Трофейная банка, разбитая на дуэли - Крапивин Владислав Петрович (читать онлайн полную книгу txt) 📗
— Ничего я не загляделся!
— Загляделся! Даже прозевал, какого цвета кобыла!
— Сам ты кобыла!
— Она же белая! — И Борька снова хлопнул его по плечу: — Забыл примету? Белая лошадь — горе не мое!
Лодька мотнул плечом. Неужели Борька помнит приметы, в которые верили в первом классе? А если помнит... тогда зачем он так? Досадно было вдвойне, потому что стояли они рядом с домом, где пять лет назад Лодька познакомился с Юриком. С тем, который в тот день сказал: "Что ты. На друга разве передают?"
Защищая эту память — о детстве и о Юрике, — Лодька хотел выругать Борьку и сказать "Ты что, до сих пор веришь в эту чепуху?" Но сказал вдруг тихо и сумрачно:
— На друга разве передают?
— Да ты чего? — Борька слегка растерялся. — Это же шутка...
— Ладно, пошли... Шествие уже удалялось, коня не было видно, только над головами артистов еще взлетали красно-золотистые кольца...
Потом они купили билеты на "Детей капитана Гранта" — фильм, который можно смотреть бесконечное число раз. Хотя бы из-за музыки и песен. Правда, здесь у Лодьки и Борьки вкусы расходились. Борьке больше нравилась песенка про капитана, которую поет Черкасов. Лодьке она нравилась тоже, но другая — "А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер!" — гораздо больше. Борька же утверждал, что Роберт Грант в фильме поет про веселый ветер не своим голосом, а голосом примерной девчонки-отличницы. Лодька так не считал. Когда он слышал вступление музыки и начальные слова, когда видел, как Роберт взбирается по вантам к верхушке мачты, у него под сердцем начинали дрожать стеклянные шарики-слезинки...
Бывало, что Лодька и Борька из-за этой песни спорили, но сегодня не стали. Сколько можно про одно и то же! И когда пошли те самые кадры, Борька стал тихо посапывать, а Лодька забыл про него и как бы перенесся внутрь экрана. Стал представлять, что это не юный Грант, а он, Лодька, взбирается на мачту "Дункана". И не один, а с Юриком. "Братья-матросики", — как сказал в тот давний день Юрик. Они — маленькие, легкие, как та девочка на серебристом коне (Лодька застеснялся этого сравнения, но отбрасывать его не стал) — стремятся вверх, а веселые ветер из песни треплет галстуки матросок...
В конце сентября у Борьки был день рождения. Лодьке-то еще в феврале стукнуло тринадцать, а Борьке только сейчас. В первый класс он пошел, когда ему до "настоящего школьного возраста" не хватало месяца, и теперь он повторял, что остаться на второй год имел полное право, потому что обязан был сделаться первоклассником не в сорок четвертом, а в сорок пятом году.
Софья Моисеевна замахивалась на него полотенцем и говорила, что лодырь он всегда лодырь, в любом возрасте и классе. Но все же подарила ему лаково-красную шариковую ручку. Борька ее целый месяц выпрашивал. Такие ручки недавно появились в канцелярском отделе магазина "Когиз", стоили тридцать рублей, и на них сразу возникла бешеная мода. Это несмотря на то, что писать ими в школьных тетрадях категорически запретили. Мало того, запретили вообще приносить в школу. Даже Матвей Андреевич грозил: "Если у кого-нибудь увижу, немедленно сообщу Сергею Ивановичу". А завуч Сергей Иванович отбирал такие ручки беспощадно.
Борька поклялся матери, что в школу носить ручку не станет, а будет лишь дома писать ей черновики домашних заданий. Конечно, он соврал. Хвастался "шариком" в своем шестом "А", и в конце концов ручку украли. Борька страдал. Но это случилось лишь в конце октября, а в тот сентябрьский день Борька был счастлив.
Лодька подарил ему "циркача", сделанного из пробок, проволоки и гвоздей. Как смастерить его, Лодька вычитал в журнале "Затейник". "Циркач", покачивая тяжелыми руками, ходил по наклонной линейке и улыбался приклеенными к пробковой голове широченными губами... Конечно, не шариковая ручка, но Борька галантно сказал, что он очень рад такому подарку. Как и всем другим...
В гости к Борьке пришли насколько человек. Причем, непонятно было почему "одни есть", а других нет. Впрочем, сам Борька объяснил просто и беззаботно: "Кого повстречал вчера-позавчера, того и позвал". "Встреченными" оказались Толька Синий, Гоголь, Костик Ростович и Вовка Неверов. А из незнакомых Лодьке лиц — некий Клим Моргалов, широкоплечий парнишка с аккуратной светлой прической и серыми, какими-то очень спокойными глазами. Он со всеми знакомился сдержанно и с достоинством, потягивал руку: "Клим Моргалов... Клим Моргалов...". Борька объяснил, что Моргалов "из нашего шестого "А"..."
А еще была Зина Каблукова. Она подарила Борьке лото, принесла гитару и как-то незаметно сделалась главной. Сказала Борькиной матери: "Софья Моисеевна, вы не беспокойтесь, я тут управлюсь...", и принялась резать рыбный пирог и торт, раскладывать по блюдцам варенье, разливать в рюмки клюквенный морс, а в стаканы чай. Поддерживала разговор, если вдруг наступало стеснительное, со звяканьем ложечек и сопеньем молчание. Рассказала, между прочим, что "цирковая девочка" — Оленька Рубцова, — которая танцует и жонглирует на белом коне, сейчас учится в двадцать первой школе, в пятом классе.
— У них, у детей-артистов, такая вот судьба: кочуют по разным городам и все время меняют школы... А девочка хорошая, ничуть не хвастается, что выступает в цирке...
Лодьке стало приятно от того, что юная артистка Оля Рубцова — такая вот славная, хотя, казалось бы, какое ему дело? Они с Борькой в цирк так и не попали и видели эту Олю всего две минуты, на улице Урицкого...
Постепенно разговорились все, даже Синий и Гоголь, хотя сперва молчали непрошибаемо: не было у них опыта сидения в гостях. В конце концов они разгорячились, когда речь пошла о недавней футбольной игре с ребятами Большого Городища...
Вспомнили еще недавний юбилей Матвея Андреевича, кино "Танцующий пират" (Синий сказал: "Муть такая, одни пляски", а Клим Моргалов стал вежливо не соглашаться), историю с бестолковым Цурюком, который попал в милицию за то, что стоял на углу Первомайской и Ленина и задумчиво плевал на киноафишу с портретом заграничной красавицы...
Потом, когда сыто отодвинулись от стола, Зина сказала, что Борька должен спеть. Борька не стал упираться, петь он любил. Зина стала подыгрывать на гитаре, и Борька исполнил "Одинокую гармонь", "Вечер на рейде", "Артиллеристы, Сталин дал приказ..." и наконец "Жил отважный капитан..." Иногда ему подпевали, но не громко, чтобы не заглушать главного исполнителя.
Никто не мешал им веселиться. Софья Моисеевна ушла в свою комнатушку, брат Моня все еще со своим курсом в колхозе "рыл картошку". Но после "Капитана" Борька покашлял и сказал, что хватит, горло устало. И Зина тут же заметила:
— Тебе, Боренька, надо быть осторожным. Тринадцать лет, скоро может начаться ломка голоса. Называется "мутация".
— Ништяк, перетопчемся... — И похоже, что Борька слегка надулся. Но не надолго.
Зина предложила сыграть в лото. Прихрамывая, обошла всех и оделила каждого горсточкой кедровых орехов, которые принесла с собой в холщовом мешочке. На эти орехи и начали играть. С азартом и веселыми вскриками при выигрышах. И длилось это долго, но в конце концов оказалось: ставить на кон уже нечего, потому что игроки перещелкали и сжевали весь ореховый запас. Костик Ростович сказал, что можно играть на пустые скорлупки, но это не встретило энтузиазма.
— Это же не те, что в "Царе Салтане", — сказал Синий, который, казалось бы, никогда Пушкина не читал...
Зина снова взяла гитару и сообщила, что сейчас споет песенку в подарок Борьке.
Голос у нее был совсем не сильный, но такой... ласковый, что ли. Песня была про лодку, которую осенью вытащили на берег, и она грустила, что придется дремать до весны в одиночестве, но пришла бродячая собака и поселилась под лодкой. И они подружились. А потом наступила зима, завалившая снегом застывшую воду и берег. И половинка луны одиноко и зябко висела в небе.
