Неприкосновенный запас - Яковлев Юрий Яковлевич (чтение книг .TXT) 📗
Она сидела на песке, поджав ноги и упершись подбородком в колени. Я видел ее со спины. Ее спина была смуглой, не просто загорелой, а смуглой от природы. Даже когда в воздухе закружатся легкие снежинки, ее спина будет оставаться смуглой. И шея ее, длинная, плавная шея, на которую спадают черные волосы, подстриженные неровно или перепутанные ветром, шея тоже была смуглой.
Она сидела неподвижно, может быть, даже уснула. Я сделал большой круг, обошел ее, чтобы посмотреть, спит она или нет.
Она не спала. Но ее глаза так сосредоточенно смотрели в одну точку, что я подумал: она видит сон, видит сон с открытыми глазами.
У нее были темные глаза и, когда она их прищуривала, становились совсем черными. Когда же солнце не светило в лицо и она открывала глаза широко, вся чернота собиралась в маленькие точки, а вокруг этих точек отчетливо возникал темный золотистый раек. Глаза ее блестели, как от слез, хотя она не плакала. Было в этом блеске что-то тревожное.
И вдруг она оторвалась от своего сна, подняла глаза и сказала:
- А я тебя знаю.
- Ты меня знаешь? - Я хотел закричать от радости, подпрыгнуть, совершить что-то немыслимое. - Ты меня знаешь?
- Мы же учимся в одной школе. Разве ты меня не видел?
- Не видел!
Я неотрывно смотрел на нее.
- Какой ты невнимательный, - сказала она.
- Я слышал твой голос... Я услышал твой голос, - сказал я.
- Ты узнал меня по голосу?
- Нет, другое... Я хотел узнать тебя из-за голоса.
- Тебе понравился мой голос?
Понравился! Это было не то слово. Этот голос полностью захватил власть надо мной!
И вдруг я сказал:
- Ты можешь прочитать наизусть таблицу умножения?
- Смеешься?
- Нет, серьезно.
- Ты думаешь, у меня склероз? Я забыла, сколько будет семью восемь? Да? Ты так думаешь... Дважды два - четыре. Трижды два - шесть. Трижды три... Еще?
- Читай, читай еще.
- Смеешься?
- Я слушаю твой голос.
- Может быть, прочитать стихи?
- Не имеет значения.
Наиля посмотрела на меня пристально, покачала головой.
- О-о! Ты, наверно, перегрелся на солнце. Ты говоришь глупости, парень!
Она не могла понять, а я не мог объяснить ей, что ее голос менял значение слов и самые обычные слова звучали как только что рожденные. И таблица умножения превращалась в стихи.
Так мы познакомились. Потом мы стали учиться в одном классе.
Теперь, когда мне хочется увидеть Наилю, я достаю из ящика стола фотографию нашего класса, похожую на фотографию хора: все стоят рядами и только ждут взмаха дирижерской палочки. Но меня весь этот хор не интересует. Я отыскиваю Наилю. Она стоит во втором ряду, слева. Все смотрят в одну точку - собираются запеть, а она не собирается и на этой фотографии существует как бы сама по себе - случайно попала в это общество. И я благодарен этому случаю. В конце концов я прибил эту фотографию нашего класса к стенке, и все домашние думают, что я очень люблю свой класс. Ну и пусть думают.
Послушай, Наиля, у тебя ведь тоже есть такая фотография. Там я стою в последнем ряду посередке. Ты когда-нибудь достаешь фотографию из ящика стола?
Я хочу, чтоб Наиля спросила меня:
- Почему у тебя так громко бьется сердце?
- Это не сердце, - отвечу я, - это солнцебиение. Солнце тоже бьется, как огромное сердце. Через каждые два часа сорок минут - удар. Солнце сжимается, вздрагивает, гонит свою солнечную кровь по всей Вселенной, и каждый человек чувствует, как невидимая и слепящая кровь солнца касается его лица, плеч, коленок...
- Выдумываешь ты, - скажет Наиля, - не может такого быть. Солнцебиение... солнечная кровь... Солнцу не хватит места в твоей груди.
- Хватит! - стою я на своем. - Хватит. Моя грудь такая вместительная, если она вместила мою любовь к тебе.
Наиля замолчит. Опустит глаза, и верхняя щеточка ресниц сольется с нижней, словно она совсем закрыла глаза.
Она замолчит. А я все буду говорить, говорить:
- У каждого человека должен быть свой очаг, свой источник тепла и жизни. Печка, камелек, батарея центрального отопления. Мамино плечо... Теперь мой очаг - ты. Я однажды коснулся твоих волос и почувствовал, что они теплые. Жесткие, темные, но теплые. А у меня волосы холодные. Но может быть, не в волосах дело. Может быть, ты найдешь во мне источник тепла...
Однажды мы поссорились. Наиля сказала:
- Ты оказался не тем, за кого я тебя принимала.
Я хотел ответить ей, хотел спросить: "А за кого ты меня принимала? Разве не за меня самого? Разве, кроме меня, во мне есть еще кто-то? И я это не я?"
Но вместо этого я сказал:
- Подумаешь!
Она не обратила внимания на мое "подумаешь" и продолжала:
- Ты только внешне так... ничего себе. Но теперь я тебя узнала. Теперь я вижу тебя плохо.
Я хотел сказать: "Почему плохо? Присмотрись ко мне еще, и ты увидишь меня хорошо. Присмотрись".
Но вместо верных слов я произнес другие, чужие. Я сказал:
- Надень очки!
Она снова пропустила мои слова мимо ушей, словно я уже перестал для нее существовать и мои слова утратили всякое значение. Она сказала:
- Ладно! Так мне и надо! Не буду никогда такой доверчивой!
Я хотел крикнуть: "Нет, это все не так! Я тебе все не так объяснил. Я объясню тебе. И ты поймешь. Честное слово!" Но я ничего не сказал. Она повернулась и пошла. Она просто пошла, но я почувствовал, что она уходит. Наверно, она узнала про зеленую речку и уходит навсегда. Я хотел броситься следом, но как бы окаменел, врос в землю.
Одна вина рождает другую. Зеленая речка... Упругая дыхательная трубка... Неужели так вся моя жизнь будет состоять из вины? Я не могу больше носить это в себе. С кем посоветоваться? Кому рассказать о зеленой речке и о маленьком перископе, который я ради шутки сжал в своей руке?
Вокруг было множество людей, а я был одинок и несчастен. Где найти человека?
И вдруг я понял - есть такой человек! Ему не безразлично, что происходит со мной. Он внимательно следит за мной своими маленькими острыми глазами, и он видит все, что во мне происходит. Есть такой человек! Это учитель химии Коперник.
Я расскажу ему все. И он не засмеется, не будет задавать глупых вопросов, не пойдет рассказывать каждому встречному то, что я ему доверяю. Он меня молча выслушает и, может быть, даже ни о чем не спросит, не будет давать советов. А просто выслушает молча, и мне станет легче. А если я ошибаюсь? Может быть, и Коперник не захочет прийти мне на помощь? Скажет не мое это дело. И захлопнет дверь. Сам разбирайся в своих делах! Ведь я же обидел его!
