Зима, когда я вырос - ван Гестел Петер (хороший книги онлайн бесплатно txt) 📗

— А ну покажи свою пиписку, — сказал он Звану.

— Бежим, Томас, — сказал Зван, — быстро.

Я побежал за Званом и споткнулся. Зван поднял меня. Мы бежали со всех ног, я чувствовал спиной, что Олли Вилдеман со вторым мальчишкой бегут по пятам.

По улице Фокке Симонсстрат шел точильщик, с трудом толкавший свою тележку. Мы подбежали к нему, а Олли Вилдеман кричал нам вслед:

— Чтоб ты сдох, еврей паршивый!

— Вам помочь? — спросил Зван у точильщика.

— Молодцы, ребята! — сказал точильщик. — Молодцы!

Мы толкали его тележку, а точильщик шел за нами и, насвистывая, спокойно сворачивал самокрутку.

Я толкал тележку, глотая слезы.

— Ты чего? — сказал Зван. — Все в порядке, город есть город, а хулиганы есть хулиганы.

— Я часто реву, — сказал я, — не обращай внимания. Они ушли?

— Я их не вижу, — сказал Зван, — но боюсь, что они никуда не ушли.

Ночные приключения

Мы со Званом сидели в кровати. Спины опирались на мягкие подушки, у ног были грелки, ладони лежали на одеяле. По моей просьбе горел ночник.

— Оттого, что тепло ногам, не мерзнут руки, — сказал я, — странно, да?

— Потрогай ногу рукой, — сказал Зван.

Я взялся рукой за ногу. Рука не почувствовала тепла, нога не почувствовала холода.

— У меня руки и ноги одной температуры, — сказал я.

Зван откинул одеяло и подтянул одну ногу.

— Это потому, что нога твоя собственная. Вот потрогай мою ногу — почувствуешь.

Я взял его за ногу.

— Ого, — сказал я, — какая теплая!

— А у тебя рука холоднющая, — засмеялся Зван.

Мы снова накрылись одеялом.

— Я никогда не был дома у Олли Вилдемана, — сказал я. — Я никогда не ел у него горохового супа.

— Знаю, — сказал Зван и толкнул меня локтем.

Зван — еврей, подумал я, как и старик Мостерд.

Во время войны Мостерд носил на пальто желтую звезду. Тетя Фи объяснила, что во время войны фрицы отправили всех евреев в Польшу и заставляли работать там в лагерях. Зван — тоже еврей, и его мама с папой, наверное, до сих пор в лагере.

— Они работают в Польше? — спросил я.

— Кто? — не понял он.

— Твои папа с мамой.

— Нет, — сказал Зван.

— Почему же они не возвращаются?

— Они погибли.

— Погибли? От чего? Их убили фрицы?

— Ладно тебе, — сказал Зван, — перестань.

— Но почему?

— Что почему?

— Почему их убили?

— Их убили, потому что у них было больше половины еврейской крови, из их бабушек и дедушек больше половины были евреями.

Я прекратил расспрашивать. Зван знал все, я не знал ничего — приходилось с этим смириться.

— Родители моего папы умерли уже давно, — заговорил я вновь. — А мамины родители живут в Меппеле, в ужасно маленькой квартирке. Однажды я провел у них целый день. Они вообще ничего не говорят, только чего-то там возятся в этой своей квартирке в Меппеле. А что значит «еврей»? Авраам, и царь Давид, и Ионафан, и Моисей — они все были евреями, да ведь?

— Откуда ты знаешь эти имена?

— Я ходил в воскресную школу, — сказал я с гордостью. — Там рассказывают интересные истории.

— Из Ветхого Завета, конечно, — сказал Зван. — Там от первой страницы до последней говорится о древнем народе.

— Началось все с Адама и Евы, да?

— Да-да.

— Адам и Ева были евреями?

Зван засмеялся.

— Почему ты смеешься?

— Никогда об этом не думал, — сказал он.

— Если Адам и Ева были евреями, значит, мы все евреи?

— Нет, — сказал Зван, — в какой-то момент вышел сбой.

— Ты не хочешь разговаривать?

— Да ладно тебе.

— А фрицы что, злились на евреев?

— Глупо звучит.

— Они воевали друг с другом — фрицы и евреи?

Зван вздохнул.

— Нет, — сказал он, — они не воевали друг с другом. В лагерях у немцев были винтовки и прочее, а у евреев — самое большее старые зубные щетки. Их просто уничтожали. Их уничтожали, когда с них уже нечего было взять.

— Откуда ты все это знаешь?

— В Девентере мне ничего не рассказывали, потому что боялись — ведь еще шла война, дядя Пит и тетя Соня сами многого не знали. Больше всего мне рассказала Бет. Когда я после войны пошел с ней в Девентере гулять, она сказала: как странно ты идешь. Да, Томас, ходить по длинным улицам тоже надо учиться, просто так взять и пойти не получится. Бет сказала: ты разучился ходить, а чему ты научился? Читать и писать, да? Я ответил Бет: читать я умел уже в пять лет. А почерк у меня такой же хороший, как у дяди Пита.

— Ты такой умный, Зван.

— Да ну прямо, умный! Книги, книги и книги — что мне оставалось. В какой-то момент я вообще перестал выходить на улицу. Читал до умопомрачения. По вечерам за столом дядя Пит спрашивал: что ты сегодня прочитал? И я ему рассказывал. После этого он занимался со мной арифметикой и историей или еще чем-нибудь.

— А ты читал книжку «Питье Белл»?

Зван помотал головой.

— Дядя Пит разрешал мне читать что угодно, — сказал он. — Я читал «Айвенго» — толстенная книга, не поднять. Там одна героиня — красавица-еврейка по имени Ребекка; как ни странно, мне в голову не пришло, что я точно такой же еврей. И еще я читал «Гекльберри Финна», эту книжку я понял только с четвертого раза, но больше всего она мне понравилась в первый раз, когда я еще ничего не понимал.

— А я вот «Фритса ван Дюрена» прочитал раз двадцать, — сказал я. — Теперь понимаю ее слишком хорошо; я так хорошо ее понимаю, что мне от нее уже никакой радости.

— Я читал даже книжки для девочек.

— Да, здорово, — радостно подхватил я, — я жутко люблю девчоночьи книжки.

— Я читал «У мамы под крылом». Там вредненькие сестрички устраивают на чердаке театр. Так здорово — я пока читал, забывал все на свете, и про эту вонючую войну вообще не думал.

— Ну ты, Зван, и выражаешься.

Зван засмеялся.

— Мой папа ничего мне не рассказывал, — сказал я. — Наверное, не знает, с чего начать.

— Когда война кончилась, — сказал Зван, — был огромный праздник, в Девентере люди танцевали на улицах и на всех площадях, и везде все оранжевое [15] и красно-бело-синее [16], я был счастлив, как идиот, а дядя Пит и тетя Соня сидели дома, они сказали мне, чтобы я не слишком радовался, и только тут я их наконец спросил: а мама с папой вернутся? Тогда они мне ответили: мы каждый день пишем в Красный Крест, мы не знаем, где они, может быть, они вернутся… А ты веришь в «может быть», Томас?

— Фиг его знает.

— «Может быть» — это все равно что «не может быть». Они не вернулись. Мне сказали: дядю Якоба тоже забрали, завтра сюда приедет Бет, будь с ней поласковее и, пожалуйста, не задавай лишних вопросов.

— А ты к тому времени уже забыл Бет?

— Да, Бет я уже забыл.

— Наверное, здорово было с ней снова увидеться?

— Я подумал: какая зануда, ну почему моя двоюродная сестра такая зануда.

— Бет не зануда, — рассердился я.

— Да, я знаю — девчонки, которые сначала кажутся занудными, как раз самые классные.

— Она уже тогда была такая строгая?

— Очень строгая, да. Я у нее все выспрашивал. И она сказала: их уничтожили, Пим, их нет в живых, твоих мамы с папой и моего папы. И я подумал: не так уж она и переживает. И еще Бет сказала: ты еврей, Пим, после этой войны ты всю жизнь будешь евреем, и я тоже. Понимаешь, Томас, Бет наполовину еврейка, но она сказала: теперь мой папа сидит внутри меня, он там будет всегда, и потому я — полтора еврея. Я ничего не понимал, я не понимал, почему моих маму с папой и ее папу убили.

Зван перевернулся на бок и теперь лежал ко мне спиной.

— Самое ужасное, — услышал я его голос, — что я-то сам ничего не видел и ничего не пережил — ни голодную зиму, ни облавы, я никогда не видел, как евреев уводят из дома, во время войны я вообще не знал, что я еврей, я не помню, как выглядела мама… А как выглядела твоя мама?