Повесть о юнгах. Дальний поход - Саксонов Владимир Исаакович (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
— Хоромы…
Я сделал вид, что взглянул на него случайно.
— Стол складывается, — сказал Федор. — Обе половины откидываются вниз. Видите?
Стол занимал место точно посередине кубрика, был закреплен наглухо, но когда половины его откидывались, ходить можно было свободно. Мы уселись: я рядом с Федором, а напротив — боцман.
В кубрик спустился Андрей, за ним — кок. Гошин сразу сунулся в дверь, справа от умывальника.
— Там что? — спросил из-за стола Федор.
— Камбуз, — ответил Гошин и захлопнул за собой дверь.
Андрей встал позади боцмана, отдернул занавеску; разглядывая место для постели, сказал довольный:
— И над головой лампочка… Сервис!
Пустотный повернул голову:
— Зачем?
— Для индивидуального пользования. Не спится — вруби свет, задернись и читай. Другим мешать не будешь.
— Хоромы, — сказал боцман, отворачиваясь.
Федор хотел зевнуть и передумал.
— Деревянный корабль — хорошее дело, а?
Пустотный молчал.
— Здесь чище, — сказал я.
Даже не посмотрел.
А ведь ему известно, как на железном корабле чистоту наводить — всюду солярка. Я драил железную палубу, знаю. Сначала скатываешь ее из шланга или из ведра, потом швабришь. Измучаешься, пока всю копоть, всю эту истоптанную солярку вылижешь, и опять смазочка той же соляркой, чтобы нигде не ржавело. Какая уж здесь чистота?
На камбузе Гошин гремел посудой.
— А деревянная палуба — совсем другое дело, — сказал я. — Ее окатил, резиной покрепче продраил, согнав воду, насухо — и правда «яичный желток»!
Боцман молчал.
— Только конопатка между досочками темнеет, но так даже красивее.
— Чего, чего?
«Ничего! — ответил я про себя. — Красивее. Видно, что дерево чисто… Кубрики тоже не сравнить. Одно дело жить в железной коробке. Ночью случайно ногу голую высунешь из-под одеяла, дотронешься до борта — бр-р! — попробуй после этого согрейся. Другое дело, когда кругом дерево. И такая отделка, как на этом американском катере. Кают-компания, а не кубрик!»
— Нам нужно много кораблей, — глядя на меня в упор, сказал боцман. — Понятно?
Я кивнул:
— А то нет?
— Железные-то корабли клепать быстрее, чем такие строить, понятно? Вот мы и клепаем. И правильно делаем. Нам не занавесочки нужны, а чтоб корабль мореходный был, ходил с приличной скоростью и вооружение имел хорошее.
— Ну, это ты брось, боцман! — сказал Андрей. — Что, здесь вооружение плохое?
Мы все изучали это вооружение: реактивную установку на носу, потом «бофорс» — сорокамиллиметровый полуавтомат, что стоит чуть позади, ближе к рубке, и два крупнокалиберных пулемета «эрликон». Они установлены за рубкой, на специальной площадке — «барбете». Глубинные бомбы, конечно… Вооружение хорошее, чего там! Я встретился глазами с Федором, понял — боцман в чем-то все-таки прав. Пожал плечами.
Андрей усмехнулся, сел за стол рядом с Пустотным.
— Никто не спорит, что железные корабли строить быстрее. А если бытовые условия хорошие, разве не приятно?
— «Бытовые»… Я эти занавесочки-то сниму. По тревоге выскакивать —запутаетесь, — сказал боцман, оглаживая широкой ладонью поверхность стола.
Доска была желтоватая, полированная.
— Ножом не скоблить, понятно?
«А сам доволен, — думал я, глядя на него. — Еще даст нам жизни с приборками. Особенно мне, юнге… Дипломат! В чем он все-таки прав?»
Дело было тут даже не в споре, какой кубрик лучше, совсем не в этом. Что-то он, боцман, знал мне не известное.
…Стрельбы кончились. Я не пошел в радиорубку — решил посмотреть, как будут вылавливать ящик. Это был самый обыкновенный ящик из-под консервов, довольно большой, крепкий. Мы такую тару использовали вместо плавучих мишеней: их у нас не было. И снарядов на отработку стрельб» американцы давали нам строго определенное количество, только на день — не разгуляешься. В этот раз на один ящик не хватило. Решили его выловить.
Катер уже сбавил ход, вода за бортом шуметь перестала. Она только всхлипывала, отлепляясь от обшивки, когда корабль медленно переваливался с борта на борт. Океан был спокоен, дышал глубоко, ровно и почти незаметно, как спящий. Но даже в мертвый штиль, если ход сбавлен, всегда покачивает. Палуба слегка парила — ее недавно окатили из ведра. Было жарко и одновременно свежо.
Боцман стоял у края борта. Я видел, как он надвинул пониже на лоб фуражку и поднял в руке длинный отпорный крюк. Чехол на его фуражке был чисто-белый и роба тоже — стираная-перестираная, синел только воротник на спине. Но океан впереди посверкивал на солнце, и стоило чуть сощуриться, фигура боцмана начинала казаться темной, а отпорный крюк — гарпуном. Двигатели работали «самым малым», можно было постараться не слышать их и, совсем со-щурясь, представить себе даже, что ветер шумит в парусах, что поскрипывают высокие мачты… на корабле, который идет, например, к Острову сокровищ. Океан ведь такой же, как и в те времена, каким всегда он был, вечно…
Я стоял и щурился. Смаковал те редкие на службе минуты, когда не занятый ни вахтой, ни авралом, ни построением, остаешься наедине с самим собой и думаешь, о чем хочешь, и представляешь себе, что в голову взбредет.
А боцман тогда кто, Джон Сильвер? Чепуха…
Нет, ничего у меня не получалось: океан был все тот же, но я, как ни щурился, смотрел на него своими глазами — и хотел этого или нет, — а думал о своем.
Собинова тоже знают на всей земле. Но не всякий его слушал так, как я. В этом смысле юнге Джиму из «Острова сокровищ» до меня далеко. А легко у него все выходило: сразу стал на корабле самым нужным, сразу подвиги!..
На политбеседах в школе юнгов говорили: «Вольетесь в дружный матросский коллектив». Слово-то какое — «вольетесь»! Как будто само собой получается. Вот если бы служил эти месяцы на корабле, был в деле! А так что? Учился…
— Ящик-то! — крикнул кто-то. — Что такое?
Я перестал щуриться, поискал глазами.
С ящиком творилось непонятное. Он то скрывался под водой, то опять выныривал как-то судорожно, и вода вокруг него пенилась и вскипала.
— Стоп, товарищ командир! — Боцман повернул голову к мостику. — Стоп!
И командир послушался: двигатели смолкли.
Ящик приближался.
Я шагнул к борту. Пустотный мельком оглянулся — глаза под козырьком фуражки были бешеные.
Ящик скользнул под самый борт. Я перегнулся, посмотрел.
В расшатанных досках рылась мордой акула.
— А-а-а! — взвыл боцман и ударил отпорным крюком прямо в эту морду.
Только что в тени от борта хорошо просматривалась светло-зеленая толща воды, в ней отчетливо были видны темное узкое тело и в белых, наполовину разбитых досках — здоровенная крысиная морда акулы. А сейчас вода вскипела, взбаламутилась — и ничего. Даже ящик исчез. Потом он вынырнул метра за три от нас, ближе к корме. Боцман кинулся туда, а я, схватив другой отпорный крюк, — за ним. Акула не уходила! Она все лезла мордой в ящик, искала, не остались ли там мясные консервы.
— Бей! Цепляй ее, заразу! А-а!..
Нас уже было несколько человек с отпорными крюками. Мы вопили, били в ящик, в воду, в эту нахальную морду, в длинное быстрое тело.
— Стоп! — крикнул боцман. И выдохнул: — Ушла…
Брезгливо стряхнул с крюка клок акульего мяса:
— Раненая.
Я смотрел на него. Боцман заметил:
— Ну, чего?
— Ничего.
— Отпорные крюки на место!
Мы положили их в пазы с внутренней стороны борта.
Взревели двигатели, «охотник» развернулся, пошел полным — в гавань.
Я стал спускаться в радиорубку.
Здесь она без иллюминатора, поэтому в ней все время горит электрический свет, но спускаешься туда, как в колодец, широкий и черный: аппаратура вся вороненая, только коробки для запчастей ярких цветов, да поблескивают стекла приборов. На дне колодца, перед высокой панелью передатчика, стоит небольшой столик с ключом и два креслица.
