Чемпион - Сокпакбаев Бердибек Ыдырысович (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Причина ссоры стала ясна для Толепа. С тех пор, как Милат сдала экзамены на аттестат зрелости, прошло много времени, но она никак не могла решить, куда ей пойти учиться, чем заниматься. Поступить в институт Милат не решалась: не надеялась на свои силы. Куда ни пойдет — везде большие конкурсы. В других городах — то же самое, об этом рассказывали ей подруги, ездившие поступать в институты. А уехать куда-то, не поступить там, провалиться и потом вернуться; назад, как это бывало у некоторых, Милат считала для себя позором. «Чем браться за непосильное дело, — думала она, — лучше выбрать какую-нибудь специальность по своим возможностям». И вот, после долгих раздумий, она, наконец, решилась.
В Алма-Ате открылось одногодичное техническое училище, готовящее рабочих-специалистов по многим отраслям хозяйства. Общежитие, одежда, питание — все за счет государства. И Милат, познакомившись с условиями поступления, решила ехать в Алма-Ату, в это училище.
— Ну, что же? — сказал Толеп, выслушав дочь. — Я не против, дочка... Что плохого в том, что ты получишь специальность? Поезжай...
Гульбаршин, услышав такое решение, повернулась к мужу и посмотрела на него таким взглядом, будто увидела что-то необычайное.
— Ну, чего ты так на меня смотришь? — спросил Толеп. — Милатжан рассуждает правильно.
— Значит, ты не в силах помочь поступить в институт единственной дочери? — проговорила Гульбаршин осуждающе.
— Но я же не председатель приемной комиссии?!
— А как же это другим удается устраивать своих детей в институт? Наверное, никто из них не является этим, — она хотела сказать «председателем комиссии», но не смогла выговорить. — У тебя столько знакомых и товарищей в Алма-Ате... Если ты сам не можешь поехать туда вместе с дочерью, напиши им письма. Вот, мол, помогите единственной дочке поступить в институт. Кстати, у тебя и срок отпуска пришел... Лучше сам поезжай, устрой ее на учебу... Вот, говорят, что в одном институте преподавателей достаточно один раз сводить в ресторан и напоить, как они сразу ставят пятерку. Там и сын Казакбая преподает. В прошлом году, — ты помнишь, — Кузембай увез туда свою дочь и устроил... А зимой этот толстяк приезжал, не помню, как его фамилия... Если ты ему скажешь, он поможет... Я уверена!
Толеп махнул рукой и нахмурил брови:
— Оставь! Это все пустые разговоры. Если ты знаешь такие приемы поступления в институт, поезжай сама и устраивай... А мне больше не смей о таких вещах говорить!
Потом он целый вечер молчал, а когда сели чай пить, сказал неожиданно:
— Да, вот что! Я еду в колхоз. Председателем!
О том, что многих активистов района посылают в колхозы, Гульбаршин и раньше слыхала. Но то, что сказал Толеп, было невероятным. Она вздрогнула.
— Куда? Что? Ты говоришь правду?
Но весь вид Толепа говорил о том, что он не шутит. Гульбаршин с такой силой поставила на стол свою чашку, что расплескала чай.
— Ну, вот и хорошо, — сказала она с иронией. — Наконец-то ты встал на правильный путь, бедняжка... Тоже назад потащился... Эх, ты! Другие вон, которые с тобой вместе жизнь начинали, в ЦК работают, по пять комнат квартиры имеют! А ты, оказывается, и с отделом райкома справиться не смог!.. Достукался!
Толеп не успел ответить жене. За окном раздался звонкий детский голос:
— Д-у-у... Дут... Д-у-у-у-у! Эй, не стойте на дороге! Задавлю!
И в комнату вбежал их шестилетний сын Ермек.
— Папа! — закричал он еще с порога. — Моя машина перегнала все другие машины... Пока они ездили на элеватор два раза, я три раза съездил! Завоевал красное знамя! Вот! — и Ермек показал маленький красный флажок, вырезанный из бумаги.
— Перестань греметь! Перестань кричать! — сердито оборвала его Гульбаршин. — Где ты шляешься голодный? Тоже что-то о машинах лепечет! Чумазый весь... И игры-то какие пошли... В шофера! Как будто другой игры нет...
Прошел месяц. Наступила осень.
Пасмурный день. Время приближается к полудню. Гульбаршин давно уже проснулась, но вставать ей не хочется. Она натягивает на себя одеяло, как будто страшась тяжелой тишины, царящей в доме.
В жизни Гульбаршин произошли такие большие изменения. Толеп уехал председателем колхоза «Коминтерн», что в тридцати километрах от дома. Теперь ему только изредка удается заглянуть сюда. Милат в Алма-Ате учится. Полмесяца, как уехала, а еще ни одного письма от нее нет. Гульбаршин знала характер дочери и думала о том, что «бесенок», видно, совсем не будет писать ей. А что сделал Ермек? Маленький, шестилетний Ермек! Когда в прошлый раз приезжал Толеп, он прыгал от радости, забирался в машину и, в конце концов, несмотря на угрозы матери, со слезами уговорил отца взять его с собой в колхоз. Теперь Гульбаршин одна, всеми забытая и никому не нужная. Все разъехались.
Правда, Толеп предлагал ей перебраться в колхоз. Но Гульбаршин тогда вспылила и сказала ему: «Сам поезжай, если нравится, а я не поеду»! Она была уверена, что ехать в колхоз позорно. А Толеп не стал настаивать: «Не хочешь ехать — оставайся одна». Сказал — и уехал.
Вдруг в дверь постучали. Вошел соседский мальчишка.
— Тетя, вам письмо пришло! — сказал он. — И кажется, от Милат...
Гульбаршин сама не заметила, как вскочила с постели, схватила письмо и стала читать. Мальчишка ушел.
«Дорогие мои, папа и мама...» — читала Гульбаршин. А в груди у нее поднималась горячая волна нежности и счастья. — Жаным [18]! — вырвалось у матери.
Милат писала о том, что ее зачислили в училище, дали место в общежитии. В одной комнате их жило пять девушек, и все они в будущем году, если будут живы и здоровы, получат специальность десятника строительства.
«А еще, папа и мама, — писала она, — построю в вашем колхозе клуб, школу, фермы...»
Милат, как живая, встала перед глазами Гульбаршин. В каждой строчке письма был отражен ее упрямый характер.
— Золотце мое, — шептала Гульбаршин. — Только бы ты здорова была... А там будь кем хочешь...
И тут ей в голову полезли разные мысли, которые в последние дни не давали покоя ни днем, ни ночью.
— Что же мне делать одной? Как же мне жить? Толеп уехал... С ним ничего не случится, если я останусь здесь?.. В колхозе много женщин... И девушек много... Еще понравится ему какая-нибудь?! Дура я, дура!
Гульбаршин быстро встала с постели, оделась и стала звонить в колхоз «Коминтерн».
— Алло! — кричала она в телефонную трубку. — Мне нужен председатель Дуйсенов! Это ты? Это я говорю, Гульбаршин... Ты что, воды, что ли, в рот набрал? От Милатжан письмо пришло... Вот об этом я тебе хотела сказать... У нее все хорошо! Эй, а где Ермек? Как он там ходит под дождем? Вы же плащ дома забыли! А ты еще, наверное, таскаешь его с собой... Смотри, простудишь еще! Эй, Толеп! Ты собираешься сюда приезжать или нет? Нашел для себя теплое местечко и все, да? Ну, знай! Я тебя одного там не оставлю... Ты что же думаешь, что я вечно буду жить одна в этом пустом, противном доме? Эй! И захвати с собой ту огромную машину... Будем переезжать!
1955
САША
Я стою перед администратором павлодарской гостиницы. Это маленькая старушка с большим носом, в очках. Она сидит за столиком, кутает свою худую шею в старенький шерстяной шарф и не смотрит на меня. Только что я попросил у нее предоставить мне место в гостинице, и она ответила мне очень кратко:
— Мест нет...
— А что же мне теперь делать?
Старушка вытащила из ящика стола какие-то бумажки и стала спокойно скреплять их металлическими скрепками. Вопрос мой остался без ответа, и я рассердился.
— Вы меня извините, — сказал я, — но я приехал на целину... Я писатель! — и протянул ей свое маленькое удостоверение.
18
Жаным — дословно «сердце мое».
