Рука дьявола - Сидоров Виктор (бесплатные серии книг .txt) 📗
— Она!.. Учительша!..
Так вот она какая! Красивая и ничуть не строгая: ишь, улыбается и косит на него черным глазом.
— Не тесно тебе?
Ленька не растерялся:
— В тесноте — не в обиде...
— Верно. Хорошо.— И она совсем повернулась к Леньке, поглядев на него тоже с любопытством.
В какие-то несколько минут они были уже друзьями. Ленька успел выложить ей, кто он и что он, и сам узнал, что учительницу зовут Ирина Петровна, что она тоже комсомолка и очень рада, что приехала сюда: «Люди у вас здесь чудесные и комсомольцы — молодцы. Школу какую открыли. И мастерскую. И вот этот народный дом...»
Леньке никогда и в голову не приходила мысль хвастаться какими-то своими делами, а тут вдруг весь переполнился гордостью: ведь и он тоже делал все это! Вот они, его скамеечки, выстроились ровными длинными рядами. Сидят сейчас на них люди и совсем, совсем не знают, как старался Ленька делать их! И сама учительша не догадывается, что сидит на скамейке, для которой, быть может, Ленька обтесал и выстрогал все четыре ножки.
Вдруг занавес дрогнул, раздвоившись, со скрипом пополз к краям сцены. Говор и шум разом оборвалась, наступила такая тишина, словно нардом мгновенно опустел. Все глаза устремились на сцену.
А там стояли, выстроившись парами в ряд, четыре парня и четыре девки в синих спецовках. Парни держали перед собой молоты, девушки — серпы. Из-за занавеса выбежал лысоватый мужик в очках и громко выкрикнул:
— Внимание! Живая газета! Слушайте сообщение по Республике Советов!
И едва он успел спрятаться за занавесом, парень и девка, что стояли первыми, сделали дружный шаг вперед, быстро подняли и скрестили руки с серпом и молотом. Парень громко произнес:
— День ото дня крепнет и набирает силу Советская Россия. Как сообщают, недавно в Петрограде восстановлен и пущен гвоздильный завод. Его продукция уже поступает в города и села страны.
Едва парень замолк, раздался звонкий, радостный девичий голос:
— В Одесский порт вошло первое за существование Советской власти заграничное океанское судно. Оно доставило большую партию товаров для деревни — сенокосилки, плуги, бороны, конные грабли и косы. Кроме того, прибыло значительное количество тканей, ниток, пуговиц и прочих товаров. По случаю разгрузки парохода Одесский порт всю ночь был освещен электричеством!
Комсомольцы сделали шаг назад и снова стали в ряд. Вперед вышагнула следующая пара, тоже скрестив серп и молот:
— В Алупку и в Красноармейск, прежнее летнее место пребывания царя Николая II, ежедневно доставляются сотни больных детей рабочих и крестьян. Они размещаются в санаториях. Сюда из Новороссийска подвезены сахар, сгущенное молоко и другие продукты!
— За подписью предсовнаркома товарища Ленина, наркомпрода товарища Цюрупы и наркомпути товарища Ешманова послан приказ всем органам железных дорог обеспечить продвижение продовольственных маршрутов со скоростью не менее 150—200 верст в сутки!
Опять вышла новая пара:
— Совет Народных Комиссаров постановил отменить плату за отпускаемые из аптек по рецептам врачей медицинские средства!
— Пущена электрическая установка в селе Машкино Московской губернии, причем освещены сто дворов деревни Югово-Куркино и сиротский приют для крестьянских детей!
— Дань уважения. Совет Народных Комиссаров назначил единственной дочери декабриста Трубецкого восьмидесятичетырехлетней Зинаиде Андреевне Свербеевой усиленную пенсию с выдачей части ее натурой!
А новости сыпались и сыпались, словно веселый, радостный дождик: в Баку и Грозном за последние четыре месяца добыто 68 миллионов пудов нефти, шахтеры Юзовки провели субботник и выдали на-гора 130 тысяч пудов угля в подарок детям Москвы, железнодорожники страны за один только месяц отремонтировали 700 паровозов и 9 тысяч вагонов...
Ленька жадно ловил эти новости, весь подавшись вперед: сколько интересного! Сколько разных дел делается в стране. Все вертится, будто в круговороте, кипит, бурлит, строится — новая жизнь идет! А он —вот ведь дурачок! — думал почему-то, что такая жизнь только у них в селе началась, только тут она так широко распахнулась людям.
Занавес неожиданно задвинулся и долго не открывался. За ним что-то падало, бухало, дробно постукивали каблуки, попискивала гармонь. Но вот на сцену будто вихрь вынес несколько пар девчат и парней в цветастой одежде. Они загикали, затопали, закружились в лихом хороводе.
— Вот это да! — восторженно прошептал Ленька, не отрывая глаз от сцены.— Вот чешут! Вот дают!..
После пляски, которая закончилась бурно и шумно, вышли почти на самый край парень в блузе и девка в красной косынке, а между ними гармонист с удало сдвинутым набок картузом. На секунду выскочил лысый, выкрикнул:
— Пролетарские частушки!
Гармонист рванул гармонь. Она, будто удивленная, сначала рявкнула всеми голосами, а потом заговорила весело, торопливо. Гармонист ей в лад ахнул, охнул, притопнул, глянул на девку, подмигнул, а та задорно улыбнулась, повела звонко и чисто:
Гармонист весь даже погнулся — так заторопился пальцами по ладам. Но вот выбрался из заковыристого перебора, обернулся к парню, сверкнув зубами. Парень тряхнул чубом:
Нардом гудел от удовольствия, бешено хлопал. Ленька тоже не жалел ладоней, бил до боли, до красноты. А на сцене плясали, пели, рассказывали стихи, потом снова пели и снова плясали...
Представление закончилось только к вечеру. Люди расходились оживленные. Многие останавливались возле Лыкова, который стоял во дворе, покуривая цигарку.
— Ну, спасибо тебе, Захар Степаныч! Порадовал. Почаще бы к нам таких плясунов...
— Молодцы ребятки, распотешили... Один Култын, казалось, был недоволен.
— Мало! Еще бы хоть чуток чего-нибудь показали. Али бы попели. Ить токо рассмотрелся, а они — бац! Конец.
У сельсовета толпилось несколько мужиков, поджидая Лыкова: шел разговор о заготовке дров, о сроках сдачи хлеба в счет продовольственного налога. Отдых кончился.
Возле крылечка разговаривали Митька Шумилов и горбатый Данила Храпов. Вернее, Митька молча слушал его, насупленный, однако чем-то довольный, а Храпов, сминая в пальцах картуз, говорил настойчиво и просительно:
— Слышь, Митя... Митрий Миколаич, богом прошу: уважь... Сыми ты с меня энтот проклятый бойкот, али как там его... Силов моих более нет никаких, а хозяйство-то, сам знаешь, немалое. Вконец умотался. Митрий Миколаич!.. Ить который раз прошу...
Митька бросил хмуро:
— Сначала рассчитайся, потом говорить будем.
— Да уже, уже! — воскликнул Храпов. — Ден пять назад, как расчелся. С лихвой. Цельную подводу нагрузил. Митька кивнул.
— Хорошо, ежели так.
— Так, так, Митрий Миколаич. Не стану обманывать, не с руки... Прошу: уважь, отмени энтот...
— Добро. Завтра собрание ячейки, там и решим, как быть с тобой.
Храпов поклонился, хотел было что-то еще сказать, но не сказал, кое-как напялил на голову картуз и быстро пошагал со сборки. Едва Храпов скрылся за углом улицы, Митькину хмурость будто ветром сдуло, засмеялся:
— Вот так!..
Ленька подошел к нему.
— Чего это Храпов поклоны тебе бьет?
Митька дурашливо подмигнул:
— Должно, я уже в святые попал, вишь, такой же, как они, худой да костлявый.
Ленька поморщился:
— Да будет тебе! Вечно чего-нибудь выдумаешь...
Митька ткнул Леньку в бок кулаком.
— Ну чего набычился сразу? Даже пошутить не даст. — И уже серьезно произнес: — Работник Храпову нужен, вот и пришел кланяться. Помнишь Семку Будякова?
