Егор. Биографический роман. Книжка для смышленых людей от десяти до шестнадцати лет - Чудакова Мариэтта Омаровна
…В Дунине – весело. Полно ровесников-друзей. Летом 1966 года Егору 10 лет.
И каждое следующее лето – в 10, и в 11, и в 12 лет – несравнимо больше всех в этой летней веселой компании его интересует девочка Маша «с огромными загадочными глазами».
Что там, за этими глазами?.. Они вроде бы друзья… Но одно Егорке, во всяком случае, ясно: сам он интересует Машу… примерно так, наверно, как фокусник в цирке. Ему можно, как с юмором опишет он сам много лет спустя, «задать самый неожиданный вопрос и получить точный ответ, ну, скажем, об урожае риса в Китае в 1965 году или о производстве стали в Люксембурге в 1967 году».
Маша стесняется славы отца и скрывает свои родственные связи. Только года через три их дружбы Егор с изумлением узнает, что Маша – дочь одного из самых любимых его писателей: Аркадия Стругацкого. Популярнее братьев Стругацких в те годы писателей, пожалуй, и нет.
Вскоре появится легенда, что на самом деле они – инопланетяне, заброшенные в нашу цивилизацию… Как раз то самое, что не раз они же сами и изображали.
Из их фантастических книг о нашем мире можно узнать гораздо больше, чем из советских газет и телевидения, где информации о реальных событиях практически нет. Даже о предполагаемом урожае или о реальном количестве собранных осенью зерновых узнать можно только из радиостанций «Голос Америки», Би-би-си или «Немецкая волна». И надо еще иметь время, чтобы пробиваться сквозь рев советских глушилок.
«Смешно, но я действительно точно помню, что я твердо решил разобраться в вопросах экономики и причинах инфляции, прочитав завершающую часть “Обитаемого острова”. Там Странник говорит Максиму:
“Ты понимаешь, что в стране инфляция? Ты вообще понимаешь, что такое инфляция?” Захотелось не быть дурнем и разобраться. Тогда впервые начал искать специальные книжки по экономике» (Е. Гайдар, 1996).
Море еще не отступило в тень, не растаяло в тумане. Но уже подернулось в его мыслях подозрительной дымкой…
24. Хозяйка медной горы и смутные чувства
Когда в Югославии вспоминались ему Дунино и девочка Маша, неведомо почему приходила на ум читанная в детстве «Хозяйка Медной горы» дедушки Павла Бажова.
Мама говорила, что дедушка не разрешал называть свои сочинения сказками:
– Это – сказы.
Он начал записывать их со слов старых горных рабочих еще подростком – на самом «месте действия» этих сказов, в том числе и на Медной горе. Может быть, он сам верил в реальность рассказанных ему историй? Почему бы и нет…
Сильные чувства героев этих сказов еще сильней, чем в детстве, бередили отроческую душу Егора.
В малахитовой комнате, где стены с алмазами, происходит решающий разговор Хозяйки Медной горы со Степаном – одним из тех, кто «в горе робили».
«– Ты, – говорит, – друг любезный, не вихляйся. Прямо говори, берешь меня замуж али нет? – И сама вовсе принахмурилась.
Ну, Степан и ответил напрямки:
– Не могу, потому другой обещался.
Молвил так-то и думает: огневается теперь. А она вроде обрадовалась.
– Молодец, – говорит, – Степанушко…Не обзарился ты на мои богатства, не променял свою Настеньку на каменну девку. – А у парня, верно, невесту-то Настей звали. – Вот, – говорит, – подарочек для твоей невесты, – и подает большую малахитову шкатулку. А там, слышь-ко, всякий женский прибор. Серьги, кольца и протча…
Потом и говорит:
– Ну, прощай, Степан Петрович, смотри – не вспоминай обо мне. – А у самой слезы. Она это руку подставила, а слезы как-кап и на руке зернышками застывают. Полнехонька горсть. – На-ка вот, возьми на разживу. Большие деньги за эти камешки люди дают. Богатый будешь, – и подает ему.
Камешки холодные, а рука, слышь-ко, горячая, как есть живая…»
И что же Степан – за свою верность Настеньке? Да, оказывается, – «…счастья в жизни не поимел. Женился он, семью завел, дом обстроил, все как следует. Жить бы ровно да радоваться, а он невеселый стал и здоровьем хезнул (ослабел). Так на глазах и таял».
Ну и ничего хорошего: нашли потом «на руднике у высокого камня мертвый лежит, ровно улыбается… Которые люди первые набежали, сказывали, что около покойника ящерку зеленую видели, да такую большую, каких и вовсе в наших местах не бывало. Сидит будто над покойником, голову подняла, а слезы у ей так и каплют. Как люди ближе подбежали – она на камень, только ее и видели».
Чем-то очень трогали, глубоко задевали Егора эти слова – «Потому другой обещался…». Он все повторял их шепотом, будто прислушиваясь к звучавшему в них, еще невнятному для него, но уже волнующему голосу Рока. И каменные слезы Хозяйки Медной горы будто прожигали его самого…
Точно так же еще сильней, чем раньше, задевала – чем-то другим уже, чем в детстве, – попавшаяся под руку и перечитанная заново, от начала и до конца, «Малахитовая шкатулка» – тот сказ, по которому дедушка Бажов назвал всю свою книгу.
Особенно те ее страницы, где оставшаяся после умершего Степана дочь Танюшка потребовала от барина, напрашивавшегося в женихи, чтоб сначала отвез ее во дворец и показал ей царицу…
Но только в той палате, «которая малахитом тятиной работы обделана».
И когда, надев на себя все украшения из заветной малахитовой шкатулки, оказалась во дворце, – не посмотрела даже в ту сторону, где толпился народ, ожидая царицу. А сама «пошла по дворцу-то как дома». И все почему-то двинулись за ней…
«Народу набралось полным-полно, и все глаз с Танюшки не сводят, а она стала к самой малахитовой стенке и ждет… Царица вышла в комнату-то, куда назначено. Глядит – никого нет. Царицыны наушницы и доводят – турчаниновска невеста всех в малахитову палату увела. Царица поворчала, конечно, – что за самовольство! За-потопывала ногами-то. Осердилась, значит, маленько. Приходит царица в палату малахитову. Все ей кланяются, а Танюшка стоит – не шевельнется.
Царица и кричит:
– Ну-ко, показывайте мне эту самовольницу – турчаниновску невесту!
Танюшка это услышала, вовсе брови свела, говорит барину:
– Это еще что придумал! Я велела мне царицу показать, а ты подстроил меня ей показывать. Опять обман! Видеть тебя больше не хочу.
С этим словом прислонилась к стенке малахитовой и растаяла. Только и осталось, что на стенке камни сверкают, как прилипли к тем местам, где голова была, шея, руки…».
25. Москва. Лето 1968 – вторжение в Прагу
«Летом 1968 года я был в Дунино, – вспоминал Егор Гайдар. – По газетам следил за тем, как развиваются события в Чехословакии. Утром 21 августа услышал о письме безымянной группы чехословацкого руководства и об “интернациональной помощи”, которую оказывают Чехословакии войска Варшавского договора…»
В то утро торжественным голосом диктора прочитанное по радио сообщение предлагало всем советским гражданам поверить, что непоименованное «руководство» этой страны будто бы просило Советский Союз о военной помощи, потому что туда вот-вот готовы вторгнуться военные силы ФРГ.
И наши танки на рассвете 21 августа вошли в Прагу…
«Откровенная ложь официальной версии, аморальность происходящего бросались в глаза даже мальчишке, – пишет Гайдар почти тридцать лет спустя. – Что за чушь? Ну какие там войска ФРГ готовятся вторгнуться в Чехословакию? И что это за правда, которую навязывают народу с помощью танков?» (Е. Гайдар, 1996).
То, что было ясно двенадцатилетнему в 1968 году, сегодня его ровесникам – читателям этой книжки – уже непонятно. И требует пояснений.
Многие из вас знают, например, что у чехов – классный хоккей. А про остальное – не очень.
Ну хотя бы: а что это вообще за страна – Чехословакия? На карте ее сейчас нет, есть Чехия и Словакия.
Когда она была?
Какое там было устройство?
Что за события в ней развивались?
Почему и зачем понадобилось нам, то есть тогдашним советским, входить туда на танках?
