Тень Жар-птицы - Исарова Лариса Теодоровна (книги бесплатно полные версии txt) 📗
Потом я вернулся на турбазу. Варька лежала на койке и злилась. Она начала отношения выяснять, попрекать меня бесчувственностью, равнодушием, эгоизмом. И я нечаянно проболтался, что приглашен к Антошке и Митьке. Она так и побелела, тонкие губы слились с лицом, а потом сказала:
— Иди, иди, я всегда знала что ты меня не любишь, что я только замена этой… Покровительницы кроликов и бандитов.
На улице было темно, сыро, я бродил под черными мокрыми деревьями и думал: неужели Антошка меня забыла, неужели могла все перечеркнуть? И от сознания, что это правда, такая горечь меня переполняла, что хотелось завыть от боли, как когда-то в детстве, когда я опрокинул на себя чайник с кипятком…
Я держал газету с номером телефона, заходил во все автоматы по дороге, но позвонить не мог. Передо мной стояло спокойное, уверенное лицо Митьки, с которым она теперь навсегда. Я понимал это, я же знал ее характер, у меня стучало в ушах, и я все думал, твердил себе как заклинание:
— Неужели я упустил, неужели я упустил навсегда свою Жар-птицу?!
Интересно, что же означает этот сон?
Послесловие Марины Владимировны
В школе считали Барсова моим любимчиком. Но на его отметках по литературе мои симпатии не сказывались. Этот длинный, неловкий мальчик был самым способным и самым ленивым человеком в классе. Поэтому на двойки я не скупилась…
В первые месяцы моей работы в десятом классе Барсов регулярно перед началом уроков встречал меня, склонялся с высоты своих двух метров и отказывался отвечать, мотивируя это бесконечными семейными похоронами. Я подсчитала, что он исчерпал лимит на своих родственников в трех коленах. На секунду он смутился, когда я показала ему свои записи по датам; но потом улыбнулся обворожительно и кокетливо, он явно знал, что ему идет улыбка, ямочки на щеках:
— Мы же взрослые люди…
Я не стала оспаривать это утверждение, и серые глаза Барсова, посаженные чуть косо к вискам, как у телят, стали унылыми.
— Тошно, понимаете, мне зубрить: родился, учился, написал… Кому это все будет нужно в жизни?
— Вы любите историю?
Он вздохнул так глубоко, что чуть не сдул меня с места.
— А кто-то стал лучше, счастливее оттого, что ее знал?
— Демагогия лентяя… Прошлое помогает человеку понимать будущее, конструировать настоящее…
Барсов хмыкнул, сморщив короткий нос.
— Вы фантастику уважаете?
— Уважаю.
— Вот бы проводить уроки во время мертвого часа, представляете, мы спим, вы рассказываете, и все само на корочку записывается…
Лицо его стало мечтательным, как у малыша, который выдувает мыльные пузыри через соломинку…
С тех пор он изредка начал ко мне захаживать, сначала за книгами, а потом с разговорами о жизни. Очень у него были своеобразные суждения! В книгах на него не действовал авторитет предисловия или послесловия, он ничто не принимал на веру. Увлекаясь, споря, преображался, младенчески розовое лицо твердело, пухлые губы сжимались упрямо и решительно, а лукавые глаза становились высокомерно холодными, как у диких птиц.
Ближе всего он был с крошкой Моториным, угрюмым и нервным мальчиком, которого, кажется, ничто не интересовало, кроме тряпок и девочек. Он не просто плохо учился, а с откровенным отвращением. Его желчное лицо теплело только в разговоре с Барсовым. Моторин даже хорошел, оттаивая от постоянного раздражения.
Одно время Барсов стал частенько нависать над партой Глинской, как баобаб, но она быстро его отрезвила. С этой язвительной, языкатой и колючей девочкой никто долго дружить не мог, она страдала такой принципиальностью, что портила жизнь и себе и другим, не желая ничего никому прощать.
Мои отношения с Барсовым дали неожиданную трещину в конце десятого класса, когда он сорвал доклад. Тогда я назвала его в классе трусом, заявив, что он больше для меня не существует.
Мой взрыв дался мне самой довольно болезненно, меня трясло потом так, что я принимала в учительской корвалол, но и Барсов мучился. Он пытался целый месяц привлечь мое внимание на уроке, часто поднимал руку, задавал вопросы, но я с ним не сказала ни единого слова до самых экзаменов на аттестат зрелости.
Мне хотелось, чтоб хоть раз в жизни ему стало тяжело, чтоб он ощутил: жизнь — не одни только удовольствия, за все приходится в ней расплачиваться, за легкомыслие в первую очередь.
Он дулся на меня долго, на выпускном вечере не подошел, не поздоровался, но месяца через три явился домой, смущенный, слегка растерянный. Он не извинялся, не произносил жалких слов, сообщил, что поступил в геологический, а потом продолжал забегать от случая к случаю, веселый, жизнерадостный, ни к чему всерьез не относящийся…
Как-то я сказала, что ему все слишком легко достается, он отстраняет все сложности жизни, даже друзей, даже любовь. Барсов усмехнулся, хмыкнул, а через день принес мне свой старый школьный дневник, как «реабилитационное сочинение».
Я листала страницу за страницей, многое вспоминалось, о многом я даже не подозревала. Крупный, размашистый почерк, юмор, ирония, но за всеми строчками все тот же человек, который светил отраженным светом чужих чувств, но сам ничего глубоко не испытывал…
Я не смогла скрыть жалость. Талантливый, сильный и такой ущербный! Даже первое настоящее чувство прошло у него как бы по касательной, он и понимал, что мимо пролетела Жар-птица, и не сделал малейшей попытки ее удержать…
Мне стало неспокойно за его будущее, я почему-то чувствовала и свою вину. Точно он тонул у меня на глазах, а я не бросилась ему на помощь, не умея плавать…
