Лети, майский жук! - Нёстлингер Кристине (читать книги бесплатно полностью без регистрации .TXT) 📗
Мы подошли к кукольному дому. Бабушкины окна были заколочены. Хороший признак. Мертвые ничего не заколачивают.
Входная дверь тоже была заколочена. А к двери вела тропка — узкая, вытоптанная полоска земли. Кон довольно улыбнулся.
Я побежала вперед. Последний отрезок пути шел через кухню. Одна стена была целой. У стены стояла газовая печь, даже сохранился кафель над ней. На стене висели пестрые тряпки для кастрюль и зажигалка для газа. Дверь в комнату была закрыта.
— Ее нет дома, — разозлилась я. — Раньше дверь в комнату никогда не запиралась.
Кон постучал в дверь. За нею что-то зашуршало. Кон еще раз постучал, и я постучала.
— Кто там? — голос дедушки!
— Это я! Я!
— Юли сказала, что идет русский солдат, — проговорил дед, отпирая дверь.
Длилось это долго, потому что дверь заклинило. А заклинило ее из-за осевшей стены.
— Это Кон! Он меня привез.
Наконец дедушка открыл дверь.
Я бросилась ему на шею. Дед принялся расспрашивать, что с моими родителями, почему я одна, как добралась и так далее, и так далее. Я уверяла, что и одна могу добраться, а сама теснее прижималась к деду, так, что его волосы щекотали мою щеку.
Кон стоял у двери, улыбаясь, качал головой, разглядывал темную комнату. Я отпустила наконец дедушку.
— А где бабушка?
Дед ткнул в темноту.
— Там она сидит. Боится солдат.
Бабушка боится? Это что-то новое! Бабушка никогда и ничего не боялась.
Я пошла в комнату. Бабушка поднялась мне навстречу. Она была совсем не такой, какой я ее помнила. Намного меньше и тоньше. Руки у нее дрожали. Бабушка погладила меня трясущимися руками, прижала к груди и заплакала. Всхлипывая, она бормотала:
— Ты опять со мной! Со мной!
Мне стало не по себе. Прежде всего из-за Кона. Я ведь ему рассказывала совсем о другой бабушке. О большой, толстой, сердитой бабушке. А эта была маленькой, худой и совсем не сердитой.
— Почему ты плачешь?
— Я так переживала! Так переживала! — всхлипнула бабушка и, дрожа, вновь схватилась за меня.
— У нее сдали нервы, — заметил дедушка.
— Я должен ехать, — напомнил Кон, — ехать за очками. — Он поклонился деду. — Вернусь с очками и заберу фрау.
Дед в ответ поклонился Кону. Бабушка, дрожа, стояла рядом. Она ничего не понимала. Она совсем оглохла.
— Чего он хочет? Чего он от нас хочет? У нас ничего нет! — без конца повторяла бабушка. — Что ему надо?
Кон попытался ее успокоить.
— Я ничего не хочу. Только привез фрау.
— Он ничего не хочет! — прокричал дед в бабушкино ухо.
Но бабушка все равно не поняла.
Кон отвернулся от нас, пошел через половину кухни по протоптанной дорожке.
— Он уходит! — облегченно вздохнула бабушка.
Я побежала за Коном, догнала его в том месте, где раньше была входная дверь.
— Кон, пожалуйста, поторопись, забери меня поскорей!
— Фрау, фрау, я и так тороплюсь.
Он поглядел на меня сквозь грязные, привязанные к голове очки.
— Это была бабушка?
Я смотрела на руины. Охотнее всего я бы ответила: «Бабушки нет. Она погребена под руинами». Но так врать — нехорошо. Однако моей бабушки, действительно, не было. Конечно, такой свирепой и величественной, как я описала ее Кону, она никогда не была. Но и маленькая, дрожащая, жалкая старушонка в игрушечной кухне тоже не моя бабушка.
— Махт никс, фрау, махт никс! Я скоро вернусь, заберу тебя. Очень скоро!
Но все вышло по-другому.
Целый день я просидела в бабушкиной комнате. Бабушка расспрашивала меня. Я отвечала дедушке, а он кричал то, что я говорила, в левое бабушкино ухо. Правым она совсем ничего не слышала.
В комнате было темно. Через заколоченное окно проникало совсем немного света. Около бабушки стояла бельевая корзина, полная носков. Все носки — темно-серые, с двумя зелеными полосками по краям — солдатские носки с военного склада. Их притащил дедушка.
Бабушка, сидя у окна, там, где между досками пробивалась полоска света, отрезала зеленые края и заделывала их заново. Работа двигалась медленно, потому что бабушка дрожала.
— Зачем она это делает? — спросила я у дедушки.
— Чтобы никто не узнал, что это солдатские носки.
— Почему никто не должен этого знать?
— Иначе поймут, что они украдены.
— Украдены? Если солдатские носки взяты со склада армии, которой больше нет, разве это считается украденным?
Кому должны теперь принадлежать носки?
Дедушка этого не знал.
Бабушка, склонясь головой к светлой полоске в окне, жаловалась:
— Лепольд, Лепольд! Бреннер принес домой керосин.
Симон Шмальц и другие притащили муку. А он приносит одни носки и ничего больше!
— Дура набитая! — рассердился дедушка.
— Что ты говоришь? — переспросила бабушка.
— Дура набитая! — повторил дед.
— Что? Что?
— Скоро восемь часов, — прокричал ей в левое ухо дед.
— Да, да! — бабушка бросила носки в корзинку и пошла готовить ужин.
Она достала из шкафа старую консервную банку, поставила ее на стол. Банка была пустая, без крышки. Внизу по краям виднелись три дыры величиной с монету. В дырки бабушка засунула тонкие щепочки, а на банку поставила кастрюлю. Мне она объяснила, что в кастрюле вкусный суп. Попросила дедушку:
— Зажги!
Дедушка достал из кармана коробку спичек.
— Последняя! — заметил он.
Чиркнул спичкой, прикрыв пламя рукой, поднес спичку к щепке. Спичка догорела, но щепка не зажглась.
— У него это лучше выходит, — объяснила мне бабушка. — Мои руки сильно трясутся, и я не могу зажечь. А у него получается.
Со мной всегда была коробка спичек. А сегодня даже две. Я отдала их дедушке. Одну коробку дед тут же спрятал.
— Дай мне одну! Мне тоже надо! — закричала бабушка — Отдай сейчас же!
Но дед зажал коробку. Бабушка схватила меня за руку.
— Одна — моя! Скажи ему, пусть отдаст одну мне!
Я не знала, что и подумать. Бабушка ругалась с дедом из-за спичек! Это что-то новое…
Дед бросил коробку на стол. Но промахнулся. Спички рассыпались по полу. Бабушка наклонилась, ползая, собирала спички в коробку. В комнате было темно, а на полу еще темнее.
— Кажется, все собрала, — бабушка, задыхаясь, поднялась с пола, дрожащей рукой закрыла коробку и гордо заявила: — Они мои! Ты не получишь ни одной!
По моим щекам катились слезы. Не знаю, почему я плакала. Теперь я хотела одного: чтобы Кон поскорей вернулся. Но Кон все не шел и не шел.
Наконец дедушка разжег щепки. Бабушка помешивала содержимое кастрюли. Из кастрюли воняло.
— А почему вы не зажигаете печь?
— Она рухнула, — объяснил дедушка.
— Что ты говоришь? — переспросила бабушка.
Дед ей не ответил.
Варево в кастрюле было невообразимое: серые комки плавали в сером же соусе. Но тарелки, в которые бабушка налила это варево, были моими любимыми — с незабудками. И ложки она дала с деревянными ручками. Я сунула пустую ложку в рот. Вкус ее был прежним. Она отдавала железом, солью и горечью.
— Ты что, не хочешь есть? — спросил дедушка.
Я покачала головой. Дед пододвинул к себе мою тарелку. Бабушка ядовито на него посмотрела.
— Все ему да ему!
Теперь было темно не только в комнате, стемнело и на улице. Мы с дедом пошли на кухню, сели там на пол.
— Кто-нибудь еще остался в живых? — спросила я.
— Все живут в большом доме.
Раньше в большом доме жили нацисты. Они, конечно же, удрали. А дом сохранился. Нацистские квартиры пустовали.
— А Бреннеры?
— Бреннеры тоже в большом доме.
— Я думала, они отравятся, когда придут русские.
— Они хотели это сделать.
— А почему не отравились? Не было яда?
— Яд был. Сначала они отравили собаку.
— А потом?
— Увидели, как та мучается, и испугались.
— Она умерла?
— Кто?
— Собака.
— Конечно, собака умерла, а Бреннеры — живы.
Совсем стемнело. Кона все еще не было. Издалека послышались русские голоса. Кон? Нет, не Кон. Два чужих голоса. Наверное, патрульные.
