически, то это будет «многотактная многоэлементная схема с возвратным действием». Как же ее изобразить на табличном языке? Он покрывает разграфленный листок ажуром значков и тихо бормочет над ними. Странно, слова он пишет обычно коряво, куриным почерком, а значки и цифры ложатся у него ровно и красиво.
На его бормотание оглядываются Верочка и Володя. Что опять затевает Григорий Иванович?
Слух о том, что Мартьянов затеял у себя в лаборатории — сидит над кружочками и таблицами, ищет какой-то универсальный метод, — просачивался все-таки по законам диффузии в институтские коридоры. Ничего еще толком не было известно, но мнения уже складывались.
— Ищем философский камушек! — громко встретил его в коридоре Копылов, радостно подмигивая и пытаясь по-дружески взять под локоть.
Мартьянов слегка отстранился. Заведующий новой лабораторией — автоматического контроля — был размещен со своим штатом в комнате напротив. Лаборатория номер девять. Но они никогда друг к другу не заходили.
Что-то неуместное показалось Мартьянову сейчас в подчеркнутой веселости этого здорового, полнокровного человека, и он сухо ответил:
— Да, ищем… Чего и вам желаем.
И снова затворился у себя в лаборатории над «листами допросов», не очень заботясь, стараясь не заботиться о том, что там об этом скажут. Его изыскания не входили ни в какие рабочие планы. Никто не мог с него потребовать, поторопить: ну, что с этими методами? Но никто и не должен был ими интересоваться и принимать их во внимание. Обязательства лаборатории оставались, и весь «отряд» за столиками трудился под его надзором над всякими системами, которых и ждали, и требовали, и заносили в число достижений, — ну, как, например, разработанная наконец система для подземгаза. Но Мартьянов охотно отдавал сейчас многое в руки Вадима Карпенко, предоставляя ему проявлять свое искусство за стендом, над паутинами схем. А сам продолжал бормотание на языке таблиц.
Чем больше исчерчивал он бумаги на всяких графических примерах, чем больше хотел ответить на собственные вопросы, тем сильнее убеждался, что ответы не будут утешительными. Графический метод, язык таблиц не выдерживал того, что он пытался на него возложить. Слишком громоздкие все эти расчерчивания кружков и лучей, вся эта разбивка по строчкам и столбикам таблиц. Только простейшие схемы поддавались этим приемам. А чуть дальше по его списку — и уже такое начинается, что игра не стоит свеч.
Он пробовал прикидывать: как бы подошел он с таким методом к своей злополучной задаче «одноэтажного дешифратора»? Ох, куда там! Графический язык приводил его к этой цели не ближе, чем обычный «метод догадок», — как пытались скрасить благородным названием давнишние блуждания вслепую.
