Автостопом на север - Хольц-Баумерт Герхард (книги без регистрации txt) 📗
— А фрау Линзинг, она что — такая же была?
— Нет, она не дралась, а это уже хорошо, но была скарда.
— «Скряга» надо говорить, папа. — Люция, очевидно, хорошо знала немецкий, в школе еще выучилась, но сейчас говорить не хотела.
— Из-за этого ортсбауэрнфюрера Линзинга и концлагеря, — объясняет пан Болек.
— Никогда б не поехал туда, где со мной такое сделали!
Вот если взять, к примеру, ребятишек на озере, и этого Че, и мальчишку, с которым я провел тренировочный бой, я ж не хочу никого их видеть, но, правда, такое и сравнивать нельзя.
— Первые годы после освобождения я чувствовал только ненависть, но теперь… мы стали друзьями, и я очень хотел показать Люции, где и как оно все было: где пан Болек спал в холодной каморке, где он кричал от слез и голода и где его били лицо… Это нужно, нужно, чтобы она никогда не забывала и всегда боролась за мир и дружбу.
— А что, если эту деревню в наказание стерли с лица земли и даже на карте это место не помечают?
— И еще я хочу посетить хороших людей в Гросс-Иоргене. Были люди — тайно кусочек хлеба бросят, скажут доброе слово. Это было очень важно для души. Была там такая Ида, батрачка у Линзинга, она была почти такая же бедная, как я и Пьер, Саша и все мы. Муж ее был убит, утонул на корабль, и она осталась одна с двумя детьми и батрачила у этого Линзинга. Я очень хочу показать Ида мою Люцию.
Включив мигалку, пан Болек обгоняет трактор с двумя прицепами. Встречных совсем не попадается. Пан Болек тормозит, выключает зажигание. Я, спуская стекло, кричу:
— Где тут дорога на Гросс-Иорген?
Тракторист показывает: назад два километра и налево — там еще километра три.
Мы разворачиваемся. Пан Болек не рассказывает больше ничего. Он напряженно всматривается вперед, покусывая губы. Люция тоже утихла, да и Цыпка, тарахтелка, сидит молчит, даже не зная, что происходит.
Но комиссар Мегрэ начеку. История эта его страшно взволновала. Все рассказанное паном Болеком произошло ведь здесь, всего в 3000 метров, да и лет с тех пор не так уж много прошло. А что, если они в этом Гросс-Иоргене никого не разоблачили? Замаскировался этот Линзинг и прячется. А если пан Болек его узнает, начисто станет все отрицать. Но комиссар Мегрэ Линзинга выследит. Где бы он ни скрывался, в соломе ли, в риге или в кустах, выследит — и сразу под замок! А на суде комиссар Мегрэ скажет: «Никакой пощады этим фашистским подонкам, этим сволочам! В тюрьму, и крышка!»
Комиссар Мегрэ, держите ушки на макушке. Перед вами настоящее дело, не упускайте ни единого следа!
Дорога поднимается, и сразу за холмом внизу, весь в зелени, лежит этот самый Гросс-Иорген. Вижу, паи Болек стал совсем белым. Затормозил, сказал что-то по-польски. Люция нагнулась вперед и погладила пана Болека. В горле у него что-то клокочет. Я поскорей отвел глаза, теперь опять смотрю вперед — туда, где Гросс-Иорген.
— Надо ехать, — говорит пан Болек, включает скорость, и мы двигаемся к Гросс-Иоргену.
Болек каким-то неподвижным взглядом уставился вперед, кивает, потом еще и вдруг, прибавив газу, сворачивает в улочку. За перекрестком — большая усадьба. Машина, подкатив, тихо останавливается. Пан Болек сидит не шелохнувшись.
— Это здесь? — спрашиваю.
Что за черт! Такие глупые вопросы задают разве что новички сыскного дела, а не известный всему миру сыщик.
— Усадьба Линзинг, — говорит пан Болек и спрашивает: — Что это вывеска?
— Одну минуту!
Я выскакиваю из машины и с трудом читаю — так выветрились буквы:
«ЛПГ. «Мой приют». Правление и бухгалтерия». А пониже наскоро кто-то написал карандашом: «Гайни, я с восьми тебя ждал, давай скорей!»
— Контора ЛПГ! — кричу я и на всякий случай добавляю: — Сельскохозяйственный производственный кооператив. Колхоз, понимаете?
Лицо пана Болека светлеет, но вдруг он снова делается серьезным.
— Добже. Так справедливо… Но где искать фрау Ида?
Комиссар Мегрэ уже все предусмотрел. Единым духом он взлетает на крыльцо и рывком — а вдруг этот Линзинг там прячется — открывает дверь и… сразу попадает на какое-то заседание: трое мужчин сидят за столом.
Может, один из них Линзинг? Но спрашивать Мегрэ не рискует: трое против одного!
— Извините, — говорит он спокойно и неожиданно вежливо: — Фрау Ида здесь живет? Та самая фрау Ида, которая когда-то жила здесь.
Мужики смотрят на меня, будто я с луны свалился.
— Ида?.. Может, это он про Иду Хольтен спрашивает? Старушку нашу, что когда-то здесь жила?
Все трое якобы ничего не знают. Если они причастны к делу, то ведут себя чересчур спокойно. Кстати, так всегда ведут себя настоящие преступники, да и говор у них не такой, как у всех здесь, на севере республики, скорей похож на саксонский. Но это может быть и дополнительной маскировкой.
Ида Хольтен, если это она, оказывается, проживает на противоположной стороне улицы, левая дверь.
Пан Болек так и не выходил из машины, ждал, пока я вернусь. Мы указываем ему на дом, на который нам указали эти трое подозрительных типов. На этот раз и пан Болек входит с нами. Стучим. Долго приходится ждать. Слышно, как кто-то подходит издали и ворчит. Наконец показывается маленькая светлоглазая, чуть что не горбатая старушка и спрашивает:
— Чего вам?
Пан Болек выскакивает вперед и бурно обнимает старушку. А она ничего не может понять…
— …Болек я… Болек…
Старушка чуть не падает, но пан Болек успевает подхватить ее.
— Исусе… Мария!.. Болек! Ты живой?
Теперь и она обнимает и целует Болека, и оба плачут. Я лучше отвернусь и отойду. Хотя нервы у Мегрэ и железные, однако подобного зрелища и они не выдерживают. Последний раз комиссар Мегрэ плакал, когда ему было шесть лет — старший брат Петер отнял у него оловянного индейца. С тех пор он не проронил ни единой слезы, да и не существует на свете ничего такого, что могло бы размягчить его стальное сердце. Он презирает слезы.
— И надо ж! Дожили, значит… Заходите, заходите! Это все твои? Такие большие, красивые…
Маленькая старушенция суетится, скачет, будто белочка. Дробно стучат ее деревянные туфли в прихожей.
— Ах, пани Ида! — говорит пан Болек и прижимает свою голову к седой голове старушки.
Комиссар Мегрэ тихо удаляется. Ему необходимо подумать… и за работу!
Глава XV, или 18 часов 59 минут
Я снова побежал к бывшему дому Линзингера и попытался заглянуть в окна. Но они, оказалось, чересчур высоко расположены.
На цыпочках прохожу в переднюю, прислушиваюсь у дверей: ни звука. Подозрительно!
Изнутри торчит ключ — ничего не вижу. Открываю.
— Что тебе, молодой человек? Опять пришел?
Дядька делает вид, что совсем не удивлен — он теперь здесь один. Двое других исчезли. Подозрительно! На столе — карта. Дядька склонился над ней. Жирные зеленые мухи жужжат у мутного окна.
— Вы и есть этот Линзер… или Линзе?.. — грозно спрашиваю я. Надо ж! Вечно имена забываю. Крамс про нас, забывчивых, говорит: ранний атеросклероз.
— Нет… Не знаю такого.
— Это разве не ваш дом?
— Ты что, неграмотный? Не видел вывеску? — говорит он очень спокойно, так и не оторвавшись от своего блокнота.
— А раньше разве это не ваш дом был?
— Вот что, хватит!
Он спрашивает, зачем мне все это надо знать, и наконец, подняв голову, смотрит на меня.
— Я племянник его, в гости приехал, — неожиданно для самого себя отвечаю я.
Отличная работа, комиссар Мегрэ! Не выпускайте трубку изо рта, след свежий, продолжайте перекрестный допрос…
Дядька этот вообще не имеет никакого представления о прежних владельцах усадьбы, хотя живет здесь уже двадцатый год: «Призыв рабочих в деревню» — так это тогда называлось.
— Тебе это важно узнать?
Он набирает номер на старом, исцарапанном аппарате с огромным диском.
— Алло, Отто! Тут у меня внук или племянник хозяина, которому этот дом принадлежал. Ты не знал его? Линзе или что-то в этом роде. Значит, ты его тоже не знал? Ладно, будь здоров.
