Та сторона, где ветер - Крапивин Владислав Петрович (читать книги полностью без сокращений .txt) 📗
Яшка скользнул глазами от самолета ниже, к горизонту. Чем ближе к земле, тем светлее делалось небо. Из темно-синего превращалось в сиреневое, потом становилось зеленоватым, а над самыми крышами еще отсвечивал бледно-желтый закат. И там, где желтый свет сливался с зеленым, висел чуть заметный месяц. Тоненький, как серебряная проволочка. Вербы и рябины тянули к нему из-за темных заборов растопыренные пальцы, словно готовились подхватить, если месяц сорвется. Но как он мог упасть, легонький такой, прозрачный?
Крыши соседних домов – с трубами, антеннами и скворечниками – резко выступали на неярком закате. Были они почти одинакового роста, лишь один четырехэтажный новый дом, высокий и строгий, поднимался над ними, как суровый крейсер над беспорядочной толпой шаланд и буксиров. В этом доме с недавней поры жил Илька. И четырехэтажную громаду все ребята привыкли называть «Илькин дом». Конечно, там почти сотня квартир, а Илька с матерью живет в одной, маленькой, на первом этаже. Но все равно – Илькин дом.
Яшка продрог, но с крыльца не уходил. Пока он стоял так, смотрел на дома и небо, тревога о неминучей беде завтрашнего дня почти улеглась.
«Может, пронесет», – подумал Яшка. По крайней мере, помирать уже не хотелось.
Один за другим бухнули три взрыва. Упала с карниза и рассыпалась у Яшкиных ног стеклянная палочка – сосулька. Темной молнией махнул из-под крыльца перепуганный кот Степка.
Ахнул четвертый взрыв.
Это был тайный салют весне. Тайный, потому что без ракет и вспышек, только гул разносился по улицам.
В ожидании близкого и опасного ледохода подрывники заранее громили лед у деревянного моста.
Говорят, утро вечера мудренее. Это значит, люди утром лучше соображают и тверже обо всем помнят. Но не всегда это хорошо. Яшка проснулся, вспомнил и понял, что надеяться не на что.
Когда у человека на душе скверно, солнце его не радует. Яшка брел в школу и жмурился от жуткого отвращения. Солнечный свет казался ядовито-желтым и противным, лужи резали глаза бритвенным сверканием, и пахли бензином. Каждая капля, падая с карниза, норовила скользнуть за шиворот. А щелкали по асфальту эти капли в точности так же, как каблуки Галины Николаевны, когда она ходит по классу. Ходит и говорит: «Я одного не могу понять, Воробьев. О чем ты думаешь, когда решаешь? Ведь задача-то пустяковая! Как я могу поставить тройку, если у тебя все решение кувырком? Можешь ты мне ответить?»
Он не может. Он стоит и всегда царапает каблуком половицу. И смотрит куда-то вниз и вбок. Не рассказывать же, в самом деле, какие мысли заползают в голову, когда решаешь задачку. Да он и сам не помнит точно. Разные. Мысль – не кот Степка, за хвост не ухватишь.
Последний раз почему-то думалось про пустыню. Пустыня лежала под заходящим солнцем, а по оранжевому песку шли черные верблюды… А задача была про ящики с яблоками…
Чтоб их черви съели, эти яблоки! У всех задачка получилась в четыре действия, а у Яшки – в три. У всех в ответе двадцать восемь ящиков, а у него – сорок. И с примерами такая же штука. Только один пример, самый маленький, решился так же, как у остальных. Вот и попробуй надеяться на тройку.
Двойки для Яшки тоже не новость. Но разные они бывают, эти двойки. Есть и такие, что получишь – и сразу забудешь, но сегодняшняя – хуже смерти. Нынче суббота. Значит, из журнала двойка сразу перекочует в дневник. Дома, конечно, за дневник сразу ухватится мать: «А ну, показывай!» Днем-то, может быть, все одним криком кончится. А потом, вечером… В шесть родительское собрание, про это в дневнике уже написано. Уж на собрании-то она про все наслушается. И про голубя, которого они с Толькой Сенцовым в парте кормили. И про воздушный шарик, который лопнул. И про самое главное: «Вы подумайте, товарищ Воробьева! Ведь у него и так двойка за первую четверть. А если еще и за четвертую будет двойка, что тогда? Ведь это была проверочная контрольная гороно…»
Мать вернется, шагнет в комнату, шумно дыша, будто бежала всю дорогу. Швырнет в угол тяжелую хозяйственную сумку: она ее всюду с собой таскает, даже когда не надо. Молча ухватит Яшку за ворот и будет таскать по всему дому, пока не найдет старый отцовский ремень или какую-нибудь веревку…
Да черт с ней, с веревкой! Но теперь уж ни за что в жизни не выпросить рубль. И пропали марки…
Яшка со злостью поддал ботинком пустой спичечный коробок. Размокший коробок взмыл по дуге и шмякнул в спину какой-то тетке. Тетка обернулась и начала визгливо кричать про хулиганов и лодырей. Яшка молча обошел ее.
В такой скверный день – всё назло. Арифметика по расписанию первый урок, а Галина Николаевна сделала его четвертым.
А первым чтение. Думал Яшка, что сразу все выяснится, а теперь жди и мучайся.
И он ждал и мучился. На чтении, на письме, на труде. Хорошо, что ни разу не вызвали, а то была бы еще одна двойка.
Собственно говоря, ждать было нечего. Все ясно заранее. Но Яшка все-таки немножко надеялся. Самую крошечку. Ну, бывают же чудеса! Ведь хоть раз в жизни может, наверно, случиться, что все решили неправильно, а один человек правильно?
Нет, не может…
И до чего же обидно! Сколько неприятностей из-за одной отметки… Ну что стоило Галине Николаевне красным своим карандашом не делать противного двоечного хвостика, а завернуть маленькую круглую скобку! Чуть-чуть не в ту сторону двинуть грифелем. И была бы тройка. И не было бы никакой беды.
И главное, были бы марки. Они все время стоят перед глазами. Голубые, желтые, розовые, нежно-зеленые. С жирафами, львами, носорогами. Со слонами. Разноцветные, как сказка, марки королевства Бурунди.
Два рубля двадцать копеек – весь набор. Рубль и два гривенника уже есть, да какой теперь толк от них…
Одна марка там особенно хорошая. Даже плакать хочется, как вспомнишь. Синяя-синяя, большая, с пятнистым леопардом.
Ну, будь какие-нибудь другие марки, тогда ладно. А то ведь Африка! Африка…
Яшка горько вздохнул и заворочался. Брезентовый ремешок от полевой сумки скользнул из парты и упал ему на колени. Яшка растянул его на ладони, посмотрел. И вместо того, чтобы записывать в дневник домашнее задание, начал писать на ремне слово «Африка». Аккуратно, печатными буквами, вкладывая в это дело всю свою тоску и горечь…
Три урока прошли наконец. Длинные, тягучие, они все-таки кончились, и вслед за ними кончилась последняя перемена. И Галина Николаевна принесла стопку тетрадей.
Сначала она раздала тетради с пятерками. Их владельцы подходили к столу без улыбок, с напряженными лицами. Старались показать, что пятерка эта не очень-то им нужна. Только маленький толстый Кадочкин сиял, как африканское солнце. Он всю жизнь получал пятерки и всю жизнь радовался им, как первоклассник. Ну и что! Яшка тоже радовался бы…
Потом пошли те, кто заработал четверку. Их оказалось больше чем полкласса: контрольная-то была совсем нетрудная. Тройки получили только шесть человек, но и среди них не нашлось места Яшке.
Остались на столе три или четыре тетрадки. Галина Николаевна привычно вздохнула и объяснила:
– Здесь лежат контрольные работы тех, кто огорчил нас… Вот Клепиков. Я думала, что дополнительные занятия пойдут ему на пользу, а он… В общем, забирай свою тетрадь. Не решение, а каша из ошибок и клякс.
Грузный второгодник Клепиков спокойно забрал «кашу из ошибок и клякс» и отправился на место, хлопая себя тетрадкой по колену. Яшка посмотрел на него с печальной завистью: Клепиков свои двойки всегда принимал гордо и независимо. Яшка так не умел.
Вторую двойку получила Танька Сапожкова. Она вернулась за парту и сразу принялась реветь.
– И еще наградил нас двойкой Антон Калинов, – сообщила Галина Николаевна. Ее красивое лицо стало совсем печальным. – Такого сюрприза я не ожидала.
– Я тоже! – с юмором заметил Антошка. Он и двойки и пятерки получал с одинаковой легкостью.
Осталась Яшкина тетрадь. Яшка ее видел. Она лежала на краю стола, голубая, с маленькой кляксой в верхнем уголке… Что же молчит Галина Николаевна? Наверно, в тетрадке не двойка. Наверно, «кол». Но это же все равно.
