Виллу-филателист - Пукк Холгер-Феликс Янович (лучшие книги читать онлайн .txt) 📗
К счастью, все в наилучшем виде: Лембит, председатель первого отряда, уже стоит перед ней… и испуг проходит.
Но слова Лембита пролетают мимо ушей. Лайли смотрит на него, видит, как открывается его рот, а слов не слышит, как будто между ней и Лембитом встала какая-то прозрачная и звуконепроницаемая стена.
И тут она замечает салютующую руку Лембита. Она снова пугается, хочет поднять и свою руку, но видит, что уже сделала это.
Рот Лембита вдруг перестает двигаться.
Почему он больше не говорит?
А! Теперь моя очередь!
— Вольно! — разносится по залу четкая и в меру резкая команда.
Лембит поворачивается к Лайли спиной, опускает руку и уходит. Идет и исчезает в красногалстучной и белорубашечной ребячьей стене.
Лайли провожает его взглядом.
«Лембит, постой!» — хочется ей крикнуть, но она все же не делает этого. Ничего подобного ни на одном сборе дружины она не делала. Ни в прошлом году, ни летом в лагере, ни в этом году. Она не смеет этого делать! Это против правила! Предостережение засело в подсознании. Ее удерживает картина, которая на мгновение всплывает перед глазами…
Они стоят у открытого окна в пионерской комнате. Весеннее солнце струится в комнату, согревает щеки и оттеняет на полу ее и его силуэты.
В шаге от них, за письменным столом, сидит старшая пионервожатая и чертит какой-то сине-красно-черный график.
— Лембит, ты вчера возражал, говорил, что твой отряд не справится с макетом правил уличного движения, что у ребят и без того много дела, — говорит она, Лайли.
Лембит поспешно смотрит на старшую пионервожатую и не дает ей, Лайли, досказать, а услужливо восклицает:
— Ничего, сделают! Я нажму на них!
Только после этого она, Лайли, получает возможность досказать свою мысль:
— У ребят вашего отряда действительно много поручений. Я проверила. Так что мы снимем с вас ответственность за макет!
Лембит опять смотрит на старшую пионервожатую, облизывает губы. В ярком свете солнечных лучей над верхней губой поблескивают золотисто-белесые волосинки.
— Я вчера сразу сказал… — бормочет он себе под нос и уходит. И вовсе не таким бравым шагом, как сейчас на сборе дружины, пять секунд назад…
Лайли понимает: нельзя и представить себе, чтобы председатель совета дружины вернул председателя совета отряда, который только что отрапортовал, и сказал ему, мол, Райво, что же теперь будет… Это же немыслимо, если и Лембит был бы ее лучшим другом. Ведь идет торжественный сбор дружины… и… и гость!
Тут Лайли видит, что перед ней стоит уже Сийна. У нее пухлые, бантиком губки и густые курчавые волосы.
Их, наверное, очень трудно мыть… Потом расчесывать…
О какой глупости я думаю!
— …на месте двадцать девять пионеров. Председатель совета отряда — Сийна.
Лайли знает, что теперь ей нужно сказать: «Вольно!» Нужно сказать звонко, четко и достаточно повелительно. Этого ждут все пионеры, все председатели отрядов, все учителя, да, наверное, и гость.
Но Лайли не в силах произнести это. Ей не хочется, чтобы Сийна уходила. Она не в состоянии оставаться одна, одна среди более чем трехсот мальчишек, девчонок, учителей.
Она хочет, чтобы Сийна подошла еще ближе. Подошла и обняла бы ее за плечи, и она прошептала бы Сийне на ухо:
«Райво отправляют в колонию…»
Но нет! Нет, нет! Сийна никогда не обнимала ее за плечи. И она никогда не шептала Сийне доверительно на ухо. Они обменивались только деловыми фразами, такими как: «Сделай! Ладно! Сходи! Некогда! Дневник в порядке? Успеется! Где план работы? Вчера положила в тетрадь…» Какая она, Сийна? У нее бантиком губы, у нее густые курчавые волосы, она отвечает: «Не буду делать… Да, сделаю… Уже сделала…» А вот какая она, этого я не знаю. Поэтому и не могу ей ничего прошептать на ухо… Тем более о Райво! Никогда!
Лайли вдруг замечает, что на нее уставились округлившиеся глаза старшей пионервожатой. Ужасно округлившиеся и ужасно испуганные.
Ах! Верно! Торжественный сбор дружины, гость…
— Вольно!
Громко и четко разносится голос Лайли по залу. И достаточно резко, как и полагается команде.
Копна Сийниных волос уплывает. Исчезает в сине-красно-белой массе ребят.
В глазах старшей пионервожатой вновь засияла уверенная и радостная улыбка.
Но отчего улыбка? Да еще радостная? Сияюще радостная?
Райво отправляют в колонию. Разве она не знает об этом? Конечно, знает! Сама нам сказала. Вошла сегодня в пионерскую комнату и объявила. Именно объявила. Она объявила еще и о другом. Что третий отряд не выполнил план сдачи макулатуры, что дежурные по пионерской комнате не поддерживают порядок…
Лайли тогда непонимающе посмотрела на пионервожатую.
«Райво отправляют в колонию».
Как можно так сообщать об этом! Сама бы Лайли проорала, прокричала бы эти слова, они бы рекой хлынули из нее. Но нет, она вообще бы не смогла высказать эти слова. Она затаила бы их в себе. И так хранила бы в тайнике весь день. Но слова рвутся наружу. Хотят, чтобы их прошептали кому-нибудь близкому. Эти и еще многие другие тревожные слова.
Что за глупость! Какое шептание! Все ведь знают, что Райво… Кто жалеет, кто злорадствует, мол, чего добивался, то и получил. Никому нет до него дела. Зачем же тогда шептать! Будто дело касается невесть какой тайны! Тайны! А если и вправду тайны?
Хотя председатель совета дружины Лайли говорит себе, что она дура и тронулась умом, все же обыкновенная девочка Лайли чувствует, что должна прошептать… Ну, может, не прошептать, а сказать, обязательно сказать! Может, обронить какое-нибудь грустное и недоуменное словечко, и ее поймут, и что-нибудь ответят… Что? Не знаю, не знаю! Может, полсловом не обмолвятся! Да и не нужно говорить! Ей самой нужно сказать… Ей нужно высказать, что на сердце боль… Кому поведать? Кому?
— Смирно! — доносится звонкий голос Рээт.
Она приближается энергичным шагом. Бац-бац-бац! Делает безупречный полуоборот. Поднимает руку для салюта. Для выверенного, точного салюта. Слова ее льются, она не запинается, не нервничает. Она рапортует смело, громким голосом, с достаточным нажимом и немного отрывисто, как рубит.
Рээт словно бомбит ее, Лайли, своим примерным рапортом. И кажется, ощущает большое удовлетворение от этого. На ее галстуке нет ни единой складочки, блузка, видимо, прямо из-под утюга. Ее лоб, нос и подбородок находятся между собой именно в той классической пропорции, о которой говорил учитель рисования. Глаза ясные и откровенные. Это она, Рээт, сказала: «Так ему и надо, чего хотел, того добился!»
Рээт до того чистая, прямая, ясная, что ей ни о чем не прошепчешь. Всякое слово отскочит от нее и разлетится на кусочки.
И Лайли произносит:
— Вольно!
И через несколько мгновений:
— Вольно!
И опять:
— Вольно!
— Вольно!
— Вольно!
Лайли кажется, что председатели совета отрядов друг за другом безразлично и даже презрительно поворачиваются к ней спиной. Подошли, постояли, сказали несколько слов… и тут же спешат отойти. Делали все согласно ее команде. Но, едва отдав рапорт, сразу же убегали от нее. Бежали к своим отрядам. К своим друзьям и подругам, к тем, с кем шепчутся, кому поверяют тайны, с кем хихикают над вещами, которые непонятны другим, с кем обмениваются взглядами, которые говорят больше, чем слова.
Взгляд Лайли пробегает по выстроившейся дружине.
Лица, лица, лица… Знакомые по именам, по отрядам…
Кому из них подмигнуть, пойдем, мол? И в обнимку пройти по школе, спуститься по лестнице, пройти раздевалку, через двор в сад, за кусты жасмина? Присесть вдвоем на маленькую желтую скамейку, которую мальчишки смастерили на уроках труда…
Сесть и начать вполголоса говорить о Райво…
«Знаешь, он живет в соседнем доме. И вовсе он не такой… Он просто привык бродить по улицам, потому что дома быть ему невозможно. Отец каждый день устраивает пьянки. Райво словно разодран надвое. Плохая половинка и хорошая половинка. Они все время борются между собой. Он мне нравится… Я так переживаю за него, так переживаю…»
