Толя-Трилли - Бременер Макс Соломонович (полные книги .TXT) 📗
Мама очень гордилась тем, что они с Толей едут в командировку. До сих пор из их семьи только папа уезжал в командировки, а Толя и мама собирали его в дорогу, ждали его возвращения. И вот теперь они уедут, а папа останется. Толя тоже был в восторге от этого. Подумать только: ещё недавно он мечтал, чтоб папа, едущий по делу в Киев, взял его с собой, а теперь он сам едет по делу! Для них с мамой будет забронирован номер. Командировка!..
Это слово и папу убедило в том, что его сын понадобился, как видно, для серьёзного дела.
— Раз бронируют номер, значит, придаётся значение, — заметил папа, не поясняя, чему именно «придаётся значение». — Не ради баловства, выходит…
— Конечно, придаётся значение! — подхватила мама. — Ты представляешь себе… — И, понизив голос, она рассказала, что за исполнение роли Трилли Толе заплатят гонорар: несколько тысяч рублей.
Хотя Толя в ту минуту был в соседней комнате, он это услышал. Сначала он просто изумился. Он умел считать только до ста, и тысяча была для него цифрой столь же огромной, как, допустим, миллион. С нею не связывались для Толи никакие конкретные возможности. Просто она была символом чего-то невозможного, недостижимого: Толя много раз слышал, как мальчишки во дворе препирались и кто-нибудь из них говорил насмешливо: «Соглашусь за тыщу рублей!..»
Так может ли быть, что ему, Толе, заплатят столько, сколько сказала мама?.. И за что? Только за то, что он будет кричать «хочу собаку»! Не может быть! Наверно, от него потребуется ещё что-нибудь. А он не сумеет… Вдруг — не сумеет?..
Тут изумлению и радости, ещё минуту назад наполнившим Толю до краёв, пришлось потесниться: рядом с ними зашевелилось беспокойство. Оно не оставляло Толю до самого отъезда, напоминая о себе не меньше трёх раз в день коротенькой докучливой фразой:
«Вдруг не сумеешь?..»
В приморском городе Крыма, куда Толя с мамой приехали в знойный июньский полдень, съёмки шли уже полным ходом. В гостинице на набережной им сказали, что и режиссёр Майя Георгиевна, и оператор Галина Михайловна, и все артисты, как всегда в солнечные дни, укатили на съёмки с раннего утра. Вернутся они, должно быть, под вечер.
Толю и маму проводили в номер, который в самом деле был для них забронирован. Он оказался небольшой комнатой на третьем этаже, с видом на море и балконом. Мама прежде всего захотела помыться, а Толя, не теряя времени, выбежал на балкон, возвышавшийся над набережной, точно капитанский мостик над палубой корабля. Действительно, мужчины в белых костюмах и соломенных шляпах, женщины в пёстрых платьях с цветными зонтиками от солнца, — все прохожие — шли неспешным, прогулочным шагом, будто по широкой палубе теплохода. И, будто этот корабль стремительно резал волны, дул Толе в лицо прохладный освежающий ветер. Он плотно охватывал и мягко овевал. И буквально в минуту усталость от душной, пыльной дороги выветрилась и забылась.
Тем не менее мама не мешкая повела Толю в душ, после чего уложила отдохнуть, и лишь затем они спустились с третьего этажа на набережную.
Поначалу они собирались просто погулять и осмотреться в незнакомом городе. Вернее сказать, такое намерение было у мамы. Но Толя не пожелал бродить без цели. Он потребовал:
— На съёмку!
— Но мы же ещё не знаем, Толик, где снимают, — попробовала возразить мама.
— На съёмку! — повторил Толя, останавливаясь и начиная с нарастающей силой притопывать по асфальту крепкой ножкой в новенькой коричневой сандалии. («Немедленно перестань бить копытом! — говорил в таких случаях папа. — Иначе рассоримся на долгий срок».)
Мама же в таких случаях терялась.
— Так не знаем ведь, где снимают, — снова сказала она увещевающим и, пожалуй, слегка оправдывающимся тоном.
— Спроси! — отвечал Толя, продолжая упрямо «бить копытом», отчего в мягком асфальте образовалась уже небольшая вмятина.
— Простите, вы случайно не знаете, где тут происходят съёмки? — обратилась мама к первому встречному.
Тот сейчас же растолковал ей, как пройти к месту съёмок, и притом кратчайшим путём. Другой прохожий, услышав, о чём речь, назвал улицу и номер дома, во дворе которого последние дни идут съёмки. Должно быть, всему городу было известно о работе приезжей киногруппы всё, до мелочей.
Съёмка шла в обширном дворе. В центре его высилась беседка с острым куполом. Перед беседкой стоял мальчик лет десяти, в цирковом трико, и жонглировал. Немного поодаль, покачивая головой в такт музыке, вертел ручку громоздкой шарманки тот виденный однажды на кинофабрике старик, насчёт которого Толя никак не мог решить, артист он или сторож. И мальчик и старик были ярко освещены солнцем, а сверх того — лучами двух юпитеров.
Чтобы собрать лучи солнца и прожекторов в центре двора, беседку окружили с трёх сторон высокими щитами, обклеенными тусклой серебряной бумагой. Они отбрасывали на артистов ровный ярко-белый свет. В этом свете струился нагретый воздух, секундами полупрозрачный, как рассеивающийся дымок.
Мальчик жонглировал деревянной сигарой, веером и зонтом. В его руках находился попеременно один какой-нибудь предмет — два других, подкинутые вверх, медленно снижались. В нагретом, струящемся воздухе они висели, казалось, нереально долго. Потом вдруг замелькали, утратив очертания. И наконец снова появились: сигара во рту у мальчика, зонт и веер — в руках.
Тут толстая, незнакомая Толе женщина, которая, сидя в беседке, наблюдала за действиями жонглёра, захлопала в ладоши. А мальчишки, теснившиеся возле металлического троса, которым отделено было место съёмки, разом ткнули друг друга в бок, не отрывая глаз от маленького ловкача. И Толя тоже следил за ним с восхищением, но затем не на шутку встревожился.
Вдруг его, Толю, потому пригласили сниматься, что думают, будто он тоже такой ловкий, как этот мальчик?.. Вдруг Майя Георгиевна думает, что он сумеет выучиться таким штукам? Наверно, потому-то его и в командировку послали и забронировали для него в гостинице номер…
В одну и ту же минуту старик перестал крутить ручку шарманки, а Галина Михайловна оторвалась от кинокамеры. Тогда Толя нырнул под трос и бросился к Майе Георгиевне.
— Толя приехал!
Товарищи, Толя! — крикнула Майя Георгиевна приветливо и обрадованно, раньше чем он к ней подбежал.
И сейчас же Толю обступили артисты: старик со своей шарманкой, мальчик-жонглёр, толстая женщина, что сидела в беседке (оказалось, что она исполняла роль купчихи). А Петя, появившись неведомо откуда, подал ему лапу: должно быть, узнал.
— Познакомьтесь, пожалуйста, мальчики, — сказала Майя Георгиевна. — Это Толя, по фильму — Трилли; это Витя, по фильму — Серёжа. Толя немного моложе, Витя немного старше. (Теперь, когда Витя стоял рядом с ним, Толя видел, что тот выше его лишь на полголовы.) Вам не возбраняется стать приятелями. Вы будете вместе сниматься в картине…
— А я не сумею, как он… — начал Толя, набравшись духу.
— Чего не сумеешь? — спросила Майя Георгиевна, наклонясь к нему, так как Толя говорил совсем тихо. — Ну, чего же?..
— Подкидывать и ловить, подкидывать и ловить… У меня выронится, — признался Толя и замер, ожидая, что на это скажут режиссёр и артисты.
— Тебе вовсе не нужно будет жонглировать. И учиться этому не нужно будет, — успокоила Майя Георгиевна. — И вообще ни мне, ни Галине Михайловне, ни Василию Борисовичу, — Майя Георгиевна указала на старика с шарманкой, — никому из нас, кроме Вити, не придётся жонглировать. Но потрудиться нужно будет. Завтра, Толя, начнём с тобой репетировать.
Однако, раньше чем начать репетировать, Майя Георгиевна вслух прочитала Толе рассказ, по которому снимался фильм. Назывался он «Белый пудель». В нём описывался случай из жизни маленькой труппы, бродившей по дорогам Крыма лет пятьдесят назад.
Дедушка Лодыжкин со своей шарманкой, его неродной внук Серёжа, маленький акробат, и дрессированный пудель Арто зарабатывали себе на еду и ночлег, давая представления в садах и дворах, под окнами дач. Частенько приходилось им ночевать под открытым небом.
