Повесть о юнгах. Дальний поход - Саксонов Владимир Исаакович (книги онлайн бесплатно .txt) 📗
Я имел право так спросить, потому что и на мою долю выпало пережить момент, когда корабль мог не выпрямиться. Я теперь знал. Там, на стене, распятый, я почти умер и воскрес и знал с тех пор в миллион раз больше, чем пять минут назад.
Федор стал открывать банку с тушенкой.
Я изловчился, достал шоколад и откусил сразу половину.
Старшина жевал и слушал эфир.
Холод в животе не проходил. Я глотал шоколад и думал, сколько еще выдержу в этом черном колодце, где стены каждую минуту рушатся и в глаза лезут мертвые стекла приборов, а старшина жует свиную тушенку и делает вид, что дела идут, как и должны идти.
Это удавалось ему недолго. Катер вдруг накренило так резко и глубоко, что мы еле удержались на местах. А корабль все лежал и не выпрямлялся. Он дрожал и бился как рыба.
Федор медленно жевал, глядя прямо перед собой.
Я мельком подумал, что сейчас мне должна вспомниться вся моя жизнь. Но мне ничего не вспомнилось.
Не я, а кто-то другой во мне знал, что вчера вечером было хорошо: земля в пяти шагах и темнота — тягучая, спокойная, звонкая, и я тогда жил! Все стало безразлично, абсолютно все. То, что меня когда-то волновало, казалось теперь чужим. Наплевать мне было на целый свет. Вернуться бы…
— Ю… нга… верх!
Федор перестал жевать.
— Тебя!
— Да, ну…
— Наверх тебя, слышишь?! Выполняйте приказание!
…Я карабкался по трапу и шептал.
Никто в мире не услышал бы, как я просил командира, чтобы корабль больше не лежал на борту, дрожа как рыба. «Ну, пожалуйста!» Никаких других слов я не помнил. Ведь он понимал, что корабль больше такого не выдержит.
Я то ложился на трап, то повисал на нем. Только в те недолгие секунды, когда катер вставал более или менее прямо, мне удавалось забраться на две-три ступеньки повыше. Потом я опять ложился или повисал.
И никто в мире не услышал бы меня, потому что я просил шепотом: «Ну, пожалуйста!..» И один раз добавил: «…дорогой товарищ командир!»
А что? В конце концов, я выполнял приказание: меня вызвали наверх, я и карабкался. И никто ничего не слышал!
Высунул из люка голову.
Прямо передо мной стояли ноги Андрея, справа от них — ноги командира и рядом ноги механика.
Катер кренился, ноги стояли твердо.
Я хотел уже вылезти совсем и чуть не слетел вниз: правая дверь с ревом распахнулась, в проеме встала вертикальная водяная стена и вода, хлынув в рубку, ударила меня по лицу.
Я фыркнул, проморгался — в рубке стоял боцман, гудел:
— Свободные от вахты — на барбете!
— Хорошо, — сказал командир. — Спасательные пояса?
— Надели.
— А акулы? — спросил я, выглядывая из люка.
Мне видно было переднее стекло рубки — между плечом рулевого и плечом командира. За стеклом, залепляя белый свет, кружилась вода.
— Что — акулы? — обернулся командир.
Я посмотрел ему в глаза.
— Портфель!
Я не понял.
— В моей каюте, в столе, — сказал командир. — Быстро!
— Есть.
Понял: в портфеле какие-то важные документы. Надо принести их. Быстро. Ну, если надо…
Спускаться по трапу было трудней, чем лезть наверх.
Внизу я мельком взглянул на Федора. Он работал на ключе. Все правильно, связь поддерживает. Надо.
А меня на вахте не оставляют. Вот принесу портфель — и на барбет. Со спасательным поясом…
Я толкнул дверь командирской каюты, добрался до стола, выдвинул ящик. Вот он. Тот самый, который я всегда возил за командиром на берегу. Портфель из желтой кожи. С важными документами… Вынул его из ящика и шагнул к двери.
Но дверь взлетела вверх.
Падая, я ухватился за что-то левой рукой — не удержался. Неужели не успею отсюда выбраться? Потом, поднявшись, увидел, что в руке у меня занавеска, которой задергивалась постель. Оборвал…
Я взглянул на постель. Над ней на стене была укреплена фотография в рамке. Они… Жена и дети.
Надо взять.
Я снял со стены фотографию и сунул ее в портфель.
На мгновение в ушах у меня прозвучали невиданной красоты слова — о людях и обо мне. Я знал, что не смогу их запомнить и никогда уже не найду таких слов. Жалко…
Вышел в радиорубку. Федор все работал на ключе. Даже не посмотрел в мою сторону.
Я шагнул к трапу. Портфель пришлось взять в зубы — чтобы удержаться на трапе, нужны были обе руки. Так, с портфелем в зубах, я и выглянул из люка в боевую рубку. И сразу увидел боцмана. Он показывал на меня пальцем и смеялся.
Стараясь не смотреть на него, я кое-как выбрался из люка и встал:
— Товарищ командир, ваше приказание… — А как акулы? — крикнул не оборачиваясь командир.
— Посмотрим! — сказал я.
— Тьфу! — возмутился боцман. — Типун тебе на язык! Сдурел?
Он сосредоточенно глянул мимо меня и медленно повернул голову. И я заметил, что все в рубке молчат и смотрят туда же — вперед. Но сам посмотреть не решался. Что-то изменилось вокруг. Я не понимал и, не решаясь посмотреть, уставился в спину Андрея.
Было тихо.
Вот оно что: тихо было за стенами рубки. В океане. Тогда я поднял голову. За стеклами впереди вставала волна. Но это уже нельзя было назвать ни волной, ни стеной воды — просто вода, за которой отныне ничего больше не существовало. Она молчаливо и стремительно задергивала последний клочок неба.
— Портфель здесь? — негромко спросил командир.
— Так точно, — услышал я свой голос. — И фотография… В портфеле.
Боцман, легко шагнув, встал рядом с Андреем и тоже взялся за штурвал.
Командир чуть повернул голову:
— Спасибо, юнга.
Я сглотнул слюну.
— Теперь отнесите все на место.
— Есть…
Это было жестоко! Куда я полезу сейчас, когда… Я сел, свесив ноги в люк, взял в зубы портфель. И не выдержал — вскочил, ухватившись за какую-то скобу.
Обрушился рев. Катер сильно тряхнуло, он забился, стремительно полез вверх. Дыхание у меня перехватило.
— Выполняйте приказание! — крикнул командир.
— Есть!
Но прежде чем спуститься, я взглянул на кренометр. Стрелка прибора залетала за цифру пятьдесят. А критический крен — сорок пять градусов…
И все-таки мне удалось добраться до каюты и даже укрепить занавеску. Все опять было на своих местах. Все по-прежнему.
И я знал, что за портфелем он меня больше не пошлет…
Федор дожевывал галеты и слушал эфир.
— Пятьдесят шесть на кренометре, — сказал я, усаживаясь рядом.
— Точно?
— Сам видел.
— Хороший корабль, — сказал Федор.
— Да.
В животе у меня не было ни холода, ни тепла — там просто все одеревенело. И руки, и ноги, и спина — все тело было как деревянное. Ни на минуту не удавалось его расслабить.
Федор принялся проверять по описи запасные комплекты радиоламп и заставил ему помогать. А в начале каждого часа я включал передатчик и отстукивал на ключе: «Как меня слышите? Есть ли что для меня? Для вас ничего нет. Связь прекращаю до…»
«тринадцати часов».
«…до пятнадцати часов».
«…до шестнадцати часов».
Почти не качало больше, а берег, приближаясь, растягивался вширь, и я опять узнавал те склады, высокое здание, краны и видел мачты других кораблей, неподвижно стоявших у причалов — около земли. И дальше, за кораблями, все была земля. Над ней летели разлохмаченные облака, и то припускал дождь, то светило солнце — было ярко, мокро, покойно…
Я стоял на баке, по авралу мое место там. Готовил носовой конец. Он потяжелел — намок, хотя просмолен был основательно. Я перебирал канат, ощущая ладонями его тяжесть, влагу и шершавинки, и уже видел, как брошу его и как он шлепнется на причал, на землю.
Она была все ближе.
Моряки на других кораблях, те, кто был наверху, смотрели в нашу сторону. И с берега тоже смотрели. Люди шли по пирсу, останавливались и смотрели. Портовые рабочие, докеры. Шли моряки с американского эсминца. Вон и наши ребята с других катеров.
