Верное сердце - Кононов Александр Терентьевич (читаем книги бесплатно .TXT) 📗
Вдруг кто-то цепко схватил его сзади за шею железными пальцами.
Никаноркин бежал со всею прытью, на которую способны были его ноги. Довгелло замер на месте.
А Гришу, не давая ему повернуть шею ни на вершок, вел к выходу неизвестный обладатель железных пальцев.
Вот и порог… и Григорий Шумов, известный силач и храбрец, с позором был выкинут в коридор.
Только теперь он смог повернуть изрядно помятую шею: в дверях зала стоял бледный угреватый юноша с черными глазами-бусинками и шипел зло:
— Будеш-шь? Запомниш-ш-шь!
Но тут из-под его локтя выскочил в коридор Довгелло с пронзительным криком:
— Крючок! Крючок!
Бледный юноша побелел еще больше и рванулся вперед.
Ну конечно, ни Довгелло, ни Шумова, ни тем более Никаноркина он не догнал.
Догнал их Дерябин, когда они были уже в безопасности, в своем классе. Не обращая внимания на разгоряченное лицо Гриши, он сказал мрачно:
— Мухин вышел вторым. Проигрыш!
Грише было не до проигрыша. Все еще тяжело дыша от недавнего бега, он спросил Никаноркина:
— Кто это был? Он от моей руки все равно не уйдет!
Первоклассник Дерябин посмотрел на приготовишек с осуждением:
— Как маленькие, ей-богу! Балуетесь всё. Я тебе, Шумов, про дело говорю. Завтра ставлю двойную ставку на Делюля. Слышишь?
— Слышу.
Дерябин недовольно дернул плечом, ушел.
— Кто это был? — воскликнул снова Гриша. — Должно быть, шестиклассник?
— Нет, он из седьмого. Это Дзиконский.
— Ты его знаешь?
— Да он же сын полицмейстера! Его батьку все в городе знают, ну и его — по отцу. Ты недавно из деревни, потому и не знаешь.
— Дай срок, — сказал Гриша и крепко стиснул зубы: — он от моей руки не скроется!
Никаноркин посмотрел на него с явным сомнением и даже раскрыл было рот — хотел возразить, но в класс уже вошел Невинный, учитель чистописания, и разговор о Дзиконском пришлось отложить.
10
Ночью Гришу разбудил Лехович.
На стенах зыбко дрожал зловещий красноватый свет.
— Горим? — сонно, без удивления спросил Гриша и стал одеваться.
Пожары в городе стали делом привычным. С осени, как только начались долгие и черные ночи, огонь вспыхивал то в одном, то в другом конце города.
Из учебного округа в реальное училище прибыл циркуляр, в котором устанавливалось, что «частые пожары являются бедствием». На основании этого предлагалось «не чинить препятствий учащимся, выразившим желание помочь властям в тушении огня, пределы каковой помощи определяются на месте бранд-майором или лицами, им на это уполномоченными».
Циркуляр сразу же стал известен всем школьникам города.
Заслышав унылый набат, полуодетые люди выбегали на улицу. По дамбе неслась, непрерывно звоня в колокол, пожарная колесница. Тройки сытых коней с круто изогнутыми шеями, с удилами в пене во весь опор мчали сорокаведерные бочки.
В дымном свете факелов блистала римские шлемы пожарных.
Бешеный топот коней, грохот колес, блеск меди, багровые отблески на краю неба — все это неудержимо влекло к себе мальчишеские сердца…
— Скорей одевайся! — лихорадочно говорил Лехович. От спешки он сам никак не мог попасть в рукава куртки. — Скорей! Должно быть, Приречье горит…
Зыбин, проснувшись от непривычного в этот час шума, заворчал глухо, закутался с головой в одеяло, повернулся к стене и захрапел.
Маленький Жмиль спал тихо, его пухлое лицо было радостно удивленным.
— Ну их! — с досадой сказал Лехович, бросив враждебный взгляд на широкую спину Зыбина. — Двинем вдвоем!
Когда, наспех одетые, они выскочили на крыльцо, там уже стояли мадам Белкова и Настя. Белкова, покрытая теплым платком, мелко крестилась. Увидав своих постояльцев, она проговорила непривычно кротко:
— Бегите, деточки, бегите. Узнайте, кого это бог посетил.
В простом платье, испуганная, она почему-то казалась лучше, пригожее, чем всегда.
Улица постепенно становилась людной. Табунками неслись вольные мальчишки в длинных, не по росту, пиджаках, в кацавейках, а то и просто, несмотря на холод, в рубахах распояской. В одиночку и парами спешили гимназисты, ученики городского училища, реалисты; тревожно, возбужденными голосами переговариваясь, шли взрослые.
— Плотники жгут, — сказал кто-то негромко в темноте.
О поджогах давно говорили. Настя слышала на базаре от Ненилы Петровны: жгут город мастеровые — для того, чтобы вдосталь хватило работы и плотникам, и штукатурам, и печникам, и столярам, и малярам…
Этому никто не верил. Но все пугались.
…Чем дальше шли Шумов с Леховичем, тем становилось многолюдней.
Под конец пришлось им пробиваться сквозь густую толпу.
Едко пахло дымом. А вот уже видны и яростные языки огня. Горел деревянный дом с торговой вывеской по всему фасаду.
Вспыхнула разом — высоким костром — дощатая крыша; искры, большие как птицы, метнулись по сторонам — и толпа отхлынула. Какая-то женщина закричала дурным голосом…
Скрутилась в трубку вывеска — пропала нарисованная на ней сахарная голова; раскаленное докрасна железо с грохотом свалилось наземь.
Пожарные в медных шлемах, в брезентовых куртках натужливо тащили через мостовую тяжелый шланг. Гриша бросился помогать; на него закричали сердито, прогнали…
Народ раздался в разные стороны: прискакал на паре вороных полицмейстер Дзиконский в накинутой на одно плечо голубой шинели, в лихо заломленной фуражке.
Поставив лакированный сапог на крыло коляски, он принялся кричать — громко, повелительно и бестолково:
— Хвалю! Так, так… Вперед! А багры где? Баграми захватывай!
При этом он успевал поглаживать свои крутые усы и молодецки поглядывать по сторонам.
Пожарные, не оборачиваясь на крики полицмейстера, делали свое дело споро: разматывали шланг, от которого они только что отогнали Гришу, ставили насос — «помпу»; топорники уже пропали в дыму, в горящем здании.
Пожар бушевал со злым торжеством, будто уже праздновал свою победу. Какими тонкими были струи воды, брызнувшие наконец из шлангов! Среди огненного вихря, пышущего на всю улицу нестерпимым жаром, они казались немощными, бессильными.
Рядом с пылавшим домом стояла уже догоревшая сторожка; ее бревенчатые стены превратились в раскаленные угли, а она все еще стояла не рушась, словно литая из золота. Потом золото начало медленно тускнеть, покрылось сизым налетом…
Гриша услышал возбужденный голос Леховича:
— Ты куда подевался? Скорей беги сюда!
Сергей стоял, держась за ручку помпы, которую только-только успели поставить пожарные; другая ручка была еще свободна. Гриша бросился к ней со всех ног.
Теперь ему было уже не до золотой избушки — такая пошла работа! Сергей Лехович тоже не жалел себя, его необыкновенная кавалерийская фуражка слетела с головы в грязь, в горячий пепел, он и не оглянулся… Мальчики качали помпу изо всех сил, не чуя усталости.
Рядом какие-то женщины с исплаканными лицами передавали цепочкой полные ведра; розовая при свете пожара вода плескалась из ведер… Рухнула наконец золотая сторожка — и от этого так едко пахнуло гарью, что в горле запершило, будто там наждаком натерли.
И вдруг щекам стало уж не так жарко, пляшущие на земле отблески казались уже не такими исступленными… Может, огонь начал сдавать?
Гриша приостановился, чтобы вытереть пот со лба, и вдруг увидел Арямова.
Федор Иванович стоял неподалеку, опираясь на трость, и задумчиво смотрел перед собой — на пляшущее пламя.
Грише стало жаль его: глядеть без дела на чужую беду — хуже нет! Но раздумывать было некогда, да и слишком много было желающих ухватиться за ручку помпы, — он снова принялся качать воду.
…Он не мог бы потом сказать, сколько времени все это продолжалось: уже и Сергей Лехович уморился, передал свое место пареньку в фуражке городского училища, а сам ушел куда-то. Уже стихли командирские выкрики охрипшего Дзиконского — видно, он ускакал в своей коляске. Плечи у Гриши начали наливаться свинцовой тяжестью.
