Это было на самом деле - Шкапская Мария Михайловна (прочитать книгу .TXT) 📗
Это видел в Калинине Аля Веселов.
Страшная жизнь
«Один раз, когда я пошла за водой на реку, я видела, как фашисты, не знаю за что, убили старого еврея. Жизнь была страшная».
Это рассказала ученица Сарра Рощина.
Встречи
«Откуда ни возьмись выскочил рыжий немец и ударил меня кулаком по лицу. Так я в первый раз почувствовал фашистскую руку. А еще больше возненавидел я немцев после одного случая. Они боялись ходить за водой, потому что шла сильная стрельба. Один немец послал за водой меня, но я не хотел услуживать фашистам и не пошел. Тогда он ударил меня, и я упал».
Так переживал встречи с немцами Андрюша Терентьев.
ЭТИХ ДЕТЕЙ ВЫ МОЖЕТЕ УВИДЕТЬ В РУСАКОВСКОЙ БОЛЬНИЦЕ В МОСКВЕ
Черная ночь
Когда Зоя Феоктистова из Спасо-Помазкина под Волоколамском вышла из родного села, откуда их выгнали немцы, их было пятеро. Мать несла малышей двух и трех лет. Десятилетняя Зоя взяла грудного — он легче.
Мороз был около пятидесяти градусов. Если на таком морозе плюнуть, то плевок застывает и, падая на землю, стучит, как камешек. И земля становится тоже подобна камню. Все живое прячется в берлоги, в дупла, зарывается в снег. Человек в такие ночи сидит дома у печи.
У Зои тоже была жарко истопленная печь. Дети уже спали. Немцы вошли неожиданно и сразу приказали им покинуть избу.
Зоя и ее мать знали, что просьбы бесполезны, и вышли.
Небо разрезали молнии снарядов, ветер сбивал с ног. Мать тяжело ступала, сгибаясь под двойной ношей. У Зои стыли ручонки, маленький как-то странно затих.
«Мамочка, мне больно рукам!..» стонала Зоя.
Мать молчала и шла. Она понимала, что это значит.
«Мамочка, он падает, я не могу больше!» кричала в отчаянии Зоя.
И мать сказала ей глухо и хрипло:
«Брось его в снег».
«Мамочка, он умрет!» кричал в тоске ребенок.
«Брось его в снег», повторила мать, шагая все тише, все тяжелее. Ей надо было выбирать между двумя детьми. Она выбрала.
Пусть бросит в нее камнем тот, кого жизнь не заставляла делать такой выбор!
— И я положила его в снег, — говорит девочка, задыхаясь от слез. — Нет, нет, я его не бросила, я его положила тихонько.
Ребенок давно умолк, но ей казалось, что он кричит все громче и громче. Может быть, это только звенело в ушах, но она схватилась за голову и бежала вперед. За ней тяжело ступала мать.
Снаряд разорвался так близко, что убиты они были все трое сразу — и мать и оба мальчика. Смерть была к ней добрее, чем гитлеровцы, она взяла ее с обоими сыновьями, чтобы не пришлось выбирать еще раз. Зоя осталась одна в безмолвии ночи.
— Отрезали мне пальчики, которые его бросили, — говорит она, как взрослая, глядя на свои культяпки.
Пример из истории
Глаза у Симы Малкиной оба живые и черные, но видит она только одним. И все лицо под глазами тщательно закрыто белой марлей, как маской.
Когда доктор поднимает эту маску, непривычные люди отшатываются: вместо щек ужасные впадины, губы изуродованы. Осколок попал ей в одну щеку и вышел в другую, задев язык.
Она пытается говорить, но ее трудно понять. Хорошо еще, что она пишет, и там, где ей нехватает слов, она берется за карандаш.
Она из Ново-Александровки, из-под Волоколамска. 16 января немцы отступали. Большую часть домов они подожгли, взрослых угнали в тыл.
В их избе лежали раненые бойцы и собрались греться женщины и дети. Уже замолкали последние выстрелы, в село входили наши части.
Где прятался этот последний фашист, непонятно. Трудно сказать также, хотел ли он уйти и запоздал, или остался специально, чтобы выполнить свой адский замысел, но только, когда наши уже «закрыли бой», как выражается Сима, он выхватил гранату и бросил ее в самую середину раненых и детей.
— Его даже не ранило, — говорит девочка, — его убили наши бойцы.
А их выносили из горящей избы — мертвых и раненых, бойцов и детей.
Симочке хочется сказать еще что-то, но мы никак не можем ее понять. Должна вмешаться сестра.
«Историю я любила больше всего, — поясняет она, — я про немцев знала — мы проходили Александра Невского, — только я никогда не думала, что мне самой придется воевать с немцами».
Сестры
В одной из палат у окна две кровати. На них две сестры Чикины — Люба восьми и Лидочка пяти лет.
Их привезли в разное время, они так радостно встретились. Впрочем, радовалась одна только Люба, Лидочка вообще почти не говорит, она слишком страдает.
Когда немцы вошли в деревню Оскол Волоколамского района, они сожгли почти все дома. Дети собрались в школе, они знают, что школа это место, где заботятся о ребенке.
Школьники привели малышей. Люба уже училась целых две недели; она вела Лидочку и говорила ей покровительственно:
«Не бойся, Лидочка, в школе хорошо».
За детьми потянулись старухи, матери с грудными детьми. Сторожиха жарко истопила печь — на улице было больше 40 градусов мороза. Дети легли вповалку — наплакавшиеся, бездомные, иззябшие, они скоро уснули. Снаружи стояла черная ночь — ледяная и неподвижная.
Безмолвие нарушили шаги немецкого отряда. Грубый стук в дверь, топот в сенях, резкие голоса. Приказ был короток и сух:
«Рус, вон!»
Дети плакали. Они хватались за руки, за сапоги убийц. Они отказывались итти в эту черную страшную ночь. Других домов в деревне не было. Взрослых угнали, ближайшая деревня в двух километрах.
Офицер повторил:
«Рус, вон!»
— А потом они вытащили пистолеты и стали стрелять, — в возбуждении рассказывает Люба.
Внезапно оживляется и неподвижная Лидочка.
— Штали штрилять, — произносит она шопотом, и глаза ее расширяются.
Дети с криком бросились из школы. Сестры потеряли друг друга, потеряли мать с грудным ребенком.
— Я пошла с народом, — говорит Люба, — только притомились ноженьки, я и села на дороге. Все ушли, а я одна. Села и заплакала, а больше ничего не помню.
А Лидочка не пошла с народом, ее испугала ночь. Она была босая, ботинки спросонок оставила на печке. Она уцепилась за крыльцо и спряталась. Все ушли, двери захлопнулись. Снег и ветер набросились на дитя.
И ту и другую нашли наши бойцы.
— У меня все хорошо, — хвастает Люба. — У меня только пяточка отвалилась и пальчики, а ходить я все-таки буду.
— А вот у Лидочки хуже, — шепчет мне сестра, поправляя на малютке одеяло.
В постели съежился обрубок человеческого тела. Ни рук, ни ног, одно прозрачное личико и на нем синие глазки. Она лежит тихо-тихо, ей больно двигаться, она стонет, когда мимо нее проходят по половице. В день, когда у нее перевязка, педагог не может заниматься с другими детьми — так она кричит.
И сейчас, услышав страшное слово «перевязка», девочка дрожит и шепчет:
— Не надо перевязки, у меня сухие ножки.
А ножки не сухие. Слишком долго она лежала в снегу, такие раны не заживают скоро.
Привычная ко всему сестра молча накрывает девочку и отворачивается.
Это было когда-то
Женя Соколов из-под Ржева ждал, когда закончится бой, чтобы пойти за водой. Жизнь не останавливается — отец у него в лесах, а он остался в доме за хозяина.
Едва он вышел из дома, как по нему дали очередь из пулемета. Пуля попала в грудь.
— Сперва не было больно, только очень жарко, а потом стало все больней, больней и вдруг пить захотелось. А воды так и не принес.
Сейчас Женя поправляется, но от потери крови он так ослаб, что еще с трудом ходит и лицо у него совсем белое. О себе и о том, что было раньше, он говорит, как о чем-то далеком и невозвратимом:
— Когда-то я учился в школе... когда-то я очень хорошо читал...
