Чудо-юдо, Агнешка и апельсин - Ожоговская Ганна (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
— На тачках. Нагрузим одинаково тачки, и… — на этом воображение Вечорека иссякло, — кто кого перегонит. Идет?
— Погоди, у меня есть идея, — предложил Куба Новик. — Тачки нагрузить до самого верха, и кто дальше довезет. Согласны?
— Идет! Ладно! Тащите тачки! Живей!
Витек подошел к Михалу:
— Не дури, Михал! Ты же после болезни.
— Обо мне не беспокойся!
— Михал, брось, они хотят над тобой посмеяться. Не связывайся! — настаивал Витек.
— Надо мной? От кошки рожки! Сейчас увидишь, кто будет смеяться последним.
— Эта тачка тяжелее, — подстрекал Збышек. — Юрек, ты возьми ту, которая потяжелее, а то Михал после болезни.
— Потяжелее возьму я! — Михал схватился за рукоятки, он уже начинал злиться.
Соперники по команде Збышека покатили тачки вперед. Вечорек, не таясь, крякнул:
— Ого! Ну и нагрузили!
Михал катил тачку, тщательно выбирая дорогу среди рытвин и кочек. Он весь покраснел от усилия, на лбу у него выступили капли пота.
Сбоку подбежала Агнешка.
— Михал, брось тачку! Тебе нельзя! — крикнула она, видя, с каким напряжением он ее катит.
— Отойди! — прохрипел Михал. Еще пять метров, еще три…
— Сдаюсь! Точка! — едва дышит Вечорек, отпуская тачку и тяжело садясь на землю.
— Михал! Хватит! Бросай! — упрашивает Витек. «Еще немного, — думает Михал, стискивая зубы, — еще шаг».
Позади уже большая половина пути. Только бы дотянуть! Доказать этому Збыху…
Вдруг его словно бы окутывает черное покрывало, и он проваливается в темноту…
Когда он открывает глаза, то снова лежит в постели. В комнате пусто. Судя по солнцу, которое заливает все окно, день в самом разгаре. Михал с трудом припоминает события сегодняшнего утра. Сильно болит голова.
Дверь слегка приоткрывается, и в проеме показывается лицо Агнешки. Михал быстро закрывает глаза. Когда минуту спустя он потихоньку приподнимает веки, дверь снова прикрыта.
«Посмеяться надо мной хотели! — припоминает он, но не испытывает при этом никакой злости. — Вот я им и показал. Вечорек сдох…»
— Хотели надо мной посмеяться… да? — говорит он, когда Агнешка заглядывает к нему снова. — Вот я им и доказал…
— Мне кажется, что…
— Что тебе кажется? — В голосе Михала звучат нотки вызова.
— Мне кажется, что тебе надо проглотить этот порошок. Пани Анеля велела.
Михал безропотно глотает порошок и запивает его чаем.
— Что это у нас так тихо? — спрашивает он.
— В квартире никого нет. Сегодня магазины открыты, и все пошли за покупками.
— И старики тоже?
— Тоже. Одна я осталась квартиру сторожить.
Михала так и подмывает сказать: «Потому что у тебя денег нет», но что-то его удерживает.
— Ты хочешь спать? — спрашивает Агнешка.
— Нет, я уже выспался. А ты что делала?
— Занавески вешала. Новые. Я думаю, тетя не будет сердиться, как ты считаешь?
— Кто ее знает… больно она у тебя чудная… все ей не по нраву! Я бы не выдержал!..
— Нет, тетя хорошая. Только, знаешь, она очень долго была совсем одна…
— Одна! Тоже скажешь! Как это в такой квартире она могла быть одна?
— Я имею в виду другое: долгие годы с ней не было никого из близких. Всех отняла война. Ты же не знаешь, сколько ей пришлось пережить.
— Война давно кончилась, что теперь вспоминать?
— А тетя вспоминает, и с этим ничего не поделаешь.
— Зато теперь ты с ней.
— Тетя постепенно привыкает. Я вижу. Но иногда человеку надо побыть и одному.
— Ну да!.. С людьми веселей. Хоть работать, хоть гулять…
— Не всегда. Бывает, человеку хочется остаться наедине со своими мыслями. Чтобы никого не видеть…
Агнешка говорит будто сама с собой. Она смотрит в окно, за которым старая одинокая акация грустно машет нагими ветвями.
В первую минуту Михал хотел было рассмеяться: «Говорит, будто со сцены в театре или по книжке читает», но вдруг само собой всплыло воспоминание: когда мама выходила второй раз замуж и была свадьба, он убежал и спрятался именно затем, чтобы никого не видеть и никого не слышать. В доме было полно гостей, все ели, пили, играла скрипка и гармошка, а он залез в собачью конуру. Там его никто не искал. Старый Барбос приютился рядом; охранял и согревал его теплым боком — вечер был холодный.
Потом, после нескольких ссор с отчимом, когда взаимная неприязнь достигла предела, Михал стал прятаться на чердаке. Было там у него одно заветное местечко, где сам черт не сыскал бы его среди старой рухляди.
Может быть, Агнешка и права…
Вернулись из города Петровские. Витек первым делом заглядывает к приятелю:
— Михал, ну, как ты? Мама говорит, что тебя нужно веревкой к кровати привязать, пока ты совсем не поправишься.
— Мама купила нам носки, — хвалится Геня. — И тебе тоже…
— И трикотажные майки в полоску, как тельняшки у матросов, и нам и тебе. Тебе на два размера больше, чем мне, — добавляет Витек.
— Ваша мама — мне? — удивляется Михал.
— Ну да, твой дядя просил. А то он встретил какого-то приятеля, и они пошли пиво пить.
— Знаю я это пиво! — бурчит Михал. — Дело ясное.
— А попробуй угадай, что мне еще подарили, — таинственным шепотом продолжает Витек. — Угадай!
— Ботинки? Брюки? — пытается отгадать Михал.
— Нет, подешевле — сам знаешь: ждем квартиру, на мебель копим.
— Ну, говори, что? — Михала разбирает любопытство.
— Альбом настоящий, для этикеток, — с гордостью сообщает Витек.
— Альбом? Не врешь?
— Сам увидишь. Сейчас принесу. Это, наверно, папа уговорил маму, сама бы она вряд ли раскошелилась.
— Ого-го! — изумляется Михал, не без оснований считая про себя, что в этом деле есть и его заслуга. Жаль только, что Витек об этом уже не помнит.
— Голова у тебя не болит? — заботливо спрашивает Витек. — Когда тебя несли сюда, ты все стонал: «Голова, голова»… Ну и переполошил ты всех! Ужас! Агнешка больше всех испугалась! Она первой помчалась за медсестрой… Погоди, сейчас принесу подарки и все тебе расскажу.
Уже минуту спустя друзья рассматривают подарки, и наибольший интерес вызывает, конечно, альбом. Михал садится в кровати, и вместе с Витеком они начинают разбирать и раскладывать этикетки.
— Михал, а знаешь, Гражина все у меня выпытывала об Агнешке: а кто она, а что она, а откуда она тебя знает. Не верила, что Агнешка живет в нашей квартире, чуешь?
— А ей-то какое дело?
— Вот и я думаю. А видел, как она расфуфырилась?
— Кто? Агнешка? У нее и нарядов-то никаких нет.
— Не Агнешка, а Гражина.
— А… Видел: желтые кеды, серые штаны и зеленый свитер. Как петух африканский.
— Ха-ха-ха! Ты не вздумай только ей сказать, а то она взбесится.
— Ну и пусть бесится. Я же правду говорю. Скажи, — повернулся он к вошедшей в это время Агнешке, — правду надо говорить или не надо?
— Надо, — не задумываясь ответила Агнешка.
— Вот видишь! — обрадовался Михал.
— Чего ты радуешься? Агнешка просто не знает, о чем разговор. Агнешка, разве ты скажешь рыжему, что он рыжий, а горбатому — горбатый?
— Ни за что на свете!
— При чем тут горбатые, о них разговора не было! — запротестовал Михал.
— А при том! Для тебя правда только то, что тебе самому кажется. Если ты считаешь кого-нибудь дураком, то тут же и орешь: дурак!.. дурак!..
— Витек, иди ужинать, мама зовет, — заглядывает в дверь Геня.
Витек уходит.
— Помнишь, — обращается Михал к Агнешке, — мы с тобой говорили один раз о том, что в человеке самое главное. Ты сама тогда сказала: правда. А теперь…
— Я и теперь говорю: правда. Это значит, когда человек не притворяется, не лицемерит, не обманывает… ну, словом, когда человеку можно верить.
— Точно! А мне вот можно верить, потому что я рыжему всегда скажу, что он рыжий. А что же, по-твоему, надо врать?
— Врать не надо, но зачем это говорить? Ведь рыжему или горбатому это неприятно.
— Но это же правда…
