Позавчера была война - Яковлев Юрий Яковлевич (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
— У нас мастер злой и вредный. Но я молчу и не рыпаюсь. Мама звала в Свердловск. Я не поехала. Значит, надо терпеть. Верно?
— Верно! — согласился Илюшин, чтоб поддержать Таю. — А у нас на втором орудии есть сержант Коркин. Тоже вредина, будь здоров. Он низенький, а лицо сплюснутое. Всегда орет. Правда, последнее время притих, фронт подошел близко. Боится ссориться с ребятами.
— А наш не боится! Мы ведь девчонки, — вздохнула Тая.
— Но вы не подумайте, что у нас все как Коркин, — поторопился пояснить Илюшин. — Коркина даже комбат не любит. А так сержанты у нас ничего. А один, Бурлаков, даже художник.
— Художник? — оживилась Тая. — Что же он рисует? Пушки?
— Нет. Он больше березы рисует.
— А вы пили березовый сок?
— Нет.
— А я пила. Этой весной… До войны. А вы где были до войны?
— Я уже год служу. А до этого школу кончил.
— А я в этом году кончила. В институт собиралась.
— А я не собирался. Меня бы все равно в армию взяли. Двадцать второй год… Хорошо до войны было.
— Конечно.
Теперь их голоса звучали наперебой.
Вся их прежняя жизнь была там, за границей войны и мира. И хотя война за несколько месяцев успела поломать их быт, привычки, благополучие, она не смогла полностью задуть огонек их прошлого. От воспоминаний он разгорался все сильней. И при свете этого огня молодые люди стали в глазах друг друга куда привлекательней, чем в первые минуты знакомства.
Из губастого солдата-лопуха Илюшин незаметно превратился для Таи в одного из ее мальчишек, и она уже видела его не в гимнастерке с петлицами, а в рубашке и тапочках на босу ногу. А сама Тая вдруг перестала быть для Илюшина навязчивой болтливой девчонкой, а стала девушкой из его класса. Голос у нее был как у Лены Гурьевой. Может быть, она и похожа на Гурьеву?
— Мы своего географа звали Козлом, — рассказывала Тая.
— А мы свою математичку — Черепахой, — отзывался Илюшин.
— А мы про ботаничку сочинили песню:
Тая пропела этот озорной куплет, и оба — красноармеец и девушка — рассмеялись.
Они забыли об ужине. А водка, «женатая» фронтовая водка так и осталась недопитой. О ней тоже забыли. На стенке весело постукивали ходики. Молодые люди не чувствовали холода, не замечали темноты и совершенно не брали в расчет, что немцы в любую минуту могут прорвать фронт и войти в город.
И все же мысль о Коле Дорожко не оставляла Илюшина, она стояла за его плечами и время от времени напоминала о себе. Эта мысль вызывала досаду, отравляла жизнь. Она стала тем третьим лишним, при котором нельзя быть до конца откровенным.
Дружба требовала уплаты долга. Это она приставила конвоира. И если смалодушничать и броситься бежать, то конвоир откроет огонь и убьет тебя твоей же совестью.
Почему он не рассказал обо всем вначале, когда Тая была для него чужим, незнакомым человеком! Почему, когда мысль о Коле напоминала о себе, он говорил: потом, немного погодя. Он просто не думал, что чем дальше уходят стрелки часов, тем труднее будет сделать это признание.
А неумолимый конвоир торопил. Он уже не толкал рукой в плечо. Он бил прикладом. Наотмашь. В самое сердце. И от этого сердце стучало. И Тая, наверное, услышала эти удары. Она спросила:
— Что вы молчите?
Он встал и сделал несколько шагов в темноту. И наткнулся на стул. Стул грохнул, и после этого в комнате стало еще тише. Илюшин почувствовал себя страшно несчастным и одиноким. Он понимал, что сейчас все кончится. Но он не мог больше молчать. Он втянул в себя побольше воздуха, сжал кулак. И сказал:
— Знаете, Тая…
И вдруг ему в глаза ударила красная вспышка. Страшный грохот заглушил его голос. Стекла запрыгали в рамах. И весь огромный, похожий на крепость дом «Россия» вздрогнул.
— Что это? — испуганно спросил Илюшин.
— Налет, — почти спокойно ответила Тая.
Тая сидела на диване, поджав под себя разутые ноги. Ей впервые не было страшно. Рядом был он. Защитник. Мужчина. С ним ей не было страшно. И пока он стоит у окна, даже самая огромная бомба не сможет причинить ей вреда.
Она не догадывалась, что стоящий к ней спиной красноармеец был в полном смятении: там, дома, на огневой позиции, он не испытывал страха. Там он был силой. Он слал навстречу желтокрылым фрицам снаряды. Там вообще некогда было бояться. Надо успевать разворачивать пушку и не отставать от ревуна, который настойчиво требует огня. Здесь же он был бессилен что-нибудь сделать. И это рождало страх.
В это время сквозь грохот зениток Илюшин уловил тонкий нарастающий вой падающей бомбы. Ему показалось, что бомба падает прямо на него. Звук становился громче. Огненным буравом он всверливался в самое сердце. И юноша подумал, что еще мгновение — и он будет лежать, так же как Коля Дорожко, на снегу, с алым пятнышком на серой ушанке.
Как ни странно, от взрыва даже не лопнули стекла. Может быть, им помогли бумажные ленты, приклеенные крест-накрест. Но скорее всего бомба упала за несколько кварталов.
Илюшин незаметно вытер со лба пот.
— Килограммов пятьсот, — сказал он.
По Тая со знанием дела возразила ему:
— Что вы! Всего двести. Если бы пятьсот…
Его удивило хладнокровие Таи. Девушка казалась ему героиней. Но Тая была самой обычной. Просто человек незаметно привыкает к своему месту на войне, к своим опасностям, к своим страхам.
Воздушный бой кончился так же неожиданно, как и начался. Сбросив бомбы, немецкий самолет поспешно удирал. И вспышки зениток из центра переносились на окраину.
«Наверное, сейчас откроет огонь наша шестая», — подумал Илюшин, и вдруг ему показалось, что шестая батарея находится далеко-далеко отсюда и что с того момента, как трассирующая пуля сразила Колю Дорожко, прошло много времени и многое в жизни успело перемениться. Юноша поймал себя на том, что уже не так остро переживает смерть друга. А Тая занимает его все больше.
Илюшин подошел к дивану и сел рядом с Таей. Тая притихла. И он решил, что она задремала. Грозный конвоир уже не поторапливал его: не толкал в плечо и не бил прикладом. Илюшин почувствовал блаженное состояние покоя.
Некоторое время они сидели молча. Но это не было тем напряженным отчуждающим молчанием, которое возникло в начале их знакомства. Теперь они молчали, чтобы слышать дыхание друг друга.
— Вы спите? — из темноты спросила Тая.
— Нет! — отозвался он и обрадовался, что она тоже не спит.
— О чем вы думаете?
— Ни о чем.
— Значит, вы спите.
— Нет, я не сплю.
— Когда человек не спит, он обязательно о чем-нибудь думает.
— Я думаю о вас.
Он сам удивился, откуда у него хватило смелости сказать это.
— Правда? — отозвалась она, и в ее голосе звучала радость. — А что вы думаете обо мне?
— Я думаю, какая вы? Говорят, что слепые могут на ощупь увидеть лицо человека.
И вдруг Илюшин осторожно протянул руку и коснулся Таиного лица. Рука его загрубела от рытья землянок и от холода. И он старался еле-еле касаться ее лица. Рука скользила по глазам, по лбу, по носу. Тая затаила дыхание, словно боялась помешать его руке.
— Я некрасивая, — прошептала Тая.
— Ты красивая, — ответил Илюшин и вдруг почувствовал на своей щеке теплую, удивительно ласковую руку Таи, и от этого девушка показалась ему еще более красивой.
Это ощущение возникало где-то в глубине. В самой природе. Оно рождалось тем, что кругом были война, тьма, горе, холод, а ему было хорошо, от этого все казалось прекрасным. Он забыл обо всем на свете. Даже о погибшем друге. Эта невидимая красота девушки сделала с ним такое чудо.
Они не заметили, как перешли на «ты». Им теперь казалось, что они всю жизнь на «ты».
