Женька-Наоборот - Лойко Наталия Всеволодовна (книга регистрации txt) 📗
Он всегда с ней, ее карманный блокнотик. Каких только тут не увидишь пометок! У каждой своя история…
…Проводниковые наконечники. Штекера. Телескоп с просветленной оптикой.
Против записи о телескопе — галочка. Он уже куплен школой.
…Розы. Когда-то розами украшали невест, победителей, мраморные статуи богов. В течение веков выводились сорта, один удивительнее другого. Вьющиеся, стелющиеся, морщинистые, плетистые. Роза ругоза. Роза рубигиноза.
Однажды, еще до поездки на теплоходе, Таня Звонкова, поливая выстроившиеся на окнах физического кабинета горшки с папоротником и бегониями, рассказала о розовом кусте, который цветет у нее дома. Начала вспоминать и как-то особенно улыбнулась… Вскоре за этим Валентина Федоровна из некоторых педагогических соображений заглянула в специальный труд о культуре роз. Затем — контакт есть контакт! — запела с Таней речь об этом предмете.
А та возьми и вскочи, и давай уверять, что ей ненавистен не только собственный розовый куст, но и все розы на свете.
Когда же он стал ненавистен?
В блокноте после слов «роза рубигиноза» записано: «Для каждой группы сортов имеется свой способ обрезки. Если стричь все розы одинаково, можно совершенно искалечить розарий». Это занесено сюда вне зависимости от Таниной любви или же ненависти к безвинным цветам. Это касается всего класса. Разве можно стричь под одну гребенку, скажем, второгодника Борю Плешкова и Женю Перчихина… Или, например, Иру Касаткину…
Ира как будто не должна внушать опасений. Она всегда и во всем старается быть приятной. Так же, как и ее мама, очень любезная, умеющая найти правильный тон в разговоре, понимающе выслушать. Ирочка очень мила… Однако, когда начался ремонт, она беззастенчиво симулировала сыпь на руках, покрыв их крапинками «зеленки» — бриллиантовой зелени.
Мамаша, вызванная по этому поводу в школу, вступилась за дочь: «Не для того мы ее растили, чтобы сделалась маляром!» Да еще взвизгнула, позабыв о своем правиле всегда быть приятной.
Каждого придется «стричь» по-особому…
Отложив блокнот, Валентина Федоровна возвращается к заветной тетради. Тетрадка эта хранит высказывания и автора «Педагогической поэмы», и Добролюбова, и Песталоцци, и мысли великого русского педагога Ушинского. Например, хотя бы такую: «…только тот, кто трудится, сохраняет человеческий облик. Праздность же превращает человека в негодяя».
Надо бы втолковать кое-кому из мамаш эти золотые слова!
Хорошо сказал Писарев о будущем человеке (для Писарева он — будущий, для нас — уже настоящий!). О человеке, который станет смотреть на труд не как на печальную необходимость, а как на существенное условие жизни, как на высокое наслаждение.
«Высокое наслаждение»!.. Вот бы Дмитрию Ивановичу Писареву пройтись в прошлое воскресенье по четвертому этажу, заглянуть в актовый зал…
Валентина Федоровна подумала так и смутилась: что за детские мысли! Она встала, сделала шаг, другой и не заметила, как очутилась возле ребят. Все копошились в земле. На грядах темнели ровненькие бороздки и ямки.
Ботаник, блеснув очками, поднялся с колен:
— Прошу к нашему шалашу!
Голову вверх. Приветственно вскинул загорелые руки. Кто ого знает, возьмет да примется читать вслух стихи. Например, Пушкина. Свои любимые. О Царском селе, о лицее…
И будет ему казаться, что вокруг уже шумит вековой парк. Вдобавок потребует, чтобы и всем казалось».
Однако Круминь воскликнул:
— Вот кстати! А я к вам с корыстной целью.
Это тоже знакомо. К кому только Ян Мартынович не обращается «с корыстной целью». И все ради прекрасных садов. И всегда на его сухощавом лице с выгоревшими на солнце бровями появляется эта вот смесь лукавства и неодолимой застенчивости.
— Валентина Федоровна, спасайте!
— Что такое?
— У меня урок за уроком, а надо кому-то ехать в питомник. Дайте хоть одного из своих ребят в придачу к моей мелюзге. Дайте, пожалуйста! Да потолковей, подобросовестней. Никто не желает помочь. Все помешаны на ремонте. Все от меня отмахиваются.
Валентина Федоровна не позволила себе отмахнуться. Сразу пошла к школе, торопливо соображая на ходу: кого же? Пожалуй, всех толковей и добросовестней Петя Корытин. А может быть, Куприянов? Или Коля Ремешко? Нет, Коля долго болел, его не надо перегружать.
У восьмого «Б» только что кончилось машиноведение. За неимением специального кабинета занятия проводились в слесарке. Но мастерская, когда в нее заглянула Валентина Федоровна, оказалась уже пустой. Не совсем пустой — Женя Перчихин и Лида, прозванная аккуратисткой, вдвоем наводили там порядок.
— Где остальные? — громко спросила Валентина Федоровна. — Уже наверху? Корытин, например, Куприянов…
Нехотя обернувшись, недовольный тем, что его оторвали от дела, Женя коротко взмахнул к потолку щеткой-сметкой. Это, как видно, должно было означать — наверху. Лида, которая тщательно выбирала из зазоров станка мелкую стружку, тем же жестом приподняла проволочку, сказав:
— Там! В классе. — И обратилась к Жене: — Теперь что?
Валентине Федоровне поскорей бы подняться в класс, но она, что называется, приросла к месту: не Лида-аккуратистка следила за тем, как Перчихин справляется с обязанностями дежурного, а он за ней!
Взял ветошь, масленку и принялся смазывать поблескивающий сталью станок. «Трущиеся и вращающиеся части», — так он деловитым баском пояснил Лиде. И она на другом станке стала повторять все действия Жени.
Толковые действия, добросовестные. Где же тут руки-крюки?
Вполне возможно, что дома, в комнате, набитой вещами, словно копилка деньгами, они и становятся «крюками». Скорей всего, дома Жене и шевельнуться нельзя. «Не тронь! Не испорть!..» Пожалуй, постель за собой прибрать не дадут: как бы не ошибся, укладывая на уважаемой тахте разнесчастные, в слащавых рисунках подушечки.
Родители, наверное, и знать не хотят, что сын у них заправский столяр да слесарь. И физик! Каждый день распивают вместе с Женей чаи и ни разу — в этом она готова поклясться! — не слышали от него про физику вокруг нас. Никакого контакта! Но ведь и в школе тоже… Разве не безобразие, что ей, руководителю класса, еще приходится кое-кого подталкивать, чтобы мальчика посмелей загружали, чтобы не отказывали ему в доверии. В прошлое воскресенье целое утро уламывала Рязанцева…
— Вот что, — твердо произнесла Валентина Федоровна. — Придется, Женя, снять тебя с последних уроков.
— Снять? Очень приятно!
— Ты нужен. Пойди умойся по-быстрому. — Валентина Федоровна не заметила, что пустила в ход любимое Женино выражение. — Надо поехать за рассадой в питомник. — Она улыбнулась. — Для наших прекрасных садов… Поручение очень важное. Не подведешь?
— Когда я кого подводил? — важно ответил Женя.
Правда, недавно он чуть не влип с кистями, но обошлось — спасибо Тане и Ларе. Кисти полеживают в кладовке чистенькие, промытые горячей водой и мылом. Сегодня после уроков их снова окунут в краску и начнут по последнему разу поправлять стены. Полный порядочек! Так, во всяком случае, представляется Жене.
— Значит, берешься? — вновь улыбается Валентина Федоровна.
— Приказано — еду! Порядочек…
22. Перчихин все погубил
По широкому проспекту одна за другой катят автомашины. Среди них «Волга» с черными шашечками на голубых боках. В «Волге» сидят-посиживают три пассажира. Двоим, тем, что уселись сзади, пришлось подобрать ноги, чтобы не касаться расстеленной на полу мешковины. Касаться нельзя: оттуда выглядывают нежные, выхоженные в теплице росточки.
Самый старший из пассажиров, поскольку на нем лежит вся ответственность за поездку, устроился рядом с водителем. Откинулся на удобную спинку, обитую нарядным заменителем кожи, поглядывает то на зеркальце, прикрепленное к ветровому стеклу, то на счетчик.
