Хорошим людям – доброе утро(Рассказы и повести) - Железников Владимир Карпович (книга жизни txt) 📗
Хлестал отчаянный дождь. Пассажиры выскочили из самолета и, не дожидаясь автокара, побежали к зданию аэропорта. Последним бежал летчик. Он не хотел отставать от этих людей, потому что пережил с ними сейчас минуту большой опасности, и ему поэтому сразу не хотелось с ними расставаться.
— Вы сейчас куда? — спросил летчик у матери мальчика.
— Нам надо на симферопольский самолет. Он улетает через два часа. Не знаю, полетит ли?
— Конечно, полетит, — ответил летчик. — Гроза уйдет за два часа. А низкая облачность для «ТУ» не страшна.
— Два часа? — переспросил мальчик. — Может быть, мы успеем купить краски.
— Ты же видишь, какая погода? — сказала мать. — Сейчас дождь. Ты можешь простудиться. Краски купим на обратном пути.
Мальчик ничего не ответил.
— Ну, будь здоров! — сказал летчик мальчику. — Рад был познакомиться.
Когда мальчик с матерью стояли в очереди, чтобы сесть в симферопольский «ТУ-104», когда мальчик уже забыл про краски и нетерпеливо ждал своей очереди, вдруг перед ними появился летчик. Он был в том же мокром костюме — не успел переодеться.
Они минуту помолчали. Мальчик не знал, откуда здесь вдруг появился летчик, но чувствовал, что все это неспроста.
— Вот тебе краски. Полный набор. Красные, синие, лазурные и так далее. — Летчик протянул мальчику длинную деревянную коробку. — Бери, бери и рисуй!
Мальчик робко взял коробку с красками и посмотрел на мать. Все в очереди тоже оглянулись.
— Зачем же вы себя так утруждали! — сказала мать и достала деньги. — После тяжелого полета…
— Раз обещали, то надо, — сказал летчик и замолчал.
Лицо его постепенно делалось все мрачнее и мрачнее. И стало совсем мрачным и грубым. Он неловко взял у женщины деньги и сунул их в карман.
И ушел обратно к аэропорту, сутулый, большой. Он ушел, а мальчик, прижимая к груди коробку красок, поднялся в самолет, чтобы за сто десять минут покрыть расстояние в тысячу километров, познать высоту и современную скорость полета и еще раз посмотреть на землю сверху, чтобы увидеть ее как-то по-новому.
ДЕВУШКА В ВОЕННОМ
Рассказ
Почти целая неделя прошла для меня благополучно, но в субботу я получил сразу две двойки: по русскому и по арифметике.
Когда я пришел домой, мама спросила:
— Ну как, вызывали тебя сегодня?
— Нет, не вызывали, — соврал я. — Последнее время меня что-то совсем не вызывают.
А в воскресенье утром все открылось. Мама влезла в мой портфель, взяла дневник и увидела двойки.
— Юрий, — сказала она. — Что это значит?
— Это случайно, — ответил я. — Учительница вызвала меня на последнем уроке, когда почти уже началось воскресенье…
— Ты просто врун! — сердито сказала мама.
А тут еще папа ушел к своему приятелю и долго не возвращался. А мама ждала его, и настроение у нее было совсем плохое. Я сидел в своей комнате и не знал, что мне делать. Вдруг вошла мама, одетая по-праздничному, и сказала:
— Когда придет папа, покорми его обедом.
— А ты скоро вернешься?
— Не знаю.
Мама ушла, а я тяжело вздохнул и достал учебник по арифметике. Но не успел я раскрыть его, как кто-то позвонил.
Я думал, что пришел наконец папа. Но на пороге стоял высокий широкоплечий незнакомый мужчина.
— Здесь живет Нина Васильевна? — спросил он.
— Здесь, — ответил я. — Только мамы нет дома.
— Разреши подождать? — Он протянул мне руку. — Сухов, товарищ твоей мамы.
Сухов прошел в комнату, сильно припадая на правую ногу.
— Жалко, Нины нет, — сказал Сухов. — Как она выглядит? Все такая же?
Мне было непривычно, что чужой человек называл маму Ниной и спрашивал, такая же она или нет. А какая она еще может быть?
Мы помолчали.
— А я ей фотокарточку привез. Давно обещал, а привез только сейчас. — Сухов полез в карман.
На фотографии стояла девушка в военном костюме: в солдатских сапогах, в гимнастерке и юбке, но без оружия.
— Старший сержант, — сказали.
— Да. Старший сержант медицинской службы. Не приходилось встречаться?
— Нет. Первый раз вижу.
— Вот как? — удивился Сухов. — А это, брат ты мой, не простой человек. Если бы не она, не сидеть бы мне сейчас с тобой…
Мы молчали уже минут десять, и я чувствовал себя неудобно. Я заметил, что взрослые всегда предлагают чаю, когда им нечего говорить. Я сказал:
— Чаю не хотите?
— Чаю? Нет. Лучше я тебе расскажу одну историю. Тебе полезно ее знать.
— Про эту девушку? — догадался я.
— Да. Про эту девушку. — И Сухов начал рассказывать: — Это было на войне. Меня тяжело ранили в ногу и в живот. Когда ранят в живот, это особенно больно. Даже пошевельнуться страшно. Меня вытащили с поля боя и в автобусе повезли в госпиталь.
А тут враг стал бомбить дорогу. На передней машине ранили шофера, и все машины остановились. Когда фашистские самолеты улетели, в автобус влезла вот эта самая девушка, — Сухов показал на фотографию, — и сказала: «Товарищи, выходите из машины».
Все раненые поднялись на ноги и стали выходить, помогая друг другу, торопясь, потому что где-то недалеко уже слышен был рокот возвращающихся бомбардировщиков.
Один я остался лежать на нижней подвесной койке.
«А вы что лежите? Вставайте сейчас же! — сказала она. — Слышите, вражеские бомбардировщики возвращаются!»
«Вы что, не видите? Я тяжело ранен и не могу встать, — ответил я. — Идите-ка вы сами побыстрее отсюда».
И тут снова началась бомбежка. Бомбили особыми бомбами, с сиреной. Я закрыл глаза и натянул на голову одеяло, чтобы не поранили оконные стекла автобуса, которые от взрывов разлетались вдребезги. В конце концов взрывной волной автобус опрокинуло набок и меня чем-то тяжелым ударило по плечу. В ту же секунду вой падающих бомб и разрывы прекратились.
«Вам очень больно?» — услыхал я и открыл глаза.
Передо мной на корточках сидела девушка.
«Нашего шофера убили, — сказала она. — Надо нам выбираться. Говорят, фашисты прорвали фронт. Все уже ушли пешком. Только мы остались».
Она вытащила меня из машины и положила на траву. Встала и посмотрела вокруг.
«Никого?» — спросил я.
«Никого, — ответила она. Затем легла рядом, лицом вниз. — Теперь попробуйте повернуться на бок».
Я повернулся, и меня сильно затошнило от боли в животе.
«Ложитесь снова на спину», — сказала девушка.
Я повернулся, и моя спина плотно легла на ее спину. Мне казалось, что она не сможет даже тронуться с места, но она медленно поползла вперед, неся на себе меня.
«Устала, — сказала она. Девушка встала и снова оглянулась. — Никого, как в пустыне».
В это время из-за леса вынырнул самолет, пролетел бреющим над нами и дал очередь. Я увидел серую струйку пыли от пуль еще метров за десять от нас. Она прошла выше моей головы.
«Бегите! — крикнул я. — Он сейчас развернется».
Самолет снова шел на нас. Девушка упала. Фьють, фьють, фьють — просвистело снова рядом с нами. Девушка приподняла голову, но я сказал:
«Не шевелитесь! Пусть думает, что он нас убил».
Фашист летел прямо надо мной. Я закрыл глаза. Боялся, что он увидит, что у меня открыты глаза. Только оставил маленькую щелочку в одном глазу.
Фашист развернулся на одно крыло. Дал еще одну очередь, снова промазал и улетел.
«Улетел, — сказал я. — Мазила».
Потом девушка потащила меня дальше. Когда она меня дотащила до железнодорожной станции, было уже темно. Мы ползли десять часов.
— Вот, брат, какие бывают девушки, — сказал Сухов. — Один раненый сфотографировал ее для меня на память. И мы разъехались. Я — в тыл, она — обратно на фронт.
Я взял фотографию и стал смотреть. И вдруг узнал в этой девушке в военном костюме мою маму: мамины глаза, мамин нос. Только мама была не такой, как сейчас, а совсем девчонкой.
