Чудеса в Гарбузянах (илл. А.Василенко) - Нестайко Всеволод Зиновьевич (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗
А человек со шрамом сказал: «Спокойной ночи!». И поехали в Липки, так ничего и не сказав, кто они и зачем приехали.
Поскольку они ничего не спрашивали у ребят, то и ребятам расспрашивать было неудобно. Да и крайне изнуренны были и Марусик, и Журавль.
Ребята попросили, чтобы их не подвозили до самого дома, а высадили за полкилометра, чтобы не разбудить маму и бабусю. Но мама и бабуся, взволнованные и мокрые, встретили их во дворе.
Как эти мамы чувствуют, что с их детьми что-то неладно, что их заставляет просыпаться ночью, и карабкаться на чердак, и убеждаться, что там никого нет, и часами стоять под дождём, ожидая, — объяснить вам не берусь. Это одна из тайн и загадок природы.
И пришлось ребятам рассказать обо всём: и об иностранцах, и перекапывании дороги, и о катастрофе в старой хате, и о неожиданном появлении Бровко, и о том, как их спасали…
Мать и бабуся только ахали и всплескивали руками. А услышав, что произошло с Сашкой Цыганом, мать так заохала, так заголосила, что даже бабушка была вынуждена её успокаивать. Она даже хотела немедленно ехать в район в больницу. Едва её отговорили.
Бабуся и мать быстро отмыли ребят от грязи и уложили спать — они еле держались на ногах.
Последнее, что спросил, уже засыпая, Журавль:
— А где Бровко?
Бровко не было.
Бровко исчез…
С иностранцами всё разъяснилось утром, когда вернулись из Киева те, кто ездил на свадьбу.
Иностранцы приехали к председателю колхоза Максиму Богдановичу Танасиенко, тот собрал правление (ведь не каждый же день приезжают в Гарбузяны гости из Германской Демократической Республики и из Федеративной Республики Германии), и на правлении состоялся сердечный разговор и тогда… Но послушаем лучше вместе с Сашкой Цыганом (мальчишке же тоже не терпится), как про всё это рассказали ему вечером в больнице Журавль и Марусик.
Сашка Цыган уже пережил днём посещение отца и матери, слёзы матери и вздохи отца, сочувственное айайкание Марусиковых родителей и матери и бабуси Журавля… И теперь, забыв о загипсованной ноге, забинтованных ранах, о своей боли и переживаниях, нетерпеливо торопил друзей, чтобы быстрее рассказывали:
— Ну… ну, во-первых, — начал Марусик. — Во-первых, этот со шрамом — совсем не иностранец.
— Как?!
— А вот так. Это подполковник в отставке, активист Комитета ветеранов войны Андрей Васильевич Дидух. Он воевал в нашем районе, освобождал наше село.
— А какое же он имеет отношение к этим иностранцам?
— Да подожди! Не всё сразу. Сейчас расскажем. Этот старый «ковбой» это… как его… подскажи Журавль.
— Пауль Беккер, из Федеративной Республики.
— О! Я же говорил! «Мерседес»!
— Ага! А этот лысоватый — это Рудольф… как его, вот не запоминаю я фамилий, хоть ты убей. Журавль!
— Рудольф Грос. Из Германской Демократической… Из Веймара, где жил Гете, тот, что написал «Лесной король», — мы учили, помнишь: «Вер раитет зо ишет дурх нахт унд вінд…»
— «…Ес іст дер фатер міт зайнем кінд…»
— Точно!
— Так они из разных стран?
— Выходит.
— А зачем же?..
— Да подожди, дай же рассказать. Не перебивай! Больной, называется…
— Ну, рассказывайте, я буду молчать.
— Ну, так вот… Оказывается, отец Рудольфа Гроса…
— Гюнтер Грос.
— Да, Гюнтер Грос погиб тут у нас, в Гарбузянах. Причём как погиб! Его расстреляли фашисты.
— Ну!..
— Ага. Он был солдатом, но антифашистом. Помогал нашим партизаном. Ему приказали расстрелять ты знаешь кого? Параску, бабушку Тайфун Маруси… Она была связной у партизан, её схватили. И он, Гюнтер Грос, её отпустил. И тогда его…
— А сын Гюнтера, Рудольф Грос, искал всех, кто что-нибудь знал об отце.
— Подожди, Журавль, подожди, дай я… Он, понимаешь, всюду писал, в газеты, в журналы, выступал по радио… Он сам журналист… И вот этой весной совершенно случайно в Югославии, на курорте в Опатии (есть такой городок на Адриатическом море), он встретился с этим Паулем Беккером из ФРГ. И оказалось, что тот тоже антифашист и знал его отца, дружил с ним, они вместе служили. И Пауль Беккер был тогда в Гарбузянах, когда всё произошло. И видел, как расстреливали Гюнтера Гроса тут, в липовой роще… И теперь приехал с Рудольфом Гросом, чтобы показать ему место, где погиб его отец.
— А подполковник Дидух из Комитета ветеранов сопровождает их, ведь они совсем не знают нашего языка.
— Вот видишь, — потрясенно произнес Сашка Цыган. — А мы думали… Эх, неудобно как! — он немного помолчал и добавил: — Надо было бы памятник там поставить.
— Правление уже приняло такое решение, — сказал Журавль. — И постановили поручить уход за могилой антифашиста Гюнтера Гроса нашему классу… И еще те развалюхи в липках решено немедленно снести и заложить пчелоферму.
— Правильно, — сказал Сашка Цыган.
— Не вопрос, — отрубил Марусик.
— А этот Пауль Беккер где живет, вы говорите? — спросил Сашка Цыган.
— В Федеративной Германии. Да хоть живет он в капиталистическом Мюнхене, но борется за мир, принимает активное участие в антивоенных демонстрациях и даже в полиции за это дважды сидел…
— Ты смотри…
— А что же вы думали, ребята! Всюду есть честные люди, которые борются за мир. Во всех уголках света, — сказал сосед Сашки Цыгана по палате, который внимательно слушал разговор друзей. Он лежал на высокой кровати с подвешенной, едва не до потолка, загипсованной ногою. У кровати сидела жена, симпатичная курносая молодка, которая всё время белозубо улыбалась, смотря на ребят.
Их палату больные уже окрестили «палатой героев». Палата была маленькая. Лежало их там только двое.
Соседом Сашки Цыгана был комбайнер из Васюковки Павел Денисович Завгородний. О нём знал не только весь район, а и вся область. О нём писали в газетах, рассказывали по радио и даже по телевидению…
Две недели назад он возвращался из Киева домой, на станции вдруг увидел, как путь перебегала девочка. А тут идет на скорости товарняк. Девочка остановилась на шпалах и замерла от испуга.
Павел Денисович бросился на путь, схватил девочку, оттолкнул, но сам отскочить уже не успел. Тепловоз с ходу ударил его, отбросил метров на десять, хорошо, что не под колеса. Но ногу раздробило. Хирурги семь часов собирали и складывали вместе обломки костей… Полгода ему теперь лежать в гипсе, не меньше.
Жена поправила ему подушку, нежно погладила по руке. Он улыбнулся её ласково и вздохнул:
— Эх, Аня, смотрю я на ребят и вспоминаю наши с Явой похождения.
— Да! Не зря дед Салимон вас шалапутами называл, — белозубо улыбнулась жена.
Павел Денисович подмигнул ребятам:
— Есть у меня друг Ява, Иван Васильевич Рень, пограничник сейчас, заместитель начальника заставы. Эх! Мы с ним в детстве такое вытворяли… И метро под свинарником копали, и на необитаемый остров бежали, и с коровою Контрибуцией «бой быков» устраивали… И незнакомца из тринадцатой квартиры по всему Киеву искали, и…
Что они еще вытворяли с другом Явою, Павел Денисович рассказать не успел, в этот момент за окном во дворе послышалось гавканье.
Ребята замерли. Потом Марусик и Журавль вскочили и бросились к окну.
— Бровко! Бровко!
Под окном, грязный, в репьях, с обрывком цепи на ошейнике, сидел Бровко. Палата была на первом этаже, окно открыто.
— Бровко! — крикнул с кровати Сашка Цыган.
Бровко гавкнул отчаянно, разогнался, прыгнул и вскочил на подоконник.
— Ой!
Бровко бросился к кровати и, прижав уши, виляя хвостом и жалобно повизгивая, начал ластиться к хозяину.
Сашка Цыган обхватил его двумя руками и, пряча слёзы, ткнулся лицом в шерсть.
Двери палаты открылись, и появилась голова медсестры в белой косынке:
— Ой! Что это? Откуда собака?! Вы что? Нельзя! Нельзя! В палате собака — это недопустимо!
Сашка Цыган, не разжимая рук и не поднимая головы, произнёс:
— Он мне… жизнь спас.
Неизвестно, как события разворачивались бы дальше, но тут в коридоре послышались голоса.
