Том 23. Её величество Любовь - Чарская Лидия Алексеевна (читать книги без регистрации полные .TXT) 📗
— Что такое? Что вы сказали? — слышатся со стороны немцев угрожающие голоса.
Теперь офицеры повскакали со своих мест и, шагая неверными, подгибающимися от хмеля ногами, окружили девушек.
— Да знаете ли вы, что за такие слова… — говорит ротмистр, хватаясь за стол и всячески стараясь соблюдать равновесие.
Рев автомобиля, раздавшийся во дворе, прервал угрозу.
— Это — он!.. Наконец-то! — обрадовались кому-то немцы.
В соседней комнате раздались твердые шаги. Зазвенели шпоры, и вновь приехавший молодой прусский офицер стремительно вошел в комнату.
Все взгляды немедленно обратились к нему.
— Наконец-то и вы! Признаюсь, вы умеете заставлять себя ждать. — И ротмистр первый шагнул навстречу вошедшему.
Вера взглянула на него и опешила:
— Рудольф!
Да, это был он. В блестящем мундире штабного офицера, это был тем не менее он, любимый ею Рудольф Штейнберг. Так вот какого гостя ждали прусские драгуны еще сюда!
"О, если так… Великий Боже, не шлет ли его сама судьба к нам на помощь… его, Рудольфа?" — обожгла Веру радостная мысль.
Вера протянуда руки к нему навстречу.
— Рудольф! Рудя! Я знала, что вы вернетесь, что вы вспомните о нас, — шептала, как во сне, девушка, с восторгом и нежностью глядя на офицера.
Но он не двинулся с места, а насмешливо оглядывал ее с головы до ног.
— Что такое? Вы ждали меня? — язвительно переспросил он после бесконечной паузы. — Ждали после того, как ваш драгоценный папахен выгнал меня, как собаку, из своего дома, и не только меня, но и моего ни в чем не повинного отца? Вы очень самонадеянны, если думали, что все это не повлечет за собою наказания, отмщения с моей стороны.
"Что? Что он говорит?… Рудольф? Какого отмщения?"
И после короткого молчания Вера еще раз попыталась обратиться к нему.
— Нас оскорбляют, Рудольф. Заступитесь за нас, — прошептала она тихо.
Штейнберг смотрел на нее по-прежнему насмешливо.
Что? Да разве победители могут оскорблять? Ха-ха-ха! Что такое? Мои товарищи, насколько мне известно, поцеловали вашу сестру? Подумаешь, беда какая! — сказал он уже по-немецки.
— Конечно, этой полоумной девчонке следовало влепить пулю, а не поцелуй за ее оскорбительные выражения о славной германской нации и о главе ее — нашем кайзере, — сказал ротмистр.
— Именно так… пулю, а не поциуиуй… — послышались пьяные голоса.
— Постойте, мы придумаем нечто иное, и это будет во сто раз остроумнее, чем всякое другое наказание, — произнес Штейнберг со своей прежней ужасной улыбкой.
— Ру-до-льф… вы?… И вы тоже заодно с ними? — потрясенно произносит Вера.
— Что значит это "и вы тоже"? Я прежде всего — пруссак и враг славянства, а во-вторых… Но не стоит говорить об этом! Позовите-ка лучше сюда вашу красавицу, старшую сестру. Куда она спряталась? Чего испугалась? — внезапно переходя на русский язык, продолжает Штейнберг. — Я хочу показать моим друзьям, которые по моей рекомендации заехали сюда, хочу показать им жемчужину вашей семьи. Да и сам я не прочь взглянуть на прелестную Китти, после того как мне удалось снискать ее расположение у себя, за границей, — поспешил он докончить, дерзко поглядывая на испуганных барышень.
— Что? — вырвалось у тех четырех сразу.
Дыхание, казалось, остановилось в этот миг в груди Веры.
— Он лжет! Он лжет, этот подлец! Нельзя ему верить ни слова, — неожиданно вырвалось у Маргариты Федоровны, и она, как дикая кошка, рванувшись к Штейнбергу, вцепилась пальцами в его рукав. — Ты лжешь, мерзавец, собака! Чтобы наша барышня, наша красавица, умница… могла…
Но Рудольф даже не взглянул на нее: он так сильно тряхнул рукою, что Марго, как слабая былинка, отлетела в сторону.
Затем, обращаясь к одной Вере, он заговорил снова с циничной усмешкой на лице:
— Вы-то, надеюсь, поверили мне, милейшая фрейлейн, поверили тому, что ваша гордая, прекрасная сестра — Бонч-Старнаковская — а не кто-нибудь другой, заметьте! — променяла на меня господина Мансурова, что она…
— Это — ложь, ложь! Не смейте клеветать на Китти! Низкий, грязный человек! — вне себя закричала Муся и разразилась плачем.
— Вы можете не верить, и я не стану настаивать на этом! — пожав плечами, продолжал Штейнберг. — Мне важно только, чтобы в это поверили вы, фрейлейн Вера. И по вашим глазам я вижу, что вы поверили мне. Правда, о таких случаях честные люди не говорят громко. Но со мною здесь, в этом доме, поступили бесчестно, и это дает мне право в свою очередь не считаться с условностями. Итак, я утверждаю, что девушка из прекрасной русской дворянской семьи, кичившейся своим именем, своими связами, аристократическим происхождением и своим положением в свете, была моей любовницей. Ваш отец не пожелал отдать вас мне в жены и оскорбил меня, как последнего вора и преступника. Ну так вот я и взял у него за это большее: взял в наложницы его гордость, его старшую дочь, вашу сестрицу Китти!
— Да замолчите ли вы, проклятый? — сорвалось с губ Маргариты, тогда как Вера угрюмо молчала с застывшим, как мрамор, лицом.
— Еще одно оскорбление, и я прикажу вас расстрелять, сударыня! В моем лице вы оскорбляете мундир всей нашей прусской армии, — произнес Рудольф спокойно, причем его выпуклые глаза обдали Маргариту уничтожающим взглядом, а рука стиснула эфес сабли.
— Молчите, Марго, молчите, ради Бога!.. Верочка! Верочка!.. Что ты? Что с тобою? — испуганно спрашивала Муся, бросаясь от сестры к Маргарите.
Вера смотрела в самые зрачки Штейнберга и вдруг неожиданно и тихо-тихо как подкошенная упала на пол.
— Это ничего. Маленький обморок. Поваляется и встанет. Во всяком случае, такое ничтожное обстоятельство не должно мешать, господа, уже намеченной программе вечера, — небрежно бросил Штейнберг, обращаясь к своим коллегам. — Насколько я понял вас, эти девчурки позволили оскорбить честь немецкого мундира? — после минутной паузы спросил он у них.
— Хуже, коллега, хуже! Они непочтительно выражались о его величестве, самом всемилостивейшем кайзере, — послышался чей-то нетвердый голос.
— Ага, так-то! Ну, в таком случае я заставлю их искупить эту вину, — продолжал Штейнберг, сдвигая брови. — Пусть кричат «ура» его величеству императору Германии и королю Пруссии.
— Или?
Рудольф, презрительно усмехнувшись, ответил:
— Да разве нет у нас солдат? Пускай расправляются с ними, как хотят!
В полутемной кухне горела одна только свечка. Рожок на стене был разбит кем-то из пруссаков под пьяную руку вдребезги. Несколько драгун, только что покончив с обильным возлиянием и ужином, были совершенно пьяны и собирались разместиться на покой.
Из комнат к ним сюда доносились крики, шум и женские отчаянные слезы под аккомпанемент пьяного хохота.
Солдаты прислушивались к ним несколько минут.
— Уж эти господа офицеры, — смеясь сказал сивоусый унтер, — умеют, нечего сказать, провести времечко! Давеча обходили все комнаты и забирали все, что можно забрать; оправдывались все реквизицией. Недурное дело — эта реквизиция, право! Управляющего приказали расстрелять за то, что он отказался открыть конюшню, прислугу выгнали из дома, а теперь потешаются вволю — пугают здешних хозяек дома.
— Умора! — воскликнул другой солдат. — Штабный офицер тут приехал, так тот все здесь знает, каждую нитку. Он, говорят, и отряд на постой пригласил сюда, и указывал нашим, где и что спрятано, а теперь никак допрашивает хозяек, не осталось ли у них еще что-нибудь.
— Какое допрашивает, — вмешался в разговор третий, — просто душу отводит. Подходил я послушать у дверей. Штабный велит девчонкам «ура» кричать нашему кайзеру и армии. Ну а те упрямятся. Смех, да и только!
— Стойте, стойте, кажется, идут сюда… Соддаты вскочили и вытянулись в струнку. Уже под самыми дверьми были слышны слезы, мольбы и вопли женщин, а громкий мужской голос, взбешенный и грубый, кричал на весь дом, на всю усадьбу:
