Тень каравеллы (сборник, с илл.) - Крапивин Владислав Петрович (книги регистрация онлайн бесплатно txt) 📗
Наверно, только в детстве бывают такие вечера, похожие на волшебный праздник. И я до сих пор благодарен маме, что она не запрещала мне этих поздних игр, хотя бывало, что я приходил домой лишь к полуночи.
Едва появлялась луна, как в тишине раздавались гулкие барабанные удары. Это Славка Дыркнаб колотил бамбуковой палкой по ржавой железной бочке (она с незапамятных времен валялась на улице рядом с нашим домом). И мы вылетали из калиток.
Раньше всех успевал Марик Городецкий. Он вскакивал на бочку и, размахивая тросточкой, похожей на шпагу, весело кричал:
– Торопитесь, храбрые сеньоры! Вас король приглашает на бал!
В те дни в кино «Север» шел фильм «Золушка», и мы понимали, что Марик не кривляется, а изображает придворного.
За плечами у Марика тихо позванивал и струился плащ из легких металлических лент. Они назывались у нас «золотинками». Мы с большим трудом выковыривали их из негодных конденсаторов, которые добывали на свалке.
Конечно, такие плащи были у каждого. Они требовались для игры.
Игра была простая и древняя, как мир. Названий у нее множество. Мы называли ее «колечко».
Мы делились на две группы. Одни ждали, считая до ста, а другие разлетались во все стороны, серебристо звеня лентами. Потом начинались поиски и погони. Поймать всех, кто прятался, было нелегко. А когда наконец пленников приводили к бочке, надо было еще отгадать, у кого из них кольцо. Обыкновенное железное колечко от висячего замка. Если с трех раз удавалось отгадать, пленники превращались в «сыщиков». Если нет – все сначала.
Конечно, убегать и прятаться было интереснее, чем искать и догонять. Мне трудно рассказать, как это здорово! Сначала – разлетающийся стук подошв, и ты мчишься, оставляя для «сыщиков» насмешливые знаки: на перекрестке, на тротуаре – стрелы в четыре стороны. Ищи ветра в поле!
А потом приткнешься у незнакомого палисадника или в заросшей лопухами канаве и с тревожным замиранием ждешь. Стараешься не шелохнуть звонким плащом. Ленты отзываются на каждое движение: могут выдать. А без них играть не разрешается. Как заметишь в сумерках притаившегося беглеца, если он без плаща?
И вот сидишь. Иногда рядом, у самой щеки, тихо дышит товарищ. Но даже шепотом нельзя вымолвить словечко. Всюду тишина…
И вдруг снова смех, крики, стремительный бег, а позади затихающий топот обманутой погон и…
Один раз, когда у меня было колечко, мы с Майкой, спасаясь от «сыщиков», с разгона выскочили к логу.
В логу, в глубине, лежали белесые пласты тумана. Склоны были в сумерках.
Пахло болотом, и тянула снизу влажная прохлада. А на том берегу врезались в розовато-желтый закат высокие и острые, как пики, ели. Они поднимались над низкими крышами кварталов, которые назывались Большое Городище. Это было как рисунок для сказки.
Мы притихли. Спускаться в лог сейчас было страшновато, да и ни к чему: погоня заглохла.
– Давай постоим, – шепотом сказала Майка.
– Давай, – согласился я. – На всякий случай. А то еще попадемся…
Над Городищем дрожала, как ртутная капля, одинокая звезда. Где-то далеко патефон играл песню «Вечер на рейде».
– Слушай, – сказала Майка.
– Я слушаю. Я эту песню знаю.
– Ты меня слушай, – серьезно сказала она. – У тебя когда день рождения?
– А зачем?
– Ну так. Надо. Когда?
Я сказал.
Майка вздохнула и призналась:
– Я хочу поздравить тебя.
– Но ведь он не сегодня. Он же давно был.
– Ну все равно, – с легким нажимом сказала Майка. – Ведь тогда я тебя не знала. А сейчас знаю. Пусть это будет за тогда.
– Хорошо… Спасибо, Майка, – сказал я.
– Подожди, – строго остановила она. – Я ведь еще не поздравила. – Она встала передо мной и в сухие горячие ладошки взяла мою руку. – Владик, я тебя поздравляю с днем рождения. И желаю тебе хорошего счастья.
Я подумал, что счастье всегда хорошее, плохого счастья не бывает, и стало немножко смешно. Но я ничего не сказал, потому что сделалось не только смешно, а еще и чуть-чуть грустно. И хорошо.
Надо было сказать Майке, что я тоже поздравляю ее с днем рождения. Но я почему-то постеснялся. И Майка молчала.
Так мы еще постояли друг перед другом, и я наконец сказал:
– Побежали.
Она кивнула. И мы побежали в глубь наших переулков, где светились теплые окна и нагретый за день воздух мягкими пластами лежал над пыльными дорогами и тротуарами.
Бери моих лошадей…
В этих стремительных солнечных днях, в этих вечерах с большой луной и приключениями все было хорошо. Все, кроме одного: я разлюбил Майку.
Я и сам не заметил, как это случилось. А когда понял, начал мучиться. Но что я мог сделать? Майка стала совсем не такая. Она всегда и везде была с нами и сделалась как мальчишка. Даже научилась плавать вразмашку и свистеть. Волосы, чтобы не мешали, она заплетала в две тощие косы. Бегала в старых мальчишечьих ботинках, чтобы удобнее было гонять футбольный мяч: она любила играть в полузащите.
И вообще была она теперь длинная, худая, исцарапанная.
И я наконец спохватился. Что же это, в самом деле? Не могу же я быть влюбленным в левого полузащитника!
Я стал грустить. О той Майке, которую увидел впервые сквозь дыру в заборе. О прекрасной незнакомке с золотой паутиной волос. О Майке, которая мне сказала, смущаясь: «А хочешь, покажу, как открывается калитка?» Теперь-то для меня секрета не было: я знал, как дергать за шнурок, мог прибегать к Майке хоть сто раз в день. А еще проще было влезть на забор и три раза свистнуть: Майка выбегала сама.
Все было хорошо. А любовь кончилась.
Чтобы погрустить без помех, я убегал от ребят и бродил в одиночестве по логу. Там неподвижно стоял пропитанный солнцем и полынью воздух. Звенели кузнечики. А может быть, звенела тишина. По сухим тропинкам ходили жуки-пожарники. Красные с черными узорами на спине. Тропинки вились по дну лога у самых откосов. На откосах среди зарослей желтели проплешины. Оттуда временами скользили на тропинки ручейки пересохших глиняных крошек. Крошки попадали в ботинки и мешали спокойному грустному настроению. А босиком ходить было нельзя: из домишек, прилепившихся к обрывам, сбрасывали вниз битую посуду и стекла.
Да и не только стекла были опасны. Однажды я чуть не распорол ногу о полоску оцинкованной жести. Но я не огорчился: полоска мне понравилась. Красивая, блестящая, как серебро. Пригодится! Потом я нашел еще несколько. И наконец наткнулся на целую россыпь замечательных обрезков.
Видно, артель жестянщиков устроила здесь свалку.
Для кого свалка, а для кого клад!
Я набрал этого добра, сколько мог унести. А дома взялся за работу. Скобками из алюминиевой проволоки начал склепывать рыцарские доспехи. Из тонких полос я сделал набедренники и широкий пояс, из треугольных обрезков – налокотники, наколенники и наплечники. Из бракованного ведерного донышка получился сверкающий нагрудник. И еще я смастерил много всяких деталей, про которые не знал, как они называются, а только видел на картинках в книге «Дон Кихот».
Больше всего я провозился со шлемом. Получилось что-то среднее между королевской короной и волчьим капканом. Но забрало опускалось и поднималось, как настоящее.
Я облачился в железный костюм и, погромыхивая, подошел к зеркалу. Здорово! Жаль, что мама на работе. Она часто говорила, что я не довожу до конца ни одно дело. А вот пожалуйста, начал – и довел. Хоть сейчас в бой!
Но выйти во двор, покрасоваться перед ребятами я не решился. Знаем мы такое дело! У меня есть доспехи, а у них нет. Сразу начнут зубоскалить от зависти. А может быть, начнут испытывать на прочность. Если человек идет просто так, никто не будет стукать его палкой по голове, а если он в железном шлеме, разве удержишься… А шлем все-таки не такой уж крепкий.
Я сложил рыцарские латы в большой ободранный портфель (мы в нем зимой носили картошку с базара), сунул за ремень деревянный свой меч и опять отправился в лог. Там было одно местечко – заросшая коноплей и бурьяном выемка в отлогом берегу. В этих зарослях я и облачился в доспехи.
