Сказано — сделано - Федоров Николай Тимонович (бесплатная регистрация книга TXT) 📗
— Я вас, Татьяна Николаевна, в последний раз предупреждаю, — сердито выговаривал Тычкин. — Я ведь могу и в суд подать. И будете компенсировать! Сколько можно с вами цацкаться! Вы меня уже третий раз заливаете. А у меня, между прочим, на этой стенке картина висит. «Девятый вал»!
Мама, прижав руки к груди, нервно сжимала ладони и виновато улыбалась.
— Но ведь ко мне вчера приходил слесарь, — робко оправдывалась она.
— Уж я не знаю, кто там к вам приходил, но у меня опять на обоях потёки. В общем, я вас категорически предупредил! А там пеняйте на себя.
И Тычкин, сердито сопя и бормоча что-то, пошлёпал к лифту.
— Почему ты разрешаешь этому Затычкину так с собой разговаривать? — сердито спросил Коля.
— Но, Коленька, мы же действительно виноваты, — отвечала Татьяна Николаевна. — Только ты, ради бога, не включай пока воду на кухне. Но каков этот слесарь, а? Три минуты повозился и, разумеется, ничего не сделал. Да ещё перед уходом заявляет: «Я вам пока временную прокладку поставил». Я ему говорю: «Геннадий, а нельзя ли какую-нибудь постоянную прокладку поставить?» Так ты знаешь, что он ответил? «Ничто, — говорит, — так не постоянно, как временное». Надо же, философ!
— Никакой он не философ, — сказал Коля. — Халтурщик он самый настоящий.
— Ладно тебе, не ворчи. Посмотри лучше, какие я симпатичные обои купила. Недорогие, но, говорят, очень модные.
Татьяна Николаевна вынула из сумки рулон и, развернув, с гордостью показала сыну.
На обоях была изображена кирпичная кладка в натуральную величину. Между кирпичами, как и положено, пробегали полосы грязновато-серого раствора. Горожанину девятнадцатого века сама мысль оклеить такими обоями жилище показалась бы, наверное, дикой. Все равно что, если бы ему предложили ходить в пальто, вывернутом наизнанку. А жителю Петербурга они бы непременно напомнили неуютные казематы Петропавловской крепости. Но давно перестала быть страшной Петропавловка, весело гудящая голосами экскурсантов. А красный глиняный кирпич напоминает обитателю крупноблочных коробок нечто старое, крепкое и доброе.
— Как ты думаешь, сумеем мы с тобой сами оклеить прихожую? — спросила Татьяна Николаевна.
— Конечно сумеем, — ответил Коля. — Но ведь потом кирпичи нужно будет штукатурить. А это сложнее.
Татьяна Николаевна засмеялась и ласково потрепала сына по волосам.
— Иди ешь, всё на плите. А мне нужно работать. Я обещала Паукову к утру напечатать статью. Представляешь, он мне сегодня говорит: «Вы, Танечка, единственная, кто разбирает мой почерк».
— Хитрый жук твой Пауков. Просто он знает, что ты быстрее всех печатаешь. Да и лучше всех.
— Ну, зачем так говорить. Кондрат Вульфович — очень порядочный, культурный человек. Без пяти минут доктор наук. Через неделю он улетает в Версаль на симпозиум. Вот он и торопится.
Татьяна Николаевна вздохнула и направилась к старенькой «Оптиме», под которую в три слоя был подложен войлок от изношенных валенок. С этой подкладкой машинка не так сильно стучала и не будила сына, когда ей приходилось засиживаться допоздна.
«Улетает в Версаль», — повторила она про себя. Трудно было поверить, что можно вот так просто купить билет, захватить в дорогу варёную курицу, «Огонёк» с кроссвордом и улететь в Версаль. Вообще, ей представлялось, что Версаль — это озорная выдумка писателя Дюма. Там сверкают на солнце фонтаны, плетут интриги кардиналы, мушкетёры беспрерывно дерутся на дуэлях, а капризные людовики отравляют жизнь несчастным королевам. Симпозиум же таксономистов и систематиков никак не вписывался в эту картину.
Самой Татьяне Николаевне не приходилось ездить дальше Бердянска, где она три года назад провела отпуск вместе с сыном. Из поездки запомнились только длинные очереди в столовые и дикое количество склизких медуз, которыми в тот год было богато Азовское море. Татьяна Николаевна привычным движением вставила бумагу в каретку и раскрыла рукопись пауковской статьи с интригующим названием: «Ревизия закавказских клопов-щитовиков близких родов». Но прежде чем взять первый аккорд, она обернулась и крикнула:
— Колюня, покорми Маркиза! Рыба стынет на балконе.
Третьим и последним членом семьи Скородумовых был огромный сибирский кот с роскошной дымчатой шерстью и грустными жёлтыми глазами. На груди у него имелся аккуратный белый треугольник с тёмной полосой у горла. Имя Маркиз придумал для кота Коля. И надо думать, удачно. С одной стороны, оно отражало благородство его кровей и степенность характера, с другой — имя было удобно в употреблении и быстро пришлось по душе самому коту.
— Маркиз, Маркиз, Маркиз-кис-кис! — позвал Коля, заходя в свою комнату. Маркиз чинно сидел на письменном столе, положив роскошный хвост на учебник математики. Жёлтые, немигающие глаза кота смотрели на Колю со строгой грустью.
— Извольте, ваше благородие, откушать мойвы, — сказал Коля, жестом приглашая кота на трапезу. Ноздри Маркиза затрепетали. В отличие от других котов Маркиз никогда не суетился, не бежал с угодливой поспешностью на кухню, задрав хвост и тыча носом в пятки хозяина. Через некоторое время после приглашения он сам являлся к месту обеда, неторопливо обнюхивал миску и степенно принимался за еду.
Коля вынул из-под подушки «Голову профессора Доуэля», и ему вдруг с удивительной ясностью представились золочёные корешки библиотеки приключений. «А что, может, всё и получится, — подумал он. — Найдём мы с Ляпой этого человека и тогда…» Коля мечтательно вздохнул и углубился в чтение. Но едва он успел прочесть, как несчастная профессорская голова открыла глаза и зашевелила губами, как на балконе нервно затряслась консервная банка, привязанная к перилам. В ней со звоном запрыгали шайбы, винтики и прочая слесарная мелочь. От банки вверх тянулся тонкий нейлоновый шнур. Коля с сожалением закрыл книгу и, бросив на ходу: «Мам, я сейчас!», выскочил из квартиры.
Звенящая банка была сигналом. Сигнал же этот означал, что Саша призывает друга по срочному, важному, а может быть, даже и тайному делу.
Надо сказать, что ребята жили в одном доме и в одном подъезде. Только квартира Скородумовых находилась на десятом этаже, а квартира Оляпкиных — на пятнадцатом. В обеих квартирах имелись телефоны. Но в разговорах по телефону было что-то скучное, обыденное и даже казённое. Одно дело — снять трубку и спросить, какой параграф задан по истории, или выяснить, как пишется слово «винегрет». И совсем другое, когда тебе нужно срочно сообщить, что крючок от вешалки сделан из магниевого сплава и что, превратив его в опилки, можно устроить замечательный фейерверк. Да и вообще, в прыгающей банке было что-то живое и весёлое…
Глава 4. Все в дыму
Если Коля Скородумов беззаветно любил книги, то Саша Оляпкин любил всё. Едва ли в городе нашёлся хотя бы один кружок, который бы он когда-то не посещал. В разное время он играл на турецком барабане, собирал монеты и пуговицы, выпиливал лобзиком, производил химические опыты, изобретал вечные двигатели, искал клады, улавливал мысли на расстоянии и даже вышивал гладью. Ещё вчера он стоял на голове по системе хатха-йога, пил носом воду и умолял друзей закопать его на три часа в землю. А сегодня он уже сидит на крыше и жадно смотрит на звёздное небо в театральный бинокль. Ах, как хочется увидеть хотя бы одну «чёрную дыру» или на худой конец «белого карлика»! Ведь накануне по телевизору объявили, что Вселенная разбегается в разные стороны. Значит, нужно торопиться, а йога может и подождать. К счастью, вскоре выяснилось, что Вселенная разбегается не слишком быстро. Ну, а раз так, то и с «чёрными дырами» не надо пороть горячку. «Что-что, а Вселенная от меня никуда не убежит», — резонно сказал сам себе Саша и бросился в волшебный мир фокусов. Он хорошо научился втирать в щёку пятак, угадывать карту, извлекать из уха серпантин и даже занял второе место на конкурсе магов и чародеев третьего отряда пионерлагеря «Еловый бор». Правда, его мечта — распилить на новогоднем концерте в школе круглую отличницу и красавицу Аллу Тыжных — так и не сбылась. Последней Сашиной любовью была резьба по кости. На выставке детского творчества он увидел костяные фигурки, присланные чукотскими пионерами. Композиция «Медведь на льдине» пленила его. Друзьям и близким он сообщил, что хочет остаток жизни посвятить резьбе по кости. Правда, сразу же возникли трудности с костями. Говяжьи мослы, выловленные из борща, оказались совершенно непригодны. Свиные, бараньи и куриные — тоже не годились. Нужны были бивни мамонтов или на худой конец рога северных оленей. Наконец Саше удалось раздобыть довольно крупный обломок оленьего рога. Этот рог он пилил, резал и полировал почти месяц. По мере уменьшения исходного материала менялись и творческие планы. В конце концов Саша создал нечто похожее на зубочистку. Только больших размеров. Коля осмотрел творение друга, долго думал, потом сказал: «А знаешь, Ляпа, эта штука похожа на швейную иглу неандертальцев. Такими иглами они сшивали шкуры мамонтов». Объяснение пришлось творцу по душе. Он изготовил прекрасную деревянную дощечку-подставочку, укрепил на ней своё произведение и приклеил табличку с надписью: «Игла швейная. Неандертальская».
