Тайна Змеиной пещеры (Повесть) - Евтушенко Анатолий Григорьевич (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
— Он, был раненый, а потом зажило немного и все…
Мать все больше менялась в лице и все меньше верила сыну.
— Что вы делали на чердаке?
— На чердаке? — Антон заерзал на табуретке, — это мы папино пальто достали… Надо же танкиста одеть.
— Антон, Антон, — мать заходила по комнате. — Что ты делаешь? Немцы схватят его, а на нем пальто — наше. Погибли мы…
«Может, и в самом деле погибнем, — думал Антон, — только не от этого, а оттого, что у нас на чердаке лежит танкист».
Антон забрался по лестнице на чердак, бросился к танкисту.
— Порядок, — доложил Антон. — Сейчас затопим, и я принесу поесть.
— Давайте по домам! — скомандовал Яшка.
Антон глядел в печку, где съеживалась от огня и чернела солома. Сейчас разогреется чердачный дымоход и танкисту станет тепло. Антон видел, как его знобило. Сережка старательно подбрасывал в топку солому, отталкивая Подкидыша, норовившего забраться в печку.
На село надвигался гул, какого левадинцы еще никогда не слышали. Где-то шли танки. В огородах, садах, на улицах, начали рваться снаряды.
Танки вышли на слободскую улицу и на ходу, поворачивая башни, стреляли в упор по опустевшим хатам. Запахло гарью.
Мать перетащила дочерей в погреб, схватила Антона и Сергея за руки и, не говоря ни слова, потянула их за собой туда же. В подвале уже лежали узлы с одеждой, чугунки с едой, хлеб, сало.
Вот прошел мимо двора первый танк, второй. Подвал содрогался от гула и грохота, потянуло пахучим дымком.
— Мама, Подкидыш в хате… — прошептал Антон.
— Ничего с ним не станется… Кукурузой жареной запахло.
Танки прошли дальше.
— Хата наша горит, деточки мои, — всхлипнула мать.
— Мама, Подкидыш там в хате. Танки уже прошли… я быстро. — Антон рванулся из подвала и ничего во дворе не увидел. Дым так плотно, так неподвижно висел всюду, что двигаться можно было только наощупь.
В сенях Антон бросился к лестнице и зашептал:
— Дядя, дядя, слезайте…
Танкист схватил Антона за руку.
— Я здесь, — услышал Антон у самого уха. — Загорелась кровля…
Из хаты выскочил Сережка, прижимая к себе щенка.
Мать от удивления чуть не вскрикнула, но вовремя прикрыла рот ладонью.
— Сынок… — только и вымолвила. — Ты ранен?
— Да, так, царапина, — ответил танкист. — Честно слово.
В узлах нашлась одежда старшего сына. Мать достала для танкиста майку. Старенькая майка в круглых разнокалиберных дырках, как будто в человека, который носил ее, кто-то пальнул в упор из дробовика.
Танкист переоделся. Его одежду мать затискала под бочку между половинок кирпича.
— Тебя как зовут, сынок?
— Лександр.
— Вот как. У нас так не зовутся. Будешь Шуриком. Сын у меня помоложе тебя, а ростом почти такой же. В городе сейчас. И зовут его, как и тебя, Шуриком.
В Шуркиной одежде танкист выглядел долговязым переростком.
Где-то на другом конце села еще стреляли, когда около погреба раздался топот сапог, послышалась немецкая речь.
— Господи, господи, — взмолилась мать, — сейчас откроют погреб и из пулемета… или гранату швырнут… Деточки мои, дети!
И в самом деле, наружная дверь подвала резко открылась. Показалось дуло автомата, готовое в любой миг послать в беззащитных детей смертельную очередь пуль.
— Комм нах… Выходи, зольдат!
В руке у немца появилась длинная граната с круглым металлическим набалдашником.
— Пан, господин! — мать бросилась наверх, к ногам немецкого солдата. — Дети… маленькие дети. Не стреляй, пан.
— Зольдат ест?
— Нет солдат, пан!
— Ест дети… выходи!
Антон потянул за собой двух сестренок, а танкист показался в дверях с самой маленькой на руках.
Немец широко раскрыл глаза, увидев его стриженую голову. Вытянул вперед руку и задвигал двумя пальцами, как ножницами.
— Зольдат?
— Нет, пан, это сынок… мой сынок, Шура, Александр.
— Зольдат? — допытывался немец.
— Больная голова у него.
— О-о-о, — протянул немец. — Руссишь швиньо.
Замахав руками, немец попятился и ушел.
Вся семья стояла у входа в подвал, не зная, что делать и в какую сторону двигаться. Густо чадил чердак.
Когда понемногу все начали приходить в себя, из подвала выполз Подкидыш с ношей, которая еще минуту назад стоила бы танкисту жизни. Да и кто знает — одному ли танкисту?
Подкидыш держал в зубах стеганые армейские штаны, пропитанные кровью.
Глава одиннадцатая
Несколько раз ребята пробирались к танкетке. Из опрокинутой машины разбитые ящики сползли в грязь, в придорожный кювет. Ребята рылись в густо замешанной земле, выбирая то по одному, то целыми россыпями патроны. Понадобилось сколотить три ящика, чтобы вместить все найденные сокровища.
За Бургарами, в отвесном самарском берегу, в той самой пещере, где когда-то ночевали Антон и Васька, был вырыт боковой тайник. Ящики с патронами, гранатами, найденные в Грачевой балке, две винтовки с отбитыми прикладами — все это хранилось в пещере и составляло тайную гордость ребят.
Через Леваду по дорогам и по бездорожью ломились немецкие войска: танки, пушки всех калибров за тягачами и конными упряжками, стрелки на мотоциклах, верхом, пешком, обозы крытых брезентом кибиток на резиновом и жестком ходу. Тяжелые лошади с куцыми хвостами пара за парой в желтой ременной упряжи тащили за собой огромные фургоны. На облучках чинно сидели правщики, держа в зубах на длинных чубуках трубки величиною с подстаканник. Гибкие хлысты покачивались над обозами.
Гул, рев, ругань, топот тысяч и тысяч ног. Невообразимый шум. Чужая речь всюду — в хатах, во дворах, на дорогах — вытеснила и заглушила все привычные звуки. Немцы не гнушались и русскими словами, но только теми, употребления которых требовало брюхо.
— Яйко! Масло! Млеко! Сало! Мьед! Курка! Тавай! Тавай! Матка, шнелль! Пистро! — Руки тянулись к хозяйке дома не просительно, а властно, не ковшиком ладошка, а прямая, тычащая в грудь. — Шнелль! Шнелль!.. Тавай! Тавай!
Давно уже выпотрошены кладовки и подвалы, съедено все, что можно класть на зуб, а они все шли и шли, приставая к горлу:
— Шнель, шнель! Тавай, тавай! — Шныряли, отталкивая хозяек, по закромам, по ящикам, по погребам. Зерно и сено скормили лошадям. Полезли по хлевам и насестам. Такой гвалт вокруг, что и сравнить его не с чем.
По ночам немного стихало. Изредка окликали друг друга часовые. Слободские собаки передразнивали и облаивали пришельцев. В хатах, как бревна внакат, спали солдаты. Густо пахло чужеземным потом. В полночь ненадолго начиналось чавканье. Солдаты подкреплялись заготовленными с вечера и спрятанными в изголовье бутербродами. Храп, свист, сонное немецкое бормотание.
Иногда свершалось чудо: с началом дня все постояльцы выметались на улицы и двигались дальше. Село, опустев, снова становилось прежним. Успокаивались собаки, кукарекал на радостях уцелевший петух, мычали в стойлах коровы. Кто-то громко называл кого-то по имени.
Если случалось, что в селе несколько дней к ряду не было немцев, начинала восстанавливаться колхозная власть. Люди шли к старику-бригадиру, просили совета, помощи. У председателя просили позволения взять на общем дворе пару стареньких волов и арбу, чтоб привезти куги или очерету, — крыша сгорела, надо накрывать потолок. Общих собраний не случалось, а что-то в этом роде было. На конюшне собирались те, у кого чесались по общей работе руки. Перекладывали с места на место навозную кучу, любовно гладили обвислые бока уцелевших артельных кляч.
Но вот снова начиналось нашествие. Бегали по дворам квартирмейстеры, выбирали лучшие хаты для офицеров, рисовали на заборах и дверях только им понятные знаки. Дымили кухни, звенели котелки, село меняло свой облик. Забивались в дальние углы его законные хозяева и начинали распоряжаться всюду пришлые, незваные «гости».
