Хорошо жить на свете! - Новицкая Вера Сергеевна (читать полную версию книги txt) 📗
Вот позвали нас обедать. Мы на ходу еще раз нашептывали ей её урок. Все уже сидели за столом, мы опоздали, так что m-lle только поклонилась гостю и поспешила начать разливать суп. Первую тарелку она передала тете, потом маме, потом дяде Коле, потом, наконец, своему соседу Леониду Георгиевичу. Она закатила глаза, нагнула голову и, передавая ему тарелку, сказала: «Куда в тебие столико лезит»?
Все подняли головы и, с удивлением глядя на нее, начали смеяться. Она подумала, что всем очень понравилось, как она по-русски говорит, и продолжала, еще больше вывернув глаза: «Иа всегда рада, когда ви уходит дома»!
Но тут все, кроме мамочки, так стали хохотать, что и она поняла, что здесь что-то не так, покраснела и, со слезами на глазах, выскочила из-за стола. Мамочка сразу сообразила, чьи это штуки, и покачала издали головой, a папа сделал мне «страшные глаза». Я сконфузилась, но все-таки мне было очень весело и смешно.
Однако вечером мне дали хорошую головомойку и хотели наказать; но за меня вступилась тетя Лидуша.
A ведь стыдно, что я в первый же день при ней оскандалилась!
Что я думаю о войне
Вот уж почти неделя, как тетя приехала и живет у нас. Милая тетя Лидуша, куда-куда только она меня ни водила: и в музей, и в зоологический сад, и просто гулять. Даже когда мы и дома, мне жаль от неё уходить; ведь она и так уже скоро уедет, — неделя прошла, осталась еще всего одна. В настоящее время тетя и мамочка уехали куда-то с визитом, вот я и пишу.
Господи, какие сегодня папа ужасы в газете читал! Чего только не пишут об этой ужасной войне! A какие наши русские молодцы, как они хорошо бьются с этими противными желтоглазыми японцами, хотя тех и гораздо больше.
Но только я многого не понимаю, что там на войне делается: как это много солдат сразу могут стрелять? Ведь те, которые в задних рядах, подстрелят тех, кто стоит спереди! A потом ночью темно, выстрелишь и вместо японцев попадешь в своих. Верно часто так и бывает. Господи, и зачем, зачем они дерутся?!.
У папы висит на стене карта Европы; так Россия на ней такая большая, такая большая, к чему нам еще чужая земля, где живут эти противные японцы и китайцы? Если бы я была царицей, я не позволила бы, чтобы в моем государстве все эти уроды жили, всех поразогнала бы, — никого, кроме нас, русских!
Да, a наш-то домашний иностранец — mademoiselle, вот шипит-то теперь на меня! все злится за то, что я ее русские комплименты учила говорить.
Я очень рада, что я не мужчина, и что мне не надо на войну идти! Какой ужас! Я все равно никого бы не убила, a сразу умерла бы от страха. A теперь я, хотя и женщина, но пользу большую приношу; мамочка берет шить белье раненым, и я помогаю; я обрубила целых два платка; очень хорошо. Мамочка почему-то говорит, что для офицеров они не годятся, a для солдат «сойдут». Я только не понимаю, отчего на войне солдатам нужны носовые платки? Здесь, дома, они всегда без платков сморкаются, так… Просто… Верно там очень холодно, и у них насморк сделался, a уж, конечно, с насморком трудно без платка; я помню, когда у меня корь начиналась, то такой насморк был, что я по три платка изводила. Вдруг они все корью заболеют, ведь это заразительно! Вот был бы ужас! Бедные, бедные, солдатики!!.
Теперь все про войну говорят, и в музее показывали движущуюся фотографию, — все картины из войны. Ах, как страшно, я чуть-чуть не расплакалась… За то, как я смеялась, как мы смотрелись в музее в зеркала; забыла, как они называются… птические… нет, не совсем, но похоже. В одном — все толстые, толстые и совсем махонькие смешные!! В другом — наоборот — все длинные, худые, как скелеты; a в третьем — ножки тоненькие, как у курицы, a голова громадная, как котел; вот потеха!.. Звонок!.. Наши!..
Мамино рождение. — Шарады
Третьего дня у нас было торжество в доме — мамочкино рождение. Вот весело было! Во-первых, я надела свое новое красное платье; право, оно мне очень идет! На голову тетя Лидуша нацепила мне большой красный бант; по моему прелесть; я нашла, что я совсем хорошенькая, да и не я одна, я слышала, как и гости про это говорили. A мамочка-то их все упрашивала: «Ради Бога, при ней не говорите, a то она еще станет воображать о себе и кривлякой сделается; a по моему ничего не может быть хуже неестественного ребенка».
Так вот они, мамочкины хитрости! Она нарочно мне все повторяет, что я дурнушка, чтобы я не зазналась!!!
Я опустила глаза и сделала вид, будто я ничего не слышала. A все таки приятно!.. Ну-с дальше! Днем мало было интересного, приходили визитеры, приносили цветы, конфеты.
Вот к обеду, тогда уже все свои пришли: дядя Коля, Володя, Леонид Георгиевич (на радость m-llе) и мамины три молоденькие кузины — Женя, Нина и Наташа, которых я просто обожаю, такие они миленькие, a главное веселые, и всегда затеют какие-нибудь интересные игры. A за обедом какое мороженое вкусное было! И икра была, и сардинки, и многое другое. Люблю я всякие рождения и именины!
После обеда дядя Коля стал показывать разные фокусы на картах, a потом вдруг предложил: «Даю десять рублей тому, кто сделает такую вещь: на бумажке правой рукой напишет большое русское Д, a в то же время правую ногу будет, не переставая, крутить в одну сторону».
— Что же тут трудного? — сказали все.
— Вот так хитрость, — сказала я, сейчас сделаю!
Принесла бумагу, карандаш, стала около стола и начала писать Д и вертеть ногу. Не тут-то было! Как только рука делала крючок внизу буквы, как в ту же минуту и нога поворачивалась в другую сторону. Вот потеха! Все пробовали, все решительно, даже мамочка. Стоят кругом обеденного стола, пишут пальцем по скатерти и ногой болтают; как поворот в букве, так ногу и толкнет в другую сторону. Леонид Георгиевич даже рассердился.
«Поди сюда, Володя; возьми меня за ногу, крепко держи и верти в одну сторону, a я буду писать».
Володька уж как крепко вцепился, но как дело дошло до крючка, так Володю с ногой вместе и повернуло — не удержал! Вот я смеялась! Я даже стоять не могла больше, так и присела на пол около стенки.
Потом начали играть в шарады. Это так играют: берут какое-нибудь слово, например, «щеточки». Первый слог «счет», — второй «очки». Выходят все и начинают представлять какую-нибудь сценку так, чтобы тем, кто смотрит, ясно стало, что вся суть в слове «счет»; вторая сцена — там нужно, чтобы поняли, что говорят про «очки»; потом целое, чтобы стало понятно, что это «щеточки». Это очень смешно, все взрослые до слез хохотали. Мне особенно понравилась шарада: «сторож». Первая картина: общество сидит и болтает всякий вздор, a один господин (Володька), глупый и шепелявый, все будто не понимает, что говорят, и все спрашивает: «сто? сто?» Вторая картина: учитель с учениками гуляет в поле и объясняет им, какую пользу нам приносит «рожь», a целое… Это было просто уморительно! — мы вышли, Женя, Нина, Наташа, я и Володя и сказали публике: «то, что видите, помножьте на двадцать и получите целое».
Нас было пятеро — пять «рож», — если умножить на двадцать, будет сто рож, т. е. «сторож». Хорошо это Женя выдумала, недаром я ее всегда «жуликом» называю. Вот хохотали мы! Мамочка немного поморщилась: не любит она таких слов, как «рожа». Странно, у нас с ней вкусы совсем не сходятся!
Я легла в тот вечер в половине второго; за то на другой день так голова трещала… т. е. болела, что я и записать ничего не могла.
Моя радость. — Володина острота
Какое счастье — у нашей m-lle мать заболела!! Фу… Как я это не хорошо сказала… даже стыдно стало… Бедная mademoiselle, она-то так убивается! Нет, конечно, это очень, очень грустно, когда мать заболеет (сохрани Бог, чтобы моя мамочка вдруг захворала); я хотела сказать: хорошо, что m-lle теперь уедет к ней во Францию, и мамочка решила, что другой гувернантки уж она теперь брать не станет, a таким образом я летом буду совершенно свободна. Вот надоели мне эти бонны!! Я прежде думала, что скучнее немки ничего на свете быть не может, но после того, как прожила полгода с m-lle Lucie, я и сама не знаю, что хуже. Французский язык, конечно, красивее и шикарнее немецкого, но зато немка хоть добрая была, a эта или шипела на меня, или перед зеркалом вертелась. Ей верно её мать никогда не говорила, что она дурнушка. Жаль!
