Алики-малики - Полетаев Самуил Ефимович (читать книги онлайн .TXT) 📗

Зато в других юртах Аслан вызвал переполох. Женщины сидели у костров, чесали шерсть, готовили обед. Шутя и посмеиваясь, они засуетились, прибирая вокруг.

Аслан ездил от юрты к юрте и пугал всех гостями.

— А ты, джене? [3], надень своё лучшее платье. Может, сам принц захочет поцеловать тебя.

— Какой принц? Что болтаешь?

У другой юрты он бил камчой по тазам.

— А если принц захочет кумыса попробовать? Что, ты из этой лоханки его угостишь? А где твои пиалы? Давай доставай из сундука посуду, выставь на видное место. Пускай все видят, сколько добра у чабанов.

У следующей юрты он кричал:

— Эй, Кумабет, чего зря висит твоя гармошка? Повесь её у входа, чтобы все видели, какой культурный у нас чабан. Зачем прячешь гармошку?

Он вволю натешился, объезжая юрты и рассказывая всякие небылицы о гостях, которые вот-вот должны приехать. Многие смеялись, а иные ругались, но никто не оставался равнодушным. Кто их там знает, что за гости приедут! Не худо на всякий случай прибрать в юртах и хорошенько отмыть детей.

В табун Аслан вернулся к вечеру. Он привязал коня, поел и завалился спать. Но заснуть не мог — всё ворочался, курил и думал… Где-то слышались выстрелы. Это стреляли из юрт, чтобы отпугнуть волков, но ему чудилось, что это дружки стреляют в горах. Старый Нияз, раздевшись до нижнего белья, спал на простынях рядом со своей старухой, блаженно сопел и только однажды, перевернувшись на бок, открыл глаза и прошамкал:

— Один патрон!

Аслан снял со стены ружьё, нашарил патроны, вышел из палатки, отшвырнул ногой собаку, завилявшую хвостом, вскинул ружьё над головой и выстрелил. Гром упал в ущелья и покатился вдаль замирая. Крупные звёзды висели над палаткой, над чёрной лощиной, огороженной уступами гор.

Аслан долго сидел у потухшего костра, упираясь в ружьё, и думал о пустой и тоскливой жизни своей в горах, где дни похожи друг на друга как овцы. А ведь живут люди — ездят по разным странам, охотятся, катаются на машинах! Неужели же ему, Аслану, суждена жизнь унылая и однообразная, как эти горы? Неужели он всю жизнь будет жить так, как этот старик, лежащий сейчас в тёплых кальсонах на простынях и воображающий себя большим начальником? У Аслана сжимались кулаки от недобрых чувств к этому самодовольному бабаю с хитрыми глазками и лицом плоским, как поднос. Навязали ему в воспитатели неграмотного табунщика и решили, что это великое счастье. А его тошнит от этого счастья — да, да, тошнит! Неужели всегда придётся подчиняться человеку, который за всю жизнь ничего не знал, кроме овец и кобыл?..

Несколько дней ожидали гостей. В юртах поддерживали порядок и чистоту, мыли детей, доили кобылиц, обновляли кумыс в бидонах, однако гости, о которых ходили разноречивые слухи, не приезжали.

Прибыл как-то Вася, тот самый шофёр, что привёз бидоны, посидел в палатке, выпил две пиалы кумыса, покурил, но и от него не узнали особых новостей.

— А! — махнул он рукой. — В наш район не заедут. В другой отвезли.

— Ну а как у принца идёт охота?

— Какая там охота…

— Но ведь об этом в газете писали?

— Зачем читаешь газету? Ты меня спроси, я тебе лучше газеты расскажу. Принца увезли на обкомовскую дачу, и он там отдыхает сейчас.

Погрузив бидоны в машину, Вася уехал.

— Кумыс не зря собрали — начальство устроит теперь той, будь спокоен, — усмехнулся Аслан. — Почему тебя, аксакал, не пригласят? Ты же почётный чабан республики, твой портрет висит на площади, — почему не скажут тебе, для кого этот кумыс? Что же ты, баран какой-нибудь — выполнять приказы и не знать, кому и для чего? А? Что же ты молчишь?

Старик пожал плечами. Что хочет этот молокосос? Что он всё брюзжит как беззубая старуха? Нияз жевал табак, гладил внука, сидящего на коленях, бесстрастно слушал расходившегося помощника, не собираясь спорить. Он уже пробовал не раз, но этот шестнадцатилетний сопляк, выгнанный из школы как лодырь и бездельник, был начитан, слушал радио, следил за газетами, разбирался в политике, знал обо всём, что делается на свете, и легко побивал старика. Бог знает, что за молодёжь пошла! Нигде не бывала, ничего не видела, но обо всём берётся рассуждать. Больше всего эти сопляки любят поносить начальство. Хлебом их не корми, дай только покритиковать. А сами, наверно, только и думают, как бы пролезть в какую-нибудь щель и занять местечко потеплее и кем-нибудь командовать. Палец в рот им не клади! Овцы от барана отличить не может, делает всё из-под палки, а назначь его сейчас старшим табунщиком — глазом не моргнёт, примет как должное. Да где уж там старшим табунщиком! Предложи ему стать директором совхоза — тоже, наверно, не откажется… Ай злобный, худой, глупый человек! Что ты мечешься, будто змея тебя укусила! Что ты бросаешься на всех, будто у тебя лопнул жёлчный пузырь и вместо крови в твоих жилах течёт жёлтая злость?

Старик жевал табак, покачивал внука и вскользь смотрел на Аслана своими медленными глазками из-под припухших век.

Аслан не мог простить ему истории с охотой. Парни убили джейрана и на верхнем джайлау у чабана Рахатова устроили грандиозный той. Нияз не пустил его тогда.

— Ты не был, не видел и не знаешь ничего. Ещё неизвестно, чем кончится дело. Охота была незаконной, без разрешения.

Старик сказал своё слово и больше его не повторял.

— Что, доносить станешь? — кричал Аслан. — Иди лесничему скажи, что убили джейрана, пускай их оштрафуют!

Нияз покачал головой.

— Это не моё дело. Лесничий, если надо, сам всё узнает. Да он и знает, наверно. Штрафовать не моё дело. Но ты не пойдёшь. Они убили джейрана не по закону, и тебе там нечего делать.

— Законник! На человека тебе наплевать, лишь бы закон выполнялся.

Теперь ему ясно, что и за бидонами старик послал его неспроста — не хотел пускать на охоту. Знал ведь, не мог не знать, что бидоны должны привезти!

О, как ненавидел он этого лысого святошу! И как презирал себя за малодушие перед ним! От старика исходила непонятная сила. Она была в его неторопливых движениях, в проницательных глазках, лениво следивших за всем, что делается вокруг. Он то сидел в палатке, возясь с внуком, то следил, как невестка разделывает тушу барана, то помогал старухе разводить огонь в тандыре, вмешивался во все женские дела, а чай мог пить весь день, не уставая. И всё же он ухитрился попасть на почётную доску, и портрет его красовался на площади, напротив райкома, в числе лучших людей района. Старик знал и помнил всех кобылиц и жеребят в табуне. Он не вёл никаких записей, всё держал в своей голове и, наверно, не зря считался лучшим табунщиком в районе. Но почему бы и не так, если он всю жизнь возле скота? А что он видел ещё? Разве видел он жизнь? Разве бывал в городах? Разве знает что-нибудь, кроме юрты, старухи своей, внуков, баранов, жеребят и кобылиц? Аслан издевался над стариком про себя, но иногда не стеснялся говорить ему в глаза. Старик усмехался.

— Ты как ящерица. — Он поглаживал свою бородку. — Язык как у змеи, но ужалить не можешь.

А в общем, Нияз не обижался на помощника; словам старый табунщик не придавал значения и держал его в крепкой узде. Огрызаясь и ворча, Аслан всё же покорно выполнял его приказания. Слабоват он перед стариком, перед его неторопливой силой и уверенностью в себе.

Гости так и не приехали. О них стали забывать. Только Аслан изредка вспоминал о них, чтобы поиздеваться над стариком. Жизнь входила в привычную колею. Аслан перегонял табун с пастбища на пастбище, делал вместе с ветфельдшером прививки жеребятам, ездил на лесоучастки за дровами, помогал женщинам по хозяйству, на ночь стреножил коней. В общем, всё шло как раньше. О таинственных гостях, вызвавших переполох, вскоре он и сам перестал вспоминать.

Как-то, возвращаясь с пастбища, Аслан увидел у речки машину. Откуда бы взяться в горах красивой чёрной «Волге»? Кто же это едет на ней? Жаль, машина уйдёт, так и не узнаешь, кто в ней сидит. Но нет, машина остановилась у крайней юрты, из кабины вышел человек. Аслан дал шпоры коню и поскакал к юрте, а вскоре вернулся в табун, весь взъерошенный от возбуждения.