Бунт на корабле или повесть о давнем лете - Артамонов Сергей Федорович (книги полностью TXT) 📗
36
— А в футбол ты учился? — спросил Лохматый ни с того ни с сего.
— Чему учиться-то? Я на воротах у нас во дворе стою.
Лохматый опять что-то не понял и застеснялся. Но, видно, было это ему очень любопытно узнать, и, застенчиво улыбаясь и запинаясь, спросил он:
— А «во дворе» — это чего?
— Как это «чего»? — Теперь уже я не понял его.
— Ну, в каком дворе-то?
— А-а! Ты что, в Москве ни разу не был?
— Не-а! — И Лохматый весело затряс головой. — Ив другом ни в каком городе мы не были. Мы у себя в деревне живём, вон там, в Семёновке!
Он махнул рукой куда-то за деревья, куда и прежде показывал, объясняя мне путь на станцию, да всё улыбался при этом и чего-то ждал от меня…
— Так до Москвы-то мало совсем! — сказал я. — Чего же вы?
— А кто нас пустит?
— Ну, а вы — с классом! На экскурсию… У тебя карандаш есть, я бы написал свой адрес?
Нету. Мы с собой не носим.
— А тебя как зовут?
— Петька.
— А меня Антон. А того как? Который сюда подбегал, как его?
— Это Зуевых был… Толяна. Этот год он в ремесленное пойдёт, в Москву к вам.
— А ты?
— Да я-то! — И Петька засмеялся моему неразумению. — Я-то ведь в пятых ещё, только на осень в шестые пойду, а он семилетку закончил…
— Я тоже в шестом буду, — сказал я.
— И Петька этому вдруг страшно обрадовался.
— А папаша твой? Он кто?
— Он без вести пропал… Не вернулся с фронта…
— И у нас тоже без вести! — неожиданно вскричал Петька и тут же стал перечислять, загибая пальцы: — Бабка у нас, мать, я и Валька. Она меня младше. А больше нет никого родных. У нас как у вас, значит. Только ещё Валька у нас есть. А у тебя из братьев или сестёр кто?
— Никого, я один.
— Здорово, да? У вас как у нас! Тебе двенадцать исполнилось? Мне уже!
— И мне уже.
— А ты мне ещё про ваш двор расскажешь?
— Петька шагнул в мой куст — и на футбольной поляне одним игроком стало меньше.
— Да чего там особенного? Ну, дома стоят, а в серёдке — двор. И всё.
— Ну, а ещё чего есть? Расскажи!
— Да я же из лагеря убежал! — сказал я и тут же сам заново это вспомнил, и ёкнуло у меня сердце…
Вспомнил, и завертелось колесо моих страхов. До того тошно сделалось, что слышу вот — Петька опять у меня о чём-то спрашивает, да никак не доходит до меня, что он теперь? О чём он ещё?
Оказывается, он вот какую ерунду городит.
— Ты, — говорит он, — обратно ступай! А? Чего будет-то? Ты же нашёл свой галстук? Ну и иди, скажешь им — нашёл! А? А я к тебе приходить буду…
— Да не терял же я его, не терял! Я его сам закопал, чтобы не сняли! Они хотели меня на три дня непионером сделать, понимаешь? А для этого надо на линейке, при всех — понимаешь? — снять с такого человека галстук! Я его раз — и закопал. Снимайте теперь! Они тогда запасной взяли из пионерской комнаты. Чтобы надеть и снять сразу же, понимаешь? Только это уже не одно и то же: мой-то у меня! Хочу — надену, а хочу — и спрячу его обратно… Вот их зло и взяло. Особенно Геру нашего. Я его ненавижу!
— А чего тебе будет за это?
— Будет! Уж не беспокойся. Не знаю вообще-то. Может, вышибут… Матери телеграмму пошлют, чтобы забрала меня, и всё.
37
Теперь мы шли и не разговаривали. А куда шли — и сами того не знали, просто так по лесу. Мне-то всё равно, а Петьке и подавно, потому что для него здесь никакой не загород, а знакомые места. Он, оказывается, тут каждый день, да по два раза, коз гоняет: утром — пасти и вечером — домой, в деревню.
— А они тебя искать не будут? — И я кивнул назад.
— Не! Чего им меня искать. Мне уж домой надо.
— А далеко?
— Не! Близко. Этот лес пройти, и сразу деревня наша.
…А что, если я в этой деревне останусь? Пусть мама думает, что я в лагере, а я с Петькой. Стану тоже пастухом. Глупо, что из-за Полины и Геры их не пускают к нам. Правильно, что Спартак стал их в футбол учить. Возьмут да и как обставят под нолик наш первый отряд!
Я за деревенских болеть буду!
— Я за ваших буду болеть! — сказал я Петьке, а он изумился:
— Ну? Обиделся, да? И значит, пойдёшь в лагерь всё-таки?
— Не знаю ещё сам… Но не из-за обиды я! Я на первый отряд не обижен, я только на наших, да и то не на всех. А болеть буду потому, что ваши умеют хуже наших и за вас справедливей болеть… И можно, я в твоей деревне пока поживу, пустишь?
— Я-то что! Живи. Хлеба я тебе всегда отделю, у меня его полно. Все бабы дают, чтоб ихних коз больно не гонял. Я беру. Матери ношу. Молока тоже у нас много бывает. А спать где хочешь: и на сеновале у нас, и ещё я место знаю… Ты читал «Аэлиту»? Могу принесть…
— Принеси тогда. Я читал, но ещё раз прочту, когда спать ночью не захочется… А ещё кто-нибудь там спать будет, где я?
— Я буду к тебе приходить, не бойся! Только там огонь жечь нельзя!
— Ну, мы и не будем, если нельзя…
— Днём почитаем. Когда козы лягут, и мы тоже — ноги-то не казённые! А потом бабы доить их придут, нам пожрать принесут, тогда и почитаем… Я эту «Аэлиту» почти всю наизусть знаю. С прошлого года она у меня, и не отдаю — неохота с ней расставаться… Смотри! Вон туда глянь!
Так он неожиданно вскрикнул, Петька, что я присел, даже не успев глянуть туда, куда он показывал.
Я присел, и Петька возле меня свалился. Шепчет:
— Во! Это ваши, точно! Это которые за тобой…
Они вышли из лесу, а между нами лесная опушка с кустарником, и ныряют головы их, то пропадая, то вновь появляясь. Одна… трщ а вот и пятая — впереди всех — это Витька-горнист, заметил или нет?
— Вставай, эй! Антошка — дохлая кошка! — крикнул Витька, оглядываясь по сторонам и высматривая — он потерял нас из виду, но, как нарочно, идёт прямо к нам с Петькой…
Давай, Петька, ползком, а? По-пластунски умеешь?
— А чего их бояться-то? Лучше встанем давай!
— Тебе-то ничего они не сделают, а мне — ого! — сделают!
— Что же я-то? Руки в брюки стоять буду? Сказал тоже!
— Да нет же! Ты потом всё равно домой пойдёшь, а они мне тогда…
— И ты со мной!
— Да нет, Петь, это я так только… Говорил только… Лежим мы так и помалкиваем. И не гляжу я на своего нового товарища, потому что с три короба ему нагородил.
Он вот поверил мне даже. А я? Да я и сам хоть и не до конца, но тоже полуповерил во все эти фантазии: коз пасти, есть хлеб с молоком, спать на сеновале. А мама ничего не узнает, а мы тут «Аэлиту» читаем…
Как бы не так! А если она в родительский день приедет?
— Антонта!
— Вылезай лучше!
— А то хуже будет!
— Уже начальник всё про тебя знает!
— Мама Карла из-за тебя заболела!
Так кричали рассыпавшиеся по кустам весёлые, ни в чём не виноватые и потому счастливые мои ловцы и охотники. Это кричали они для меня, а для всех других они успевали прокричать ещё и иное:
— Эй! Эге-гей!
— Поймали!
— Мы нашли его! Он тут!
— Сюда! К нам!
Весь лес, показалось мне, наполнился в эти минуты звуками моего имени. Отовсюду летели к нам ответные «ау» и «эге-гей», кругом нас всё ближе и ближе трещали под ногами сухие хворостины, шумели кусты, а сзади по-прежнему безмятежно колотился о землю футбольный мяч…
