Детство Лермонтова - Толстая Татьяна Никитична (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
Глава III
«Надо выстроить новый дом!» Первая поездка на Кавказ
Арсеньева вызвала брата Афанасия Алексеевича и подробно разъяснила ему, чего она хотела: срыть старый помещичий дом, где случилось с ней столько несчастий, — срыть до основания и на его месте построить церковь в память Марии Михайловны, а поблизости, саженях в десяти, выстроить новый дом, попроще, с меньшим количеством комнат. Всю обстановку старого дома надо продать, чтобы ничто не напоминало о прошедшем, а все вещи до единой либо расторговать, либо обменять, а ежели нельзя за них ничего взять, то сжечь. Она повторяла без конца, что не желает ничего сохранить из старого, чтобы не мучиться воспоминаниями.
Афанасий Алексеевич молча выслушал возбужденную речь своей старшей сестрицы и вздохнул. Шутка ли! Сколько дел Арсеньева возлагала на него: распродать обстановку чуть ли не тридцати комнат, выгодно продать посуду, серебро, люстры, бра и всякое добро — диванные подушки, портфели, книги…
Продать дом проще всего, покупщиков найдется много, лесу-то в уезде нет. А вещи домашнего обихода? Ведь, пока дом не освобожден, нельзя его ломать, нельзя начинать постройку нового, а потом все комнаты надо высушить, выкрасить, вытопить как следует и, чтобы сделать дом жилым, меблировать. Для парадных комнат мебель придется выписать из Москвы, а часть мебели пусть сделают свои крепостные столяры и плотники, — скажем, кроватку для Мишеньки, детский столик, высокое креслице.
Елизавета Алексеевна с благодарностью выслушивала брата; она была слишком безучастной, чтобы ему возражать.
— Распоряжайся, милый, как знаешь! — говорила она усталым голосом. — Заранее спасибо тебе, дружок!
Арсеньева оживала, когда смотрела на внука. Ее не покидало опасение, что отец может украсть мальчика. Мишенька, одетый в теплую одежду, настойчиво пытался научиться ходить; он стоял, держась за кресла и диваны, но чаще ползал по краям ковра с мелком в руке и чертил на полу. Арсеньева разрешала ему делать все, что угодно, лишь бы он не плакал; а плакал он надрывно и обиженно, и слышавшим его плач казалось — так может плакать незаслуженно оскорбленный, жалуясь, что он не может доказать правоту свою.
Глядя на внука, бабушка постоянно проливала слезы и просила брата:
— Еще вот что, Фанюшка… Застели-ка ты пол в детской и в спальной серым солдатским сукном. Миша любит фигурки чертить и зимой простуживаться не станет, а у меня ноги больные, мне это тоже не повредит.
— Паркета, значит, не делать?
Решили не делать. Дом должен быть совсем простой.
Долго советовались, откуда достать тесу на постройку нового дома и церкви. Дом должен быть деревянный, оштукатуренный. Нужно было бы послать за бревнами мужиков летом, пока дорога стоит, но Арсеньева запротестовала — урожай прозевают. Лучше, не откладывая, теперь же, зимой, по санному пути, а летом пусть кирпичей наделают в «кирпишной» да хорошенько их просушат — пойдут на фундамент, на печи… Так, в беседах о постройке нового дома, проходили долгие часы.
В Пензе частым гостем был брат бабушки Александр Алексеевич. В молодости он был адъютантом Суворова.
Александр Алексеевич оставался при нем в течение двух лет в Тульчине, когда Суворов писал свой труд, излагая важнейшие правила военного искусства и свои взгляды по вопросам обучения и воспитания войск.
Другой брат, Николай, тоже собирался на Кавказ. Он получил в наследство после отца его имение на Кавказе и намеревался там наводить свои порядки.
…Однажды в ясный солнечный день перед домом Арсеньевой остановился экипаж. Когда Миша выглянул в окно спальной, где он сидел с бабушкой, то увидел, что из дорожного рыдвана высунулось лицо молодого, еще незнакомого ребенку военного в парадной треуголке.
Лакей спрыгнул с козел и постучался в подъезд, и тотчас же Арсеньевой доложили, что к ней пожаловал Николай Алексеевич Столыпин.
— Просить! — радостно воскликнула бабушка.
Опершись на палку, она поднялась с кресла, подошла к зеркалу, сдернула свой белый будничный чепец, накинула парадный, тюлевый, и быстро укрепила его шпильками.
Миша не отходил от окна и видел, как дворовые с почтительными поклонами встретили гостя. Дверца экипажа открылась, и из него вышел богатырского сложения черноусый генерал в треугольной шляпе с плюмажем, в многоярусной шинели. Он твердо стал на тротуар и шагнул, не сгибая колен, жестко постукивая каблуками, словно ноги его были выточены из дерева. Шинель раскрылась, и показался форменный сюртук из тонкого сукна, с начищенными пуговицами и белые лосины над лакированными высокими сапогами.
— Это фигура? — с изумлением спросил мальчик.
— Бог с тобой, Мишенька, что ты такое говоришь!.. Это человек, а не фигура… Ты, может быть, хочешь сказать: заметная фигура? Это верно. Брат Николай заметен не только у нас в губернии, но и в Петербурге. Но не будем медлить. Пойдем!
В гостиной Николай Алексеевич с распростертыми объятиями пошел навстречу сестре. Он снял шинель в передней, и теперь на плечах у него оказались золотые эполеты в позументах, с дрожащей вокруг них металлической пружинной бахромой; сбоку волочилась сабля.
Арсеньева залилась радостными слезами, долго обнималась с приезжим, и генерал покровительственно и ласково склонялся к сестре, целуя ей руки. Миша высоко поднял голову и не отрываясь разглядывал нового родственника, которому доходил лишь до колен.
Генерал отцепил саблю, положил ее на стул и удобно уселся в кресле. Миша, обиженный тем, что приезжий его не заметил, заковылял к бабушке и уселся к ней на колени.
Тут гость обратил на него внимание.
— Это тот самый пресловутый ребенок? — спросил Николай Алексеевич, осклабившись и вглядываясь в лицо мальчика, которого еще никогда не видел.
— А почему ты со мной не здороваешься? — хмурясь, спросил Миша.
Николай Алексеевич тотчас же нагнулся, подхватил ребенка на руки, расцеловал так, что стало больно щекам от закрученных колючих и прокуренных дедушкиных усов, посадил к себе на колени, разрешил трогать все форменные украшения и даже поиграть с его саблей.
После поцелуев и объятий начался разговор о поездке на Кавказ.
Тем временем приехали два других дедушки — Александр и Афанасий Алексеевичи. Когда накрыли на стол, все сели обедать. На столе появилось из подвала множество всяких бутылок с поблекшими золотыми головками, и дедушки без конца наливали друг другу в бокалы то пенистое, то густое вино и, несмотря на протесты бабушки, дали малышу выпить рюмочку, после чего тот развеселился и приволок в столовую саблю гостя.
— Это настоящий мужчина! — весело повторял Александр Алексеевич. — Он на себе девчонское платье изрезал, молодец!
Но Арсеньева запретила Мише пить вино и стала высказывать свои страхи и опасения по поводу дороги на Кавказ. Николай Алексеевич ее успокаивал.
— Едем, сестра! — бодро восклицал он. — Довезем тебя в целости на погибельный Кавказ вместе с Мишей — он там вылечится и будет по горам лазить, горцев моей саблей рубить! Он у тебя боевой. А я отдаю себя в полное твое распоряжение.
— Ах, друг мой! Ради него я и на Кавказ готова ехать, хоть, надо сказать по совести, побаиваюсь. Черкесы, говорят, никого не щадят!
Александр Алексеевич подбадривал сестру, убеждая ее, что у страха глаза велики. Не надо забывать, что на Кавказ назначен Алексей Петрович Ермолов: он строит крепость Грозную перед Владикавказом, и укрепленная крепость эта заставит присмиреть чеченцев, которые живут между Сушкой и Тереком. Надо надеяться, что путешественников они не тронут.
Оказывается, Александр Алексеевич уже писал сестрице Екатерине Алексеевне, чтобы их встретили в станице Екатериноградской.
— Поедем с оказией, с воинской частью, под прикрытием пушек. А Миша пусть не трусит и с детства приучается к опасностям войны. Кто знает — возможно, что он станет военным.
Но бабушка возражала:
— Нет, нет, Мишу я не пущу в военную службу! Я с ним не могу ни на минуту расстаться. Пусть лучше он станет художником — целый день чертит то мелком, то карандашом.
