Милый Эп - Михасенко Геннадий (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
– Что, и ты хочешь?
– Конечно!
– Хм!.. Вообще-то я думал о тебе, но потом закрутился. А раз так – давай!.. Для затравки выучим «Вечерний звон». Помнишь мотив? – И я, задрав голову, сведя брови и нежно дирижируя, тихо запел: – Those evening bells…
– Бэм-м, бэм-м!..
– Those evening bells…
– Ол райт! И на экзамене выдадим дуэт!
Шулин просиял.
– А этих леденцов не дашь?
– Каких?
– Бумажек со словами?
– Дам.
Я принес ему с полсотни уже выученных слов и высыпал в плотно, как для воды, стиснутые ладони. Шевеля толстыми губами, Шулин прочел про себя несколько фраз и усмехнулся:
– Леденцы!.. Сам додумался?
– Валя.
– Ах, эта птичка?
– Ты брось птичкать, – нахмурившись, заметил я. – Я же тебе говорил, что она сестра Светланы Петровны. И знаешь, как жарит по-английски?.. Вот и помогает двоечнику.
– Коню понятно, айлавью! – сказал Авга, пряча бумажки. – Везет же людям! Даже когда двойка – везет!.. А тут хоть бы маленький айлавьюнчик блеснул!
– Блеснет! – утешил я. – скажи вот лучше, что такое «сын свинью».
– Как – что такое?
– Ну, как это перевести на русский?
– Сын свинью-то?.. А что переводить, когда уже переведено. Сын, значит, зарезал свинью.
– Это понятно, но в том-то и фокус, что фраза и по-русски имеет смысл и по-английски. По-русски сын свинью зарезал или подложил кому-то, черт его знает, а по-английски фразу надо разделить на три части: сынс ви нью, что значит – поскольку мы знали. Видишь, какая кирилломефодика?
– Тоже Валя изобрела?
– Тоже.
– Да-а! – уважительно протянул Авга.
– Так что вот, брат, мы трудимся, а не просто тебе айлавьюнчик! – уколол я Шулина.
– Молчу, как рыба об лед!.. О, вспомнил, где я видел Валю – у нас в школе, на мартовском вечере! Охотничий глаз! Она все с Толик-Явой танцевала!
– С Толик-Явой? – переспросил я.
– Ну.
– Интересно… Ну, ладно, анкеты заполнил?
– Заполнил.
– Гони.
Видя, что на первый урок так и так не успеть, мы пошли не торопясь, подгадывая к звонку с урока. Против крыльца, у заборчика пришкольного сада, стояла блестящая «Ява», с никелированной цепочкой, продетой сквозь переднее колесо и вилку и схваченной маленьким замочком, – мотоцикл того самого Толик-Явы, с которым Валя танцевала на мартовском вечере. Эти Авгины слова царапнули меня, но я забыл про них, а при виде мотоцикла мне опять стало неприятно. Ну, Шулин, лучше бы промолчал!.. Я сделал вид, что не заметил мотоцикла, но Авга, охотничий глаз, сказал:
– Вон он, конь.
– Чей?
– Толик-Явы.
– А-а, да, машина!
Васька Забровский встретил меня почти кулаками, крича, что я спятил и режу его без ножа. Тут же, не дав мне войти в класс, он созвал остальных членов комиссии и повел нас в пионерскую комнату, сказав, что все договорено – нас освободили от занятий, чтобы мы живо обработали анкеты. Вручив нам ключ, комсорг велел запереться и не открывать ни черту, ни дьяволу, какими бы голосами они ни говорили.
Мы засели. Хотя большинство вопросов требовало краткого ответа, но вопросов-то было тридцать и анкет тридцать, так что к обеду мы расправились только с половиной. Наказав подопечным перекусить в школьном буфете, я помчался домой – вдруг Валя все же позвонит и скажет свое «что-то», ожиданием которого, несмотря на деловые помехи, была переполнена моя голова.
В дверях нашей квартиры я столкнулся с матерью и отцом. Они уходили. Чисто побритый, с аккуратно подровненной бородой, с каким-то избытком бодрости, отец воскликнул, обдавая меня сытым запахом свежих щей:
– Аскольд, как ты кстати!
– Валя звонила? – встрепенулся я.
– Валя – нет… но…
– Поздравь отца! – перебила со сдержанным восторгом мама. – Обвинение снято.
– Да, пап?
– Да.
– Опять ожил наш бородач! – сказала мама.
– Вот здорово! – крикнул я. – Все, значит?
– Все, опять покой и порядок! – заявил отец, и я вдруг аж подпрыгнул при мысли, что пик родительского покоя и порядка совпал наконец-то с пиком моего счастья, как тому и надо быть. – Вот, брат, какая кирилломефодика! – Хлопнув меня по плечу, отец спохватился, что мы слишком расшумелись на лестничной площадке, деловито добавил: – Ну, мы пошли, а ты сиди дома, занимайся…
И они пошли, так занятые своей долгожданной радостью, что не поняли моей, и мне не захотелось говорить им, что я сейчас тоже уйду и тоже не вернусь допоздна.
Разговор с родителями снял с меня какое-то напряжение, и явился аппетит. Уселся я, как порядочный едок, правда вполоборота к двери, чтобы легче было вскочить, если звякнет телефон, – я ждал Валиного звонка, но после первых же ложек супа есть расхотелось, и со стаканом чая я подошел к телефону. Я смотрел в десятиглазый диск, как в лицо какого-нибудь спящего волшебника, умоляя его проснуться. Я представлял: вот Валя стучится к соседям, вот поднимает трубку, вот набирает номер, и вот сейчас уходит назад последняя цифра… Но телефон молчал. Я понял, что ждать не надо, а надо притвориться, что ничего и не должно быть. Побрел на кухню и, пустив воду тонкой струей, начал медленно мыть посуду, глядя в окно. Я думал об отце, о Вале, о школе…
Телефон заработал вдруг, и Мебиус ответил:
– Дома никого нет!
– Как нет! – заорал я и бросился в коридор, сообразив, что мать с отцом, уходя, переключили тумблер, а я, балбес, сгоряча забыл про него. – Да-да, слушаю!
– Эп, ты спятил? Форум горит! Анкет куча! Комиссия наизнанку выворачивается, а председателю хоть бы хны! Жрет и робота врать учит! Ну, Эп!..
Я нервно рассмеялся.
– Выхожу, Забор!.. Ну, стало быть, надо! Очень!.. Не школой единой жив человек!.. Да успеем, не кипятись!.. Что-то ты, Заборчик, стал расшатываться!.. Ладно, выхожу.
Я вдруг устал и, опустив трубку, некоторое время держался за телефон. Тревога исподтишка начала заводить во мне свою холодную пружину… А может быть, Валя еще не сделала того, о чем хотела сказать?.. Даже наверняка не сделала! Если встречи не предвидится, зачем торопиться? А вот к моменту моего выхода в эфир все уже будет решено! Чуть успокоенный, я домыл посуду, оделся и побежал.
Глава девятнадцатая
Мы измотались с анкетами, а Васька, с лихорадочно горящими глазами, забыв о еде и доме, все торопил нас, не отпуская даже напиться, и раздобыл где-то графин с водой. Мы ехидно требовали, чтобы для повышения производительности труда он притащил сюда и унитаз. Время от времени в пионерскую заглядывала Нина Юрьевна, готовившая к завтрашнему дню доклад по данным родительских анкет… Лишь в девятом часу, когда школа давно опустела, а я сидел как на иголках, мы завершили свой труд. Но и здесь Забор посмел предложить мне задержаться еще на часок, чтобы подбить кое-какие бабки. Ни о каких бабках не могло быть и речи! Я опаздывал! Крикнув, что хватит, что и так конец света, я цапнул берет с курткой – и деру!
Дома кипела жизнь: мама на кухне что-то готовила и намурлыкивала себе под нос, отец возился в кабинете.
– Мам, Валя не звонила? – спросил я.
– Валя – нет, но какой-то голосок был.
– Женский?
– Девчачий.
– Может, Валин все же?
– Нет, Валин я уже не путаю. Она и не даст спутать, сразу – здрасте, Римма Михайловна! Как живы-здоровы? Огонек-девчонка!.. А тут – деловито и серьезно.
– Лена, похоже, – сказал я.
– У тебя и Лена есть? – подковырнула мама.
– У меня их много!
Мама рассмеялась, поцеловала меня в щеку, чего давно не случалось…
Я торопливо заперся у себя. До выхода в эфир оставалось десять минут. Все настроив, я запустил маме на кухню ее любимую увертюру к «Севильскому цирюльнику» и, сжимая микрофон, начал горячим шепотом отсчитывать секунды, как космонавт перед стартом, и даже вдавился в кресло, точно ожидая перегрузок:
– Пять, четыре, три, два, один – пуск! – Щелкнул тумблер, и я, не узнавая своего голоса, заговорил: – I’m Meubius!.. I’m Meubius!.. Bullfinch, I love you!.. Bullfinch, I love you!.. I’m Meubius! (Я Мебиус!.. Я Мебиус!.. Снегирь, я люблю тебя!.. Снегирь, я люблю тебя!.. Я Мебиус!) – выждав полминуты, я повторил эти слова, о которых Валя озорно мечтала еще в первый момент нашего полузнакомства, потом, через полминуты – снова, рассчитав, что если Валины часики и согрешат, то хоть последнюю цепочку она перехватит.
