Шарло Бантар - Яхнина Евгения Иосифовна (читать бесплатно книги без сокращений .TXT) 📗

Валлес поспешил послать за Делеклюзом.

Одетый в длинный чёрный сюртук, Делеклюз в шестьдесят два года казался глубоким стариком. Он медленно поднялся на трибуну и спокойно сказал:

— Я только сейчас говорил с начальником штаба. Он отрицает, что версальцы вступили в Париж. Ни одни ворота не взяты. Если где-то и показалось несколько версальцев, то они были тотчас отброшены. — Он помолчал, а затем добавил: — Но, когда начнётся уличная борьба, перевес будет на нашей стороне.

Военный делегат сошёл с трибуны. Успокоенные его заверениями, члены Совета Коммуны не потребовали ни проверки сообщения Домбровского, ни официального опровержения Главного штаба.

Заседание Совета Коммуны, как обычно, было закрыто Жюлем Валлесом.

…Тревожный бой барабанов, протяжные призывные сигналы горнистов, непрерывно нарастая, быстро приближались к баррикаде на площади Трокадеро.

На колокольнях забили в набат.

Заходящее солнце освещало багряным светом толпу, которая быстро двигалась к площади. Казалось, её гонит какая-то зловещая сила.

Это двигались беженцы из Нейи, куда ворвались версальские войска. Вместе с беженцами шли разрозненные отряды национальных гвардейцев, барабанным боем возвещая о надвинувшейся катастрофе.

Почти одновременно со стороны замка Ла-Мюэтт показался вооружённый отряд коммунаров в сто пятьдесят человек. Две митральезы [55] и одна пушка следовали за ними. Это был батальон добровольцев, высланный Домбровским навстречу вторгшимся в город неприятельским войскам. Получив сообщение о прорыве, Домбровский отправил телеграмму в Комитет общественного спасения и послал предупреждение батальонам Национальной гвардии, расположенным поблизости от ворот Сен-Клу. Но, зная по горькому опыту, как медленно отзывается военное министерство, он двинул к месту прорыва небольшой отряд добровольцев, которым располагал его штаб.

Между тем тревога, поднятая национальными гвардейцами на улице Пасси, стала постепенно распространяться по всему предместью. Из домов выбегали федераты, заряжая на ходу ружья. Они тут же присоединялись к добровольцам, пришедшим из Ла-Мюэтт.

На площади Трокадеро два батальона коммунаров под руководством офицера Кливеля рыли ров у только что возведённого укрепления. Здесь были женщины и дети, переброшенные сюда от ворот Майо.

Как только стало известно о прорыве, Кливель приказал школьникам и невооружённым женщинам построиться и отправиться к мэрии шестнадцатого округа, где хранился запас ружей.

Молодые коммунары быстро расхватали шаспо. Женщины последовали их примеру.

Вооружив таким образом свой отряд, Кливель повёл его по набережной навстречу врагу и скоро присоединился к первой группе добровольцев, уже закалённых в бою людей.

Увидев у полотна железной дороги красные штаны версальцев, командир объединённого батальона выстроил для атаки около трёхсот бойцов — мужчин, женщин, детей.

— Огонь! — раздался приказ.

Грянул залп. Версальский офицер, который вёл передовой отряд, упал.

Это было первое организованное сопротивление, на какое натолкнулись версальские войска.

До этого их полки в течение трёх часов осторожно, но неуклонно продвигались по улицам Парижа, нигде не встречая отпора.

Ещё накануне артиллерия Коммуны непрерывно отвечала версальским пушкам. Сегодня она бездействовала впервые за три недели. По сигналу из Версаля, его многочисленные агенты запутали и порвали и без того хрупкие нити, связывавшие между собой отдельные пункты управления обороной. Чья-то невидимая рука приводила орудия в негодность.

В первые часы прорыва только кучки добровольцев оказывали отчаянное сопротивление врагу и удерживали его, невзирая на превосходящие во много раз неприятельские силы.

Первый залп, которым добровольцы встретили версальцев около полотна железной дороги, сразу внёс расстройство в ряды наступающего неприятеля, и солдаты были вынуждены отступить. Воспользовавшись этим, федераты укрепились вдоль железнодорожного полотна и забаррикадировали проход на бульвар Мюра.

Таким образом, на этом участке наступление было приостановлено.

Быстро спустившаяся ночь помешала осторожному врагу развивать операции.

Горсточка энтузиастов, отбросившая врага, ликовала.

— Вот видите, — сказал пожилой сапожник Жан Гильом, — не зря говорили, что в уличной борьбе мы с ними справимся. Парижский народ исстари привык побеждать на баррикадах. Полевые битвы — это для войны с чужеземным неприятелем.

— Ты, Жан, как видно, хорошо умеешь отличать француза Тьера от немца Бисмарка, — заговорила вдруг Елизавета Дмитриева, — а для меня они оба едины. Ещё вчера французская и прусская армии воевали друг с другом, а сегодня соединились, чтобы вместе уничтожать парижских рабочих. И те самые генералы Тьера, которые легко сдавались немцам под Седаном или Мецом, теперь восстанавливают «честь своего мундира»… Да, Жан, милый мой, только что ты сам мог убедиться, какое преимущество у рабочей армии, когда она наступает. Нас была горсточка необученных бойцов, а мы обратили в бегство батальон версальцев!

— Послушай, Элиза, ты напрасно упрекаешь меня. Я только повторяю то, что говорит наш военный министр. А что до меня, я готов идти в наступление до самого Версаля.

Но Елизавета уже не слушала Жана. Ей не хотелось сейчас ни говорить, ни спорить.

Наступила одна из тех редких минут передышки, когда не надо было ни стрелять, ни рыть окопы, когда мысль могла связать настоящее с прошлым и будущим. Елизавета молча и сосредоточенно чистила своё ружьё. Дорогие, близкие ей люди остались там, в далёком Петербурге, ждут, беспокоятся… «Что ж! Они гордились мной, когда я была жива, — думала она. — Я сделаю всё, чтобы они могли гордиться и тем, как я умирала…»

Однако недолгим минутам раздумья наступил конец. Послышался приказ:

— Взять лопаты и построиться в ряды!

Женщины тотчас, не говоря ни слова, приступили к исполнению приказа.

По-иному отнеслись к нему дети. Какие же лопаты! А ружья?.. Взгляды их обратились теперь к Гастону, уважение к которому сильно возросло после его участия в артиллерийской перестрелке у ворот Майо.

Гастона не надо было просить. Он хорошо понимал своих товарищей и потому без колебаний обратился к Кливелю:

— Командир, мы просим оставить при нас ружья.

— Вот что я скажу тебе, молодой человек, раз уж ты попался мне на глаза: в следующий раз, как пойдёшь в атаку, не стой, словно каланча, когда твои товарищи ложатся. Тебя растили не для того, чтобы сделать мишенью для неприятельских пуль.

— Я не нарочно, — смущённо оправдывался Гастон.

Замечание начальника было для него полной неожиданностью. Правда, во время коротких перебежек, когда атаковали ворвавшегося неприятеля, Гастон каждый раз запаздывал ложиться, но как мог это заметить начальник в пылу боя?

А Кливель продолжал:

— Знаю, что не нарочно. Но голову терять никогда не надо. А насчёт ружей — никто и не собирается отнимать их у вас. Раз борьба перешла на улицы, никогда нельзя знать, какое оружие понадобится — шаспо или лопата. То и дело приходится одно откладывать, а за другое браться.

Теперь юноши поняли, что на них лежит не меньшая ответственность, чем на взрослых федератах. Они выслушали командира молча, понимая, что на такое доверие каждый из них обязан ответить не словами, а делом. Не дожидаясь повторения команды, они стали брать лопаты одной рукой, не выпуская шаспо из другой.

Вооружённые лопатами и ружьями, сорок два мальчика тотчас построились по двое и быстро зашагали вслед за батальоном женщин к Иенскому мосту, где с рассветом ожидался бой.

Леон Кару, самый маленький ростом, в годильотах, [56] слишком больших для его ног и потому подвязанных шнурком, мерно и громко отбивая шаг, запел вдруг неожиданно низким для него баском: