Зори над городом - Кононов Александр Терентьевич (читать книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Катя прижала к глазам краешек передника и замолчала.
— Что ж тебя отец отпустил?
— Батю призвали в солдаты. Запасной он.
Катиного отца Григорий Шумов знал мало: жил в «Затишье» испольщик с пегой бородой, очень смирный с виду, молчаливый. Грише было тогда лет восемь, а в этом возрасте ребята тянутся к тем людям, которые не прочь повозиться с ними, пошутить, либо к тем, кто славится силой, смелостью, удалью. Ничего похожего на это в тихом Трофимове не было. Гриша тогда даже не понимал, что значит слово «испольщик»; кто-то объяснил, что это человек, который обрабатывает землю исполу: половина урожая достается ему, а половина идет тому, чья земля. Выслушав такое объяснение, Гриша о Трофимове больше и не думал. Не думал он и о дочке его, больше того — не любил ее. Всюду Катя появлялась не к месту: чуть затеет он что-нибудь вместе с товарищем своим Яном Редалем, как вдруг из-за кустов, из-за плетня показывается любопытная рожица Кати. Он подозревал ее в подглядывании и, естественно, никаких дружелюбных чувств к ней не испытывал.
А тут вот встретил ее — и будто она родная ему. Надо бы как-то защитить ее.
— Придумаем что-нибудь, Катя, — сказал он неуверенно.
— Харчи и у ней хорошие, у Ирины Никандровны. И жалованье… — Она всхлипнула. — Ох, не надо мне ее харчей? И денег не надо. Нравная какая!
— Придумаем что-нибудь.
— Голубчик, вы тут уже огляделись, в Питере. Правду говорят, что нашу сестру берут теперь в кондукторы на трамвай? Мужчин будто не хватает, из-за войны… Да нет, я и города то совсем не знаю, не возьмут меня.
— Надо сообразить.
— А может, на фабрику какую? Или в мастерскую швейную? Шить я умею — правда, что попроще, по-деревенски. Ткать могу, ну это тут без надобности.
— Погоди, Катя, мы все сообразим.
Повторяя эти слова, Гриша хорошо понимал, что сколько ни соображай, ничем он Кате помочь не сможет. Он и сам-то никого здесь не знал, кроме Барятина, Персица да той же Сурмониной. Правда, была еще Таня Кучкова; но и та в таких делах — не в счет.
— А теперь идите скорей к ней, Григорий Иванович! — спохватилась Катя. — Идите, заругается она.
— Знаешь что, Катя? — подумав, проговорил Гриша. — Тут и в самом деле нам могут каждую минуту помещать. Я зайду еще к тебе, когда нравной твоей хозяйки дома не будет. Или ты ко мне загляни, я дам адрес. И мы потолкуем по-настоящему. Надо же что-то придумать!
— С утра до трех она на курсах. А к трем приходит — обедать. Вечерами, хоть и не всегда, дома бывает. Григорий Иванович, голубчик, если будет что-нибудь насчет работы, дайте весточку!
— Ну вот, опять в Ивановичи попал! Ладно, Катюша, дам весточку, обязательно! А теперь вот что: выпусти-ка ты меня через черный ход.
— Ой, голубчик!
— Ничего. Пусть ругается. Отвори дверь на лестницу.
Григорий Шумов спустился по слабо освещенным ступенькам и, вспомнив, что у него в кармане нет ни копейки, пешком через весь город пошел к себе домой.
19
Во дворе жил мастер швейной фабрики. Узнав у Марьи Ивановны номер его квартиры, Гриша на следующий же день пошел к нему.
В просторном и почти совсем пустом полуподвале его встретила Даша. Лицо ее за последнее время сильно осунулось, глаза стали еще больше и строже.
— Он больной лежит, — сказала она коротко, неприветливо.
— Кто там? — раздался слабый голос.
Даша приотворила наполовину дверь в соседнюю комнату:
— Студент пришел.
— Что ж ты… — Больной закашлялся надрывно, мучительно.
Даша притворила дверь; Гриша успел, однако, разглядеть лежавшего на кровати изможденного человека с длинными, давно не стриженными волосами, с лицом, словно вылепленным из воска.
— Видели? — недружелюбно спросила Даша. — Нельзя к нему.
— Я тут хотел только насчет швейной фабрики…
Гриша в смущении взглянул на Дашу: ему показалось, что и ее глаза горят болезненно-лихорадочным огнем.
— Вы тоже больны?
— А это уж не ваша забота, — резко ответила Даша.
И он пошел к выходу.
Дома Марья Ивановна на все его расспросы отвечала с какими-то недомолвками, будто намекая на что-то.
— Теперь она, Даша-то, локти себе кусает… Да поздно. Муж-то ее какой человек? Редкий среди мастеровщины: аккуратный, непьющий. Все в дом нес, ничего из дому. Чтобы в трактир или там в пивную — ни боже мой! А вот ничем не угодил женушке.
Хоть и обиняками и будто нехотя, а все-таки рассказала наконец Марья Ивановна про Дашину судьбу.
Родители Даши век свой бедовали в Псковской губернии на клочке надельной не земли даже, а сплошной глины; на ней и в урожайный год рожь всходила чахлой. И, как часто бывает в полунищих деревенских семьях, детей у них было много.
Неудивительно, что приехавший из Питера на побывку одинокий мастер-портной с деньгами, человек нрава трезвого, спокойного, явился избавлением от нужды. Избавлением потому, что ему приглянулась шестнадцатилетняя красавица. Побывка была недолгой, раздумывать некогда; красавицу-то никто и спрашивать особо не стал. Через две недели увез с собой питерский мастер молодую жену.
Таких историй на Руси не счесть. И рассказано и написано о них много. «Стерпится — слюбится».
Дорогой ценой далось Даше терпение. А полюбить так и не смогла. Выросло из нелюбви большое человеческое горе.
Рассказав — по-своему, конечно, — про все это, Марья Ивановна глянула на Гришу колюче:
— Защемило?
— Жалко ее.
— А его не жалко? Он-то чем виноват? Даша вам как сказала: болеет, мол, муж? Неправда. Не болеет он — умирает.
Оставалось теперь надеяться только на разговор с нелюдимой Викторией Артуровной: все-таки она портниха. И, кажется, живет на Васильевском острове чуть ли не со дня своего рождения, так, впрочем, и не овладев до конца труднейшим для нее русским языком.
Попытка не пытка, Гриша решился заговорить на кухне с угрюмой соседкой: в комнату-то к себе она его ни за что не пустила бы, на это у ней были свои непреклонные законы.
Выкрикивая отдельные слова и от этого конфузясь больше обычного, Гриша рассказал Виктории Артуровне про Катю.
Портниха слушала молча, не сводя с его губ презрительно-осуждающего взгляда. Похоже было, что она подозревает его в самых преступных намерениях.
Выслушав до конца и не сказав ни слова, она ушла.
И тут, значит, не вышло! Что ж, теперь надо будет еще с Шелягиным поговорить. Он, правда, металлист. Но у него, возможно, есть знакомства и на фабриках.
Однако часа через два к Шумову постучалась Виктория Артуровна, вызвала его на кухню и сурово прокричала, не соблюдая при этом ни падежей, ни других правил российской грамматики:
— Ваш девушка может идти на мелкий Швейный фабрика за Невский застава. Там шьют солдатский белье. Пусть она находит там старший мастерица Наталья Егоровна и говорит: «Я от чухонки с Васильевский остров».
Что-то отдаленно похожее на улыбку мелькнуло на каменном лице Виктории Артуровны, и она добавила:
— Да, это я — чухонка с Васильевский остров! Вы все понял?
— Я все понял, Виктория Артуровна! — с жаром воскликнул Гриша. — Великое вам спасибо!
Белесые глаза Виктории Артуровны снова стали беспощадными, она повернулась к Грише широкой своей спиной и в разговоры с ним больше не вступала. Адрес швейной фабрики она передала через Марью Ивановну.
Получив адрес, Гриша сразу же отправился на квартиру Сурмониной. Все вышло очень удачно: Катя была одна и обрадовалась ему чрезвычайно. Немного испугала ее Невская застава: как туда ехать? Оказалось, за все время жизни ее в Питере — правда, очень еще короткое — она никуда не ходила дальше мелочной лавки.
Поехали вместе. Фабрика помещалась в одноэтажном кирпичном доме и походила скорее на кустарную мастерскую. Условились, что Катя пойдет искать Наталью Егоровну, а Гриша подождет на улице.
Он долго ходил вдоль забора, на котором торчал щит «Гильзы Катыка» и была налеплена афиша: «Премьера!!! Новая пьеса Леонида Андреева «Тот, кто получает пощечины».
