Егоркин разъезд - Супрун Иван Федосеевич (читать книги бесплатно полные версии .txt) 📗
Рассказав об этих привычках директора дороги, ревизор сел на дрезину и умчался.
Со следующего дня во всем околотке развернулась деятельная подготовка к встрече директора дороги, и чем ближе подступал срок его приезда, тем суетливее и лихорадочнее шла работа.
Путейские рабочие торопливо двигались со своей вагонеткой, кое-где меняли сгнившие шпалы, подсыпали свежий балласт, забивали расшатавшиеся костыли.
Сторожа хлопотали на своих верстах: сметали мусор с полотна, выдергивали траву, красили и обкладывали разноцветными камешками указательные столбики.
Работали от темна до темна.
Самота ходил теперь не как раньше — вперевалочку, с заложенными за спину руками, а, сбросив с себя тужурку и засучив рукава рубашки, носился так стремительно, словно от быстроты его передвижения зависело предотвращение крупнейшего крушения. Как из-под земли вырастал он то у одной, то у другой группы рабочих и не только покрикивал «давай! давай!», но и — чего раньше не случалось — помогал поднимать и перетаскивать какую-нибудь тяжесть. Изменился и набор его ругательных слов. Крепкие, оскорбительные выражения были заменены новыми, совсем безобидными: «чертушки полосатые», «дьяволы непутевые», «обормоты»…
— Уму непостижимо, человек переродился на глазах! — говорил с улыбкой Антон Кондратьевич.
— Погоди, — отвечал Тырнов. — Он сейчас, перед приездом большого начальства, соблюдает пост, боится жалоб. А вот когда начальство проедет — настанет великое воскресенье. Уж тогда-то он примется «христосоваться» с таким усердием, что не возрадуешься.
Раз, а то и два в день приезжал со станции Протасовка старший дорожный мастер Артюхин — важный, седобородый, с крючковатым носом старик. Раньше, когда ему приходилось бывать на разъезде, он перво-наперво подлетал к казарме, где жил Самота, заходил в палисадник и садился за столик. Жена Самоты выносила ему кринку холодного молока. Он выпивал его, затем перебирался в тень, выкуривал трубку и только после этого отправлялся на место, где шла работа. Теперь же Артюхин проносился мимо казармы прямо на перегон.
Егорка хорошо знал, что происходило на станции и вблизи нее.
Рабочие переносили на новое место старые шпалы, рельсы, костыли, битый кирпич и другой хлам. Это доставило всем ребятишкам немало хлопот: нужно было вовремя и незаметно вытащить из своих укромных мест накопленное добро и припрятать его. Егорка с Гришкой успели это сделать — о готовящемся разгроме старого склада они узнали накануне, — а некоторые ребятишки ничего не слыхали, и большая часть их «сокровищ» погибла.
Работа путейцев очень нравилась Егорке, он думал: «Сейчас, наверно, такого хорошего разъезда, как наш Лагунок, во всем свете не сыщешь». По его мнению, только так, а не иначе должны были думать и другие, но он ошибся: нашлись люди, которые не разделили Егоркиных восторгов, и первым из них оказался дяденька Тырнов.
Как-то под вечер Егорка и Гришка вертелись около кладовой. Леонтий Кузьмич и Пашка Устюшкин прикатили с перегона вагонетку, чтобы погрузить на нее накладки с костылями. Прежде чем приступить к работе, они сели перекурить.
— Если бы директор дороги приезжал каждый месяц, то наш околоток красовался бы, как картинка, — сказал Пашка.
— А мы с тобой подохли бы, — ответил Тырнов. — Ведь по девятнадцать часов в сутки шпарим!
— Зато порядок.
— Порядок… — Леонтий Кузьмич крепко затянулся цигаркой, плюнул с ожесточением и продолжал: — А для чего и кому нужен этот порядок? Только для того, чтобы начальнический глаз смотрел ласковее. Камешки всякие красивенькие укладываем, ровные бороздочки проводим, со всяким хламом зачем-то кажилимся, а самое главное запущено: шпалы-то нужно почти сплошь менять, верхний покров пути тоже надо обновлять, и не в двух-трех местах, а, почитай, на всем околотке. Или с костылями? Привезем вот сейчас триста штук и будем вбивать их в гниль, в труху. Нет, это не настоящая работа. Это — катавасия.
— Как?
— Катавасия — вот как.
Когда рабочие укатили вагонетку, Егорка и Гришка заспорили. Гришка утверждал, что дяденька Тырнов сказал правду, что то же самое говорят все рабочие в бараках, а Егорка доказывал: «Нет, не правду» — уж больно ему хотелось видеть Лагунок красивым.
— Чем спорить, Егорка, давай лучше пойдем сейчас на перегон да проверим, — предложил Гришка.
— Выдумал тоже — «проверим». Как же мы будем проверять, если нет у нас никакого инструмента: ни железных реечек, ни молоточка с длинной ручкой, ни ключей?
— Железные реечки да молоточек с ключами не нужны: ими проверяют рельсы, а мы с тобой спорим из-за балласта и шпал.
— Вот это сказанул! А шпалы и балласт как проверяют?
— Балласт глазами да голыми руками, а шпалы можно вот чем: — Гришка поднял с земли большой ржавый гвоздь.
— Гвоздем?
— Ну да, ткнешь им как следует в шпалу и сразу же узнаешь, гнилая она или нет. Пошли!
— Иди ты от меня со своим гвоздем!
— Ага, струсил? — подзадорил Гришка.
— Кто струсил?
— Ты.
— Ни в жисть! Раз так, то пошли!
Егорка сорвался с места. Вслед за ним устремился и Гришка.
Ребята взобрались на насыпь и направились к стрелочной будке.
Егорка подошел к стрелкам и удивился.
Еще позавчера днем, когда он приносил обед отцу, тут все было по-старому; чернел слежавшийся, пропитанный мазутом, балласт; на потрескавшихся шпалах, под рельсами, виднелись большие вмятины; во многих железных подкладках зияли дыры — не хватало костылей.
А сейчас — вот это здорово! — балласта почти не было: его заменили чистенькой серой щебенкой. Вместо шпал лежали здоровенные просмоленные брусья. Не оказалось и старого с выщербленным концом передвижного рельса. На чугунных плитах, густо смазанных мазутом, красовался новый рельс, крепкий, без единой зазубринки, с острым, как кинжал, концом.
Егорка рванулся вперед, добежал до первого бруса, постоял немножечко на нем, а затем степенно пошел по раскаленным от солнца камешкам, зорко всматриваясь в каждую мелочь. В отверстиях железных накладок и подкладок сидели болты и костыли — значит, рельсы держались крепко. Тяги — длинные болты — были привинчены к рельсам двумя гайками — ни за что не ослабнут.
Там, где передвигается рельс, Егорка нагнулся и подергал новенький, с медным ободочком, замок — закрыт ли? Замок был закрыт. Затем Егорка отступил немножечко назад, присел на корточки, внимательно посмотрел из-под руки вдоль линии. Время от времени он склонял голову то вправо, то влево, почти касаясь щекой земли, и часто прищуривался: так делал мастер Самота, когда проверял, ровно ли уложены рельсы.
Убедившись, что рельсы уложены как следует, Егорка поднялся, заложил руки в карманы, отставил правую ногу и сказал:
— Тыкай своим гвоздем!
— Тут тыкать нечего, тут вчера все правильно сделали, — ответил Гришка.
— А ты тыкай, тыкай, — настаивал Егорка. — Где твой грязный балласт? Где твои гнилые шпалы? Проспорил!
— Ну и ткну!
Гришка наклонился и ткнул гвоздем в брус. Гвоздь чуть царапнул черную поверхность бруса, обнажив «белое мясо».
— Ага, нарвался! — торжествовал Егорка.
— Ну и нарвался. Пусть тут будет по-твоему. А теперь пойдем вон туда, за стрелку.
Почти сразу же за стрелками друзья вступили на плотно слежавшийся грязный балласт, покрытый кое-где травкой.
— Видишь? — сказал Гришка. — Разве хороший балласт такой бывает?
— Бывает!
— А вот и врешь. Хороший балласт должен быть чистеньким, чтобы, когда идет дождь, вода свободно проходила сквозь него.
— А зачем ей проходить, твоей воде? — не сдавался Егорка. — Думаешь, она рельсы зальет? А если и зальет немножечко, то поезд все равно пройдет по ним. Как колесами надавит, так брызги во все стороны полетят.
— Вот это сказанул, так сказанул. — Гришка хихикнул. — Вода это тебе, брат, не что-нибудь такое, она течет ручеечками. А они, знаешь, какие? Бороздочками да дырочками быстро источат все полотно. Шпалы-то вместе с рельсами и просядут. Заедет поезд на такое место, и — трах-бах! — крушение.
