История Мурочки - Шиль Софья Николаевна (читать книги .TXT) 📗
— Пожалуйста, не заплачьте, — сказала Грачева. — Вы так жалостливы. Размазня!
— А я нахожу, лучше размазня, чем бессердечная.
Мурочка просто видеть не могла Грачевой, и все казалось ей противным в ней: и её круглые, тонкие брови, и румянец во всю щеку, и её смех.
Она еще теснее примкнула к своим и теперь уже не восставала, когда Валентина была слишком резка в своих насмешках.
— О, мне их нисколько не жаль! — говорила Валентина, когда Люсенька вступалась с укоризною. — Я веселю всех и себя, а им поделом. Что за гадость такая! Подсматривают, сплетничают, доносят… Мне Алексеева говорила, что Софронович вечно лезет к ней с доносами.
Какими способами они узнавали о том, что делается в общежитии, никто не мог понять; но оказывалось, что каждый поступок и каждое слово им известны.
В это время как раз случилось, что Машу, дочь Степаниды, прогнала белошвейка из-за того, что у девочки разболелись глаза. Степанида водила ее в больницу, и врач сказал, что она может ослепнуть, если будет еще работать в мастерской. Затужила Степанида: как быть с девчонкой? Маша плакала и этим еще более портила свои несчастные глаза. Гимназистки приняли живое участие в этой маленькой драме. Девочки собирались после обеда в большой столовой и толковали о том, как бы помочь Маше.
Начальница предложила Степаниде, не хочет ли Маша покамест исполнять должность судомойки. Но это могло быть только временным занятием, до приискания другого, настоящего. Маша не могла стать и кухаркой, потому что пар и жар от плиты тоже могли повредить её зрению. И Маша усердно мыла тарелки и чистила ножи и вилки и бегала в лавочку, как ветер, а Степанида вздыхала.
Однажды Валентина вернулась от матери в веселом возбуждении.
— Ну, кажется, уладила! — сказала она. — Теперь вопрос в том, согласится ли Степанида расстаться со своей дивчиной.
— Что? Что? — посыпались вопросы.
— Мама хочет взять ее в деревню. У нас молочное хозяйство, она научится там и потом станет получать хорошее жалованье.
Степанида погоревала, поохала, — не хотелось ей расставаться с единственной дочерью, но она сама видела, что Бога надо благодарить и, наконец, благословила Машу ехать.
А Маша горела нетерпением увидеть деревню.
Величко уезжали к себе в начале поста, и гимназистки решили сделать Маше маленькое приданое. Собрали кое-какие старые юбки и кофточки, башмаки и ленты, купили ей коленкору на сорочки. Все смотрели на Машу, как на свое детище, и проводы её были очень торжественны.
«Грачи» и об этом проведали, и это нашли смехотворным.
— Надо же им пестоваться с кем-нибудь, — сказала Костырина.
Кто-то из них пустил слух, что Маша целовала руку у Валентины и кланялась ей в ноги, и по этому случаю острили, что «Хивря» не только «гений», но еще «благодетельница».
Эти насмешки глубоко возмущали всех, и в особенности Мурочку. Она не хотела верить, что могут так очернить самые хорошие поступки, и окончательно возненавидела «грачей». Потом оказалось, что ябедницей была маленькая приготовишка Нина Кольцова, которой «грачи» давали конфет, чтобы она рассказывала обо всех делах в общежитии.
— А ты, Мурка, еще деликатничала с ними! — сказала Валентина. — Теперь сама видишь, какой это народ… Ну, да все равно. Я рада, что Машутка попала к нам. Мама — добрейшая женщина: она ее выведет в люди.
X
Говенье
Мурочка никому не признавалась, что эти постоянные ссоры и дрязги опротивели ей. Не говорила она никому и того, как ей нравится батюшка.
Батюшка был еще молодой человек. Он недавно овдовел, и про него носились слухи, что он отдал себя на служение бедным и делает тайно много добра. Мурочке нравились его бледное лицо и гладкие темные волосы, зачесанные назад, и тихий голос. Когда батюшка говорил, ей особенно стыдно и неловко становилось за всю ту скверну, которая накопилась в её душе.
Особенно теперь, когда наступил Великий пост, и когда перед уроком закона Божия читали молитву «Господи и Владыко живота моего», Мурочке было стыдно вспомнить, как она терпеть не может «грачей», и как ее возмущает каждая их насмешка, и как она рада поколотить их при первой же стычке. Батюшка так задушевно и тепло рассказывал про Иисуса Христа, про Марфу и Марию, и Мурочка ничего бы так не жаждала, как сидеть у ног Христа и слушать Его речи, как слушала их счастливая Мария.
Но она стыдилась говорить об этом даже своим.
Нестерпимая мысль преследовала ее. А вдруг «грачи» узнают, что она долго молится по вечерам и сокрушается о своих грехах, и начнут ее вышучивать? Такой грубости она не могла бы перенести.
А между тем у неё было, что скрывать, и она трепетала, как бы не проведали её тайны.
Тайна же её состояла в том, что она часто ходила со Степанидой к ранней обедне.
Степанида, которая сильно привязалась к Валентине и её подругам после того, как при строилась её Машутка, не знала, каким способом показать им всю свою благодарность. Она как-то раз сказала Мурочке, что записала их всех в «поминанье» и завтра пойдет к ранней обедне и вынет просфору за их здоровье. Мурочке вдруг захотелось пойти тоже к ранней обедне, и на другой день Степанида ранешенько разбудила ее. Она вскочила, тихонько оделась, чтоб не разбудить соседки, и вышла со Степанидой. На улице еще мало было движения. Дворники мели тротуары, шел рабочий люд, плелись в церковь старушки. Лавочник, зевая во весь рот, снимал деревянные ставни с окон своей лавки. Конка еще не ходила, и извозчиков было мало. На чистом небе солнце сияло, как умытое, снег блестел, воздух был свеж и чист; перезвон колоколов доносился со всех сторон.
Весело было на душе у Мурочки. Она вспомнила то, о чем почти забыла думать, — свою старую няню и её рассказы про святых мучеников. Она с благоговением вошла вслед за Степанидой в темный притвор храма и, забыв о том, как она недостойна перед Богом, чувствовала только умиление и радость.
Такие тайные хождения в церковь вместе со Степанидой повторялись каждое воскресенье и доставляли Мурочке глубокое удовлетворение. Она думала, что, наверно, первые христиане испытывали такое же сладкое чувство, когда тайно от своих ходили в катакомбы и там молились Богу.
Мурочка для своего удовольствия учила наизусть молитвы, которые ей особенно нравились; она вздумала отказаться от всех других книг и читала Евангелие, положив себе окончить его к Пасхе. Ей казалось, что только теперь она стала в самом деле христианкой. На уроках у батюшки она уже не рисовала, как прежде, цветы и арабески в своей общей тетради. Боже сохрани! Это показалось бы ей теперь кощунством! Она слушала батюшку с глубоким вниманием и удивлялась, как она раньше не видела, какой это замечательный человек. Она даже смотрела на него, как на святого. Она всегда вызывалась читать урок дальше, и слушала объяснения, и старалась запомнить все слово в слово.
А вечером она засыпала с влажными глазами, перечитав про себя все молитвы, какие только знала.
И вдруг «грачи» опять позволяли себе злую выходку против «квартета!» На душе у Мурочки бурно закипала ненависть, и она нападала на своих врагов с ожесточением.
Потом все забывалось и утихало, а Мурочка вздыхала и думала:
«Если бы я вправду была христианка, я любила бы их и прощала бы им».
Но любить Софронович и Грачеву, прощать Костыриной её злые насмешки над Валентиной, — это было сверх сил человеческих!
Мурочка сокрушалась и снова брала маленькую книгу в черном коленкоровом переплете и украдкой читала ее. Все разойдутся, кто куда, а она сидит одна в столовой и читает.
Снег таял, небо становилось глубже и синее, облака прозрачнее и легче. Весенняя мягкость в воздухе наводила дремоту и непонятное волнение. Точно хотелось чего-то или жаль было кого-то, или хотелось куда-то уйти, улететь… Как широк Божий мир! Как прекрасен! Вообразите, что эти улицы кончаются, и там, за ними, начинаются поля, снежные равнины, а там — леса, реки, холмы… Реки еще за кованы в лед, но солнце греет все жарче, — растает снег, побегут ручьи, встрепенутся реки, польются… Польются все дальше и дальше к морю и бросятся в море, в его синие волны. Господи! какая красота, какой необъятный простор! Только бы посмотреть на синее море, какое оно, как шумят его волны, как белеют паруса!.. Люди там едут куда-нибудь, счастливые люди, свободные люди! Они едут за товарами или возвращаются домой с дарами южных стран: с шелковыми тканями, с апельсинами, чаем, кофе, с блестящими раковинами, кораллами, жемчужинами…
