На краю земли - Дубов Николай Иванович (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью txt) 📗

— Никто не забоялся, не передумал? Ну ладно, пошли!..

Как только мы вышли за околицу, Генька сразу же начал вести наблюдение: он то осматривал обступившие деревню гривы, то пристально вглядывался в пыльную дорогу, изрытую овечьими и коровьими копытами. Ни на дороге, ни на гривах ничего интересного не было, и Пашка пренебрежительно фыркнул:

— Будет тебе форсить–то!

Но вдруг шедший впереди Генька расставил руки, преграждая нам путь, нагнулся к земле: овечьи и коровьи следы перекрывались отпечатками больших мужских сапог; следы человека пересекали дорогу и исчезали в придорожной траве. Генька прошел сбоку, присматриваясь к ним, потом вернулся обратно и, торжествуя, посмотрел на нас:

— Видали?

— А что тут видеть? Мало ли кто мог пройти! Наши небось и ходили.

— Нет, не наши, а хромой! Ты посмотри лучше.

— Ну и что? Архип ногу стер, вот и захромал.

Генька заколебался. Это и в самом деле могли быть следы колхозного пастуха, на зорьке прогнавшего стадо. Он еще раз посмотрел на следы и решительно свернул с дороги.

Мы перевалили через гриву у деревни и начали взбираться на бом, [8] за которым Генька нашел таинственный чертеж. Шагов за двести до вершины Генька остановил нас и пополз вперед один. Через некоторое время он появился снова и прошептал:

— Положение без перемен. Можно идти дальше.

Мы пошли вперед, пригибаясь и перебегая от куста к кусту, а потом, по команде, легли и поползли.

Бом полого спускается в сторону нашей деревни, но северный скат его крут, а местами обрывист.

Добравшись до вершины, мы приросли к месту: снизу, от подножия, там, где протекает Тыжа, делающая петлю вокруг бома, поднимался дымок костра… Утро было безветренное, и в ярком солнечном свете, на темном фоне пихтача, этот столбик голубоватого дыма был отчетливо виден.

Генька удивленно уставился на безмятежно курящийся дымок. Вчера он был значительно дальше, за Голой гривой, а теперь оказался совсем близко, и, если бы не горы, его давно бы заметили в деревне. Значит, отчаянной храбрости и наглости были эти диверсанты, если среди бела дня не побоялись расположиться неподалеку от деревни!

Мне вдруг стало жарко и трудно дышать, будто я с разбегу окунулся в горячую воду и не могу ни вынырнуть, ни вздохнуть. Вчера я, как и все, поверил Геньке, но где–то в глубине копошились сомнения: может быть, он просто придумал новую игру, а таинственную бумагу подобрал где–нибудь раньше?.. Но дым был у нас перед глазами, и это никак не было похоже на игру, потому что, увидев его, растерялся и сам Генька.

Затаив дыхание, мы подползли к обрыву, нависающему над берегом Тыжи, и заглянули вниз.

Прямо под обрывом белела маленькая палатка, рядом с ней горел костер. Вокруг не было ни души. Потом из палатки появился человек в клетчатой рубахе и широкополой шляпе. Он поднес что–то к глазам — мы догадались, что это бинокль, — и начал медленно осматривать горы по ту сторону реки. Хотя он стоял спиной к нам и не мог нас видеть, мы все–таки подались немного назад и укрылись в большетравье.

— Ой, смотрите! — сказала вдруг Катеринка.

На вершине высокой горы по ту сторону реки что–то сверкнуло. Потом опять и опять. Вспышки света с разными промежутками следовали одна за другой. Человек внизу не отрываясь смотрел в бинокль на верхушку горы и, конечно, видел эти вспышки. Потом он опустил бинокль, вынул какую–то вещь из кармана и начал то открывать, то закрывать правой рукой то, что держал в левой.

— Зеркало! — догадался Генька. — Сигнализирует! Видите?

Это была самая настоящая сигнализация. Значит, диверсанты были не выдумкой. И не один, а целая банда! Кто знает, сколько сообщников этого, в шляпе, скрывалось по окрестным горам, урочищам [9] и распадкам! Если оказались они на этой горе, то ведь могли быть и в других местах, прятаться в непролазной чаще…

Пашка побледнел и, заикаясь — он всегда заикается, когда боится, — сказал:

— А м–может, лучше в–все–таки в аймак?

Генька, наверно, тоже струсил, но не подавал виду. А мне стало как–то беспокойно и вспомнился дом. В горнице сейчас пахнет лепешками и свежевымытым полом. Отец, должно быть, ставит самовар, а Соня ему помогает — старается запихать в самоварную трубу длинную зеленую ветку с листьями. Из трубы валит густой белый дым. Он стелется по земле, ест Соне глаза, она от досады топает ногами, изо всех сил зажмуривается, но все–таки не уходит и вслепую тычет веткой в самоварную трубу. Отец, улыбаясь, наблюдает за Соней и говорит: «Молодец, доченька! Расти хозяйкой!» А мать доит корову. Корова вкусно жует посоленный кусок хлеба и косит карим глазом; белая пенная струя бьет в подойник… Вернусь ли я ко всему этому?

Мы отползли в кусты и начали совещаться.

Несмотря на нашу решимость умереть, но победить, было очевидно, что для безусловной победы сил явно недостаточно. Пашка сказал, что он вовсе не хочет умирать, и Катеринка сейчас же поймала его: «Ага, вот и струсил! А я ничуточки не боюсь!» Геннадий пристыдил их обоих, так как сейчас не время дразниться.

Благоразумнее всего было бы сообщить в аймак: там есть два милиционера, и Генька сам видел, что у них настоящие наганы в кобурах и с медными шомполами. Но в Колтубах все равно к телефону нас не пустят, и, значит, без взрослых, так или иначе, не обойтись. Потом, это заняло бы не меньше шести часов, даже если туда и обратно бежать бегом, а мало ли что могли натворить за это время диверсанты! Оставалось одно: сообщить обо всем Ивану Потаповичу. Генькин отец — председатель колхоза, а на фронте был старшиной, и он, конечно, сразу придумает, что нужно делать. Слава, таким образом, опять ускользала от нас. Но Генька решительно сказал, что нужно жертвовать личным успехом в интересах государственной безопасности. Он, наверно, где–нибудь это вычитал — так гладко и внушительно у него получилось.

И мы решили пожертвовать личным успехом.

Пашка предложил всем вместе идти к Ивану Потаповичу и рассказать, как было дело, но Геннадий высмеял это предложение, так как диверсанты в наше отсутствие могут скрыться и найти их тогда будет труднее. Идти должен один, а остальные, замаскировавшись, будут непрерывно вести наблюдение.

— Пусть Павел идет, — сказала Катеринка. — Все равно он боится.

— Вовсе я не боюсь! Сама трусиха!..

Но Генька остановил их:

— Что вы, маленькие? Я думаю, идти нужно Катеринке… Ты не боишься, но, если дело дойдет до драки, — ты же девочка и не умеешь бросать камни…

— Нет, умею!

— Подожди, не в этом дело! Ты быстро бегаешь, а тут нельзя терять ни минуты.

Катеринка на самом деле бегала быстрее нас всех, ее никто не мог догнать. Она немножко даже покраснела от гордости и согласилась:

— Только дай мне ту бумагу, а то Иван Потапыч не поверит.

Это было правильно, потому что Иван Потапович действительно не поверил бы, а таинственный чертеж мог убедить кого угодно.

Катеринка взяла бумагу и, мелькнув косичками, нырнула в кусты. А мы возобновили наблюдение.

Над костром висел котелок, в нем что–то варилось, и диверсант помешивал варево. Потом он снял котелок и принялся есть. Покончив с завтраком, сходил к Тыже, вымыл котелок, поставил его на солнце для просушки, а сам скрылся в палатке.

Мы уже думали, что он лег спать, но он появился снова и, сев неподалеку от речки, стал что–то писать в маленькой книжке. Это продолжалось так долго, что у нас онемели вытянутые шеи и затекли руки, а он все сидел и сидел.

Мы опять отползли и стали совещаться. Генька предложил пробраться поближе, чтобы видеть все, как следует, а то мы просто сидим тут и сторожим его. Пашка сказал, что больше ничего и не надо: наше дело — дожидаться, пока придут из деревни. А я был согласен с Генькой. Мы решили, что Пашка останется на обрыве, а Генька и я, сделав обходный маневр, попробуем пробраться к самой палатке.