Самая высокая лестница (сборник) - Яковлев Юрий Яковлевич (читать книги регистрация .txt) 📗
— Нет, — ответила Инга.
— Не хочешь? — Лицо у девушки вытянулось. — Все хотят, а ты не хочешь! Вот фрау-мадам!
— До свиданья, — сказала Инга, но от девушки из кино было не так-то просто отделаться.
— Подожди. Давай познакомимся. Меня зовут Кика.
У неё были не только кукольные волосы, но и какое-то странное, кукольное имя. Она взяла Ингу за руку.
— Мы тебя сначала попробуем.
— Не хочу, чтобы пробовали!
Инга представила себе, как пробуют на вырез арбуз. И как на базаре пробуют творог. Мама всегда пробовала. Девочка захотела убежать, но Кика крепко держала её за руку. Теперь она говорила мягко, просила:
— Не убегай, пожалуйста. Ты даже не представляешь, какая тебя ждёт роль! Ты будешь играть дочь, а твою маму будет играть…
— Кто будет играть… маму? — Этот вопрос вырвался помимо Ингиной воли, и его смысл был понятен только ей одной.
— Заслуженная артистка! — с гордостью сказала девушка из кино. Этим доводом она надеялась сразить упрямую девчонку, которая так подходила для нового фильма.
— Артистка, — одними губами повторила Инга, — а моя мама… — Она хотела сказать «была», но вместо прошедшего времени употребила настоящее: — А моя мама — врач.
— Так это ж прекрасно! — оживилась Кика, и её белый носик порозовел. — Это то, что надо. По сценарию твоя мама — врач «скорой помощи».
— Врач «скорой помощи»! — У Инги перехватило дыхание: врач «скорой помощи»!
Перед её глазами возник тот день: жёлтые платья девочек- осинок, старушки, играющие в древнюю игру, человек из медвежьей берлоги, папа в воротах средь бела дня… Может быть, тот день исчезнет, забудется, всё поправится?
— Так согласна? — Девушка из кино играла носком ботинка.
— Согласна, — пробормотала Инга.
— Вот и прекрасненько! — Кика решительно открыла свою кондукторскую сумку, словно хотела дать Инге билетик. Но вместо билетика достала бумажку с адресом студии. — Держи! Завтра в пять часов на студии. Только не подводи! Ты очень удачный типаж!
Удачный типаж!
Инга не успела сообразить, хорошо или плохо быть «типажом», а девушки из кино уже не было — она исчезла так же неожиданно, как и появилась. Только бумажка с адресом подтверждала реальность её существования.
На повороте заплакал трамвай. Ох эти тесные рельсы!..
Странное чувство овладело Ингой, когда она, сжимая в руке бумажку с адресом, шла на киностудию. Ей казалось, что едва она переступит порог этой таинственной студии, как увидит маму. Она представляла себе, как мама воскликнет: «Инга, доченька!» И как она, Инга, прижмётся лбом к тёплому плечу матери. Всё будет как прежде. Инга слышала голос мамы и чувствовала тепло её плеча. И ускоряла шаги. Вдруг мама ждёт?
Пошёл снег. Сухой, редкий, похожий на лёгкие пёрышки. Инга не заметила, как её шапка и плечи стали белыми от холодных перьев снега. И как изменился город от этого случайного, преждевременного снега.
Несколько раз Инга спрашивала прохожих, как пройти на студию. Она словно очутилась в незнакомом городе. На незнакомых улицах со странными названиями.
— Вы не знаете, где здесь… киностудия?
— Киностудия? — переспросил высокий мужчина и остановился перед Ингой.
Девочка подумала, сейчас он засмеётся. Мужчина не засмеялся, только внимательно посмотрел на неё, словно на всякий случай хотел запомнить: вдруг она станет известной артисткой!
— Право, не знаю. Я не здешний.
Кто же здесь, в конце концов, здешний? Может быть, этот парень в спортивной куртке на «молнии», что идёт, шаркая кедами, по мостовой?
— Хочешь стать артисткой? — спросил он.
— Нет, — ответила Инга.
— Зачем же тебе киностудия? У тебя мать там работает?
Девочка ничего не ответила, только исподлобья посмотрела
на парня и наморщила лоб, словно он сделал ей больно.
— Третья улица направо, — сказал парень. — Я знаю. Снимался. Три рубля в день!
И он зашаркал кедами, оставляя на заснеженной мостовой длинные лыжные следы.
Инге расхотелось идти на студию, где платят три рубля в день. Она почувствовала холодное отчуждение. Наверное, там всё ненастоящее — и дома, и леса, и дворцы. И артисты — не настоящие герои, а только изображают настоящих. И мамы там не будет. Будет артистка, раскрашенная, одетая как мама. Но сними платье, смой краски — и ничего не останется. Кончится нелепая взрослая игра в «дочки-матери».
Инге захотелось разорвать на мелкие части бумажку с адресом и убежать домой. Но какая-то непонятная сила влекла её вперёд и не давала разорвать бумажку. Это была надежда. Маленький слабый огонёк, который если загорится в человеке, то уж погасить его не под силу даже урагану.
«У тебя мать там работает?»
«Нет! Нет! Нет! Моя мама — врач «скорой помощи»! Она мчится на помощь людям. Когда им плохо. Когда они нуждаются в помощи. У неё белый халат и чемоданчик, резко пахнущий лекарствами. И я никакая не артистка. И никогда не буду артисткой. Я буду как мамите. Только бы скорей вырасти и только бы её халат стал мне впору. Он висит в шкафу и ждёт, когда я вырасту».
У ворот киностудии её ждала Кика с бесцветными, кукольными волосами и широким белым носиком.
— Я думала, ты не придёшь, — обрадовалась она. — Идём, а то Арунас ругается.
Инга молча вошла в ворота. Ей было безразлично, ругается Арунас или пьёт кофе маленькими глотками.
Режиссёр был худой, длинный и бородатый. Борода мешала ему улыбаться, заслоняла улыбку. Но Инга по глазам чувствовала, что он улыбается. Зачем он отрастил бороду? Чтобы казаться старым? Или чтобы никто не замечал, когда он улыбается?
— Здравствуй, Инга, — сказал режиссёр.
Откуда он узнал, что её зовут Ингой?
— Здравствуйте, — прошептала девочка и машинально согнула в коленях ноги и снова распрямилась.
— Ты любишь землянику? — спросил он.
От этого вопроса сразу запахло сладкой лесной земляникой.
Так после леса пахли мамины руки.
— Люблю, — ответила Инга и покосилась на дверь.
— А я больше люблю чернику, — признался режиссёр. И девочке показалось, что борода у него не настоящая, а приклеенная. И если сорвать эту бороду, то он окажется молодым-молодым, совсем мальчишкой. — Я больше люблю чернику, хотя от неё зубы и язык становятся чёрными. Помнишь?
Инга кивнула головой.
— И ещё я люблю, — продолжал режиссёр, — растереть между ладонями зелень можжевельника. Тогда от рук долго пахнет хвоей.
Запах земляники незаметно улетучился, и в комнате запахло смолистой хвоей. Инга увидела лес. Почувствовала под ногами мягкий, слегка пружинистый мох. Потом лес кончился, и она увидела луг с белыми колесиками ромашек. Эти колесики от ветра катились по всему полю. А мама наклонялась и собирала их в букет. От ромашек пахло мёдом. Так же как от больших банок в бабушкином буфете.
— Я люблю ромашки, — сказала Инга, — и мама тоже…
— И мама тоже? — переспросил режиссёр. — Ты никогда не снималась в кино?
— Нет, — призналась Инга и испугалась своего ответа.
Может быть, режиссёр сейчас скажет: «Тогда отправляйся
домой». Но режиссёр довольно улыбнулся — она представила себе его улыбку под бородой — и сказал:
— Очень хорошо. Девочка должна быть девочкой, а не артисткой. Ты кем собираешься стать, когда вырастешь?
— Как мама — врачом.
— Будешь лечить детей?
— Нет. Я буду ездить на «скорой помощи»… Я надену мамин белый халат. Он будет впору… когда я вырасту.
— Кино не помешает тебе, Инга, — сказал Арунас.
— Не помешает, — согласилась девочка и вопросительно посмотрела на режиссёра: — А что надо делать?
— Быть самой собой.
— Как это — быть самой собой? — удивилась девочка. — Я не умею…
— Ты сможешь, Инга. — Режиссёр положил на плечо девочки руку. Рука у него была тонкая, длиннопалая, как у музыканта. Инга почувствовала на плече тепло его лёгкой руки. — Хочешь, я тебе поиграю?
Инга не ответила: она ничего не хотела. Арунас подошёл к пианино, стоявшему в углу комнаты, и открыл крышку. Он заиграл незнакомую Инге мелодию, которую нельзя было спеть или станцевать. Её можно было только слушать. Инга обратила внимание на то, что Арунас играет только одной рукой, левой. Правая же без всякого дела лежала на колене. Сперва Инга решила, что режиссёр шутит: играет одной рукой то, что полагается играть двумя. Она заглянула ему в глаза — глаза не улыбались, а борода — жидкая рыжеватая борода — не скрывала печальных складок. Да и музыка была невесёлая. Арунас играл левой, словно правой у него не было вовсе. В какое-то мгновение Инге показалось, что у неё тоже только одна рука. Левая. И всё ей приходится делать одной рукой. Одной, одной, одной…
